ДЕНЬ ПОСЛЕ БЕДЫ

22-03-2019.

- О чем будем беседовать? - спросил Мустафа Сафич, открывая мне входную дверь.
- Как договаривались. О войне. О Победе.
- А знаете, я лингвистически расчленил слово "победа" и мне открылся его тайный смысл. Вслушайтесь, по-беда, - поэт поднял руку, точно деля слово на две части, - после беды. Беда прошла. Конец беды. Именно так. Эта победа пришла после огромной беды.
Он почти беззвучно повторил последнюю фразу, а затем посмотрел на меня внимательно:
- В древнерусском, если полагаться на этимологические словари, слово "победа" использовалось еще и в значении "поражение". А "победный" равнялось понятию "несчастный". Отсюда и горестное, печальное "победная головушка". Все в этом мире имеет смысл, все продумано изначально. Иногда так, а иногда - наоборот. Ну да ладно, мы отвлеклись.
Так какие вопросы вы мне приготовили?

Первый военный снимок Мустая Карима, сделанный в сентябре 1941 года:
- 22 июня я рыбачил на Деме и о начале войны узнал только от проходившего мимо человека. На следующее утро уже был со своими товарищами в Союзе писателей, мы просили, чтобы нас сразу же отправили на фронт. Мы так спешили, так боялись, что нам войны не хватит. И даже не сомневались в том, что она будет короткой...

- Мустафа Сафич, как скоро грядущие поколения забудут о Великой Отечественной войне? Я вот что имею в виду. Некогда события, связанные с Куликовской битвой, сражением, скажем, на Чудском озере, войной 1812 года и так далее, были пережиты свидетелями тех минувших эпох с той же силой трагизма, с той же болью, каковые испытывало поколение, перенесшее тяготы Второй мировой. И сотни лет назад точно так же, как и 60, лилась кровь, точно так же стелился по земле дым пожарищ, горели мирные хаты, гибли ни в чем не повинные люди... И точно так же матери, жены и осиротевшие дети оплакивали своих сыновей, мужей, отцов, полегших на поле брани. Минули эти сотни лет, и далекие битвы стали для нас... параграфами из учебника по истории. Нам трудно представить, что за абзацами сухого текста сокрыты судьбы тысяч людей, их жизни, быт, семейные радости, которые оборвала война. Мало-помалу и сегодняшние молодые люди, во всяком случае, часть из них, начинают воспринимать войну 1941-1945 годов лишь как раздел учебника. А ведь прошло всего шесть десятков лет - песчинка времени в сравнении с Вечностью. Так когда же забудется эта война?
- Я думаю, никогда.
...Все-таки всегда груз воспоминаний, фактов и событий, историческую правду несли народу, следующим поколениям люди памятливые. Вы только представьте, что бы было, если бы ответственность за исторический процесс легла на плечи людей беспамятных... От одной только мысли об этом становится не по себе. И вот потому именно памятливые будут внушать тем, кто забыл или постарался забыть об этой войне, мысль о ее величии. Вот вы называли сейчас несколько сражений, вплоть до Куликовской битвы. Да, это были тяжелые войны, и на них лилась кровь и гибли люди. Но Великая Отечественная все-таки стоит в этом ряду особняком. Она другая. Потому что это была война на жизнь. На жизнь Отечества. И вопрос стоял один - быть Отечеству или не быть.
Вы упомянули и Наполеоновскую кампанию. Но ведь, мне кажется, Бонапарт никогда и не думал оккупировать Россию. Он ставил перед собой другие задачи: победить, убедиться в своей силе, получить контрибуцию и уехать. А в войне 1941-1945 годов речь шла о других категориях. Взять! Взять народ и землю. Ан не вышло! Потому-то эта война уже сама по себе есть судьба Отечества. И о ней не забудут никогда.
Что же касается молодежи, то должен вам сказать, дети, как это ни странно, гораздо меньше гордятся поступками отцов и дедов, чем делами прадедов и даже прапрапрадедов. Парадоксально, но факт: деяния последних они ценят больше. А еще не забывайте того, что в начале перестроечной кампании Великую Отечественную практически исключили из повестки дня. Почему-то вдруг Победу принялись раскладывать по полочкам, в события тех лет начали вносить непонятные коррективы: здесь мы воевали правильно, а вот здесь - неправильно... Именно в это время возникли вдруг на арене люди, которые со знанием, якобы, дела стали рассуждать о действиях Сталина, Рокоссовского, Жукова, ставить под сомнение талант Георгия Константиновича. Более того, они начали учить всех, как надо было воевать на самом деле...
Я всегда задавался вопросом: а все-таки кто же победил в той войне? Может быть, эти самые люди, решившие почему-то проводить сейчас ревизию Великой Отечественной?..
На днях смотрел одну передачу, ведущий которой поразил меня, заявив: из-за неумелого руководства нашего генералитета страна потеряла 60 миллионов человек. Разве можно так обращаться с цифрами, или этот тележурналист просто не знаком с правилами арифметики? Потерять столько нельзя было даже при желании, потому что в Советском Союзе проживало где-то около 200 миллионов человек (включая грудных детей)! Получается, мы положили одну треть. Но надо же со-
хранять трезвость ума, меру какую-то знать, так сказать, ври-ври, да не завирайся.
Впрочем, что говорить о телеведущих, когда иные из моих коллег по писательскому цеху пустились вдруг в странные рассуждения: немецкие войска, дескать, нас по всем статьям превосходили, а мы им катастрофически уступали. Ну ладно. Только вот почему-то советские солдаты хорошую победу одержали, хотя и были хуже (может быть, потому, что брились не каждый день?).
Но вернемся к вопросу о молодежи. Думаю, эта повседневная пропаганда, открыто умаляющая значение Великой Отечественной войны, на сегодняшнее поколение повлияла. Поскольку то, что пишется в газетах, журналах и книгах, постоянно льется из теле- и радиоэфира, особенно из теле- и радиоэфира, действует подчас (и это надо признать) на неокрепшее сознание сильнее, чем живой рассказ старика, увешанного победными орденами. Мне кажется, в этой ситуации не то что юные, люди средних лет с устоявшимися представлениями о жизни, и те могут растеряться.
- Ваше поколение сильно отличалось от нынешних двадцатилетних?
- Да нет, в чем-то все поколения схожи. Но одно могу сказать определенно. Победа, выстраданная эта Победа, зародилась в наших душах в первый же день войны. Если не раньше. Конечно, раньше! Так что на начальных, самых трагических этапах войны она уже жила в людских сердцах. Наши войска попадали в окружение, бросали оружие, но не теряли веры в эту Победу. Она жила и в сердцах тех, кого брали в плен. Ведь веру пленить нельзя, невозможно.
Именно поэтому у представителей моего поколения иногда вызывает боль, досаду, а подчас и просто непонимание то, что о Великой Отечественной начинают судить дилетанты, люди, которые никакого отношения ни к войне, ни к судьбе нашего народа не имеют. Я уверен: опыт войны 1941-1945 годов должен изучаться, он должен стать достоянием (даже промахи, даже поражения - все) военных специалистов. Возможно, будут другие битвы и сражения, так что пусть военная наука учитывает наши недочеты. Но это ни в коем случае не должно стать достоянием общественного сознания. В общественное сознание необходимо внедрять только то, что связано с Победой: гордость народа-победителя и освободителя, чувства достоинства и милосердия.
Я не могу смотреть передачи господина Сванидзе, который позволяет себе чернить практически все. Ну как можно заявлять на многомиллионную аудиторию, что страной руководили одни бездари, породившие лишь систему, режим репрессий! Думаю, были в правительстве люди, которые все-таки и что-то понимали в вопросах государственного строительства, и что-то умели, и кое-что делали...
Да, это ужасно - 37-й год! Но почему о нем надо так настойчиво говорить именно в те дни, когда вся страна готовится к 60-летию Победы? Не радуйтесь, дескать, было и такое? А разве люди нашего поколения об этом не знают, разве не тоскуют, не плачут по невинно убиенным, понесшим незаслуженное наказание? Так стоит ли в канун юбилея бросать нам (и не только нам) в лицо горсть горя, горсть печали? Да, это было и останется с нами. Но нельзя в одно и то же время горевать и радоваться. И тому, и другому есть место в нашем сердце.
Подчас мне даже начинает казаться, что какие-то вещи (ну, например, те же телепередачи) делаются чуть ли не умышленно, во всяком случае, не случайно. Это что-то вроде ложки дегтя, которым пытаются испортить вкус красного вина Победы...
- Мустафа Сафич, завершая разговор об отношении сегодняшней молодежи к Великой Отечественной войне, хочу привести один пример. В Парке Победы уже давным-давно установлен памятник Александру Матросову и Миннигали Губайдуллину, возле которого по традиции фотографируются молодожены. А несколько времени назад неподалеку от него в том же парке был установлен мемориал, на скорбных плитах которого перечислены имена жертв локальных войн, выходцев из Башкортостана, погибших в Афганистане и Чечне. Я заметила, что молодые люди, бывающие в парке, абсолютно по-разному относятся к тому и к другому памятнику. И если первый не вызывает у них особых эмоций, являясь как бы неким естественным элементом ландшафта (я уж не буду говорить о грустном, вспоминая кое-какие выходки прогуливающегося там "племени младого незнакомого"), то ко второму они относятся иначе. Не сорят возле "Скорбящей матери", не оставляют пустых бутылок, ведут себя если не тихо, то хотя бы сдержанно...
- Необходимо учитывать, что эти войны, имею в виду чеченскую и тем более афганскую, все-таки "неправильные". Им, юным, обидно, что они именно на них, не зная, не понимая, за кого, для чего, ради какой цели, сложили свои головы. И молодое поколение испытывает жалость к незаслуженно погибшим, оно носит в себе эту боль. Да, мое поколение погибало, но ему воздано. А за что умирали эти ребята?.. Ведь ветераны локальных войн даже свои награды носят с каким-то, может быть, смущением. Нет, я ни в коей мере не умаляю их доблести, мужества, способности к самопожертвованию. Но я не могу не думать о том, что кого-то из них удостоили звания Героя России. Героя России в таких войнах?
И еще. Огромную роль имеет фактор времени. На плитах памятника жертвам локальных войн возле имен стоят даты - рождения и смерти. Молодые люди видят, что эти ушедшие в мир иной ребята - их сверстники. А значит, пусть даже подсознательно, они проецируют на данную ситуацию свою возможную гибель. И, может быть, этот парень в каком-то смысле спас меня, думают они...
...Есть конкретная память. А есть память глобальная. Память нации. Так вот, о тех погибших в Афгане и Чечне ребятах скорбит конкретная, адресная память нашей молодежи. А что касается мемориалов... Уже и тот же Матросов, и тот же Губайдуллин становятся абстрактными героями. Они суть восприятия памяти глобальной и теперь вписаны во все времена. Поэтому я не думаю, что к памятнику этим людям наша молодежь относится холодно. Просто, может быть, несколько иначе...
- Мои друзья, некогда уехавшие жить в Германию, в один из своих визитов в Уфу удивили меня, рассказав, что их дед, солдат Великой Отечественной, получает в этой стране пенсию как ветеран войны. И немцев абсолютно не смущает то обстоятельство, на какой стороне он сражался! Узнав это, я почему-то вспомнила роман Бондарева "Берег", ту его часть, в которой приехавший в Германию Никитин обнаруживает памятник жертвам Второй мировой. Они тоже считают своих погибших жертвами, они тоже воздают им должные почести, они и нашим старикам, прошедшим войну, выплачивают нечто вроде компенсации. И нельзя не сказать в этой связи о том, как яростно чуть ли не вся Латвия боролась с одним уже одряхлевшим ветераном, спасло которого разве что только вмешательство Путина. Но ведь и эта история не стала точкой в кампании по опорочиванию солдат Великой Отечественной войны, которую ведут страны Балтии...
- Балтия никогда не чувствовала себя частью целого, частью великой державы, которой был Советский Союз. Это происходило и подспудно, и открыто. Помню, еще лет 30-35 назад, собирая материалы о Салавате, я приехал в Эстонию. Было это в Таллине, мне что-то понадобилось в одном из магазинов, и я тщетно звал продавцов, которые, слыша мои просьбы, даже не оборачивались. И тогда меня осенило, и я заговорил по-башкирски. Как они сразу кинулись ко мне...
Нет, они не приросли куском к Союзу. Никогда этого не было. Впрочем, в Прибалтике существовала некая партийная прослойка, часть которой, скорее всего, искренне верила в Советскую власть. Но таких людей было мало. Да и, собственно, прослойка эта тоже неоднородной оказалась. Нет. Этот народ никогда не был с нами откровенен и открыт... Я не думаю, что в том же Казахстане и даже в Грузии к ветеранам Великой Отечественной войны относятся так же плохо, как в Прибалтике.
...Однажды я встречал День Победы в Югославии, в Сараево. Помню, программа визита включала массу пунктов: митинг, собрание и так далее, и тому подобное. И нигде, ни на одном мероприятии не говорилось о том, что Югославию освобождали советские войска, ни слова не прозвучало в адрес наших воинов. Долго ли, коротко, но пришло время банкета. Речи, тосты, дали слово и мне. Встаю, обвожу взглядом лица собравшихся: "Я участник войны в Югославии, и я помню осенний дождливый день, маленький город и потоки воды, изливающиеся с небес, грязь, затопившую улицу, и помню, как по этой улице идут наши войска, войска воинов-освободителей. А еще я помню, как ваши женщины выносят из каждого дома ковры и бросают их под ноги, под грязные сапоги советских солдат. И те ступают по узорным коврам. Что, эти женщины были не правы, считая нас своими спасителями? Что, эти женщины, кричавшие нам "Братушки! Освободители!", ошибались?!"
Прошло почти 30 лет, и в этом городе уже выросло другое поколение, оно сменило тех, кто встречал нас с радостью и надеждой, кто бросал на дорогу ковры, выстилая ими путь советских солдат...
...Между прочим, в Германии, в ФРГ, я был всего один раз, в 1974 году. В ГДР меня звали неоднократно - не поехал. Потому что не понимал, с кем мне там придется встречаться, беседовать: с другом или вчерашним врагом... В ФРГ же расстановка сил мне была ясна, я знал, кто они. В первый же день визита меня попросили выступить. И я был готов к этому, и сказал им: "Я пришел к вам... через кладбище, на котором по вине фашист-ской Германии похоронены миллионы советских солдат. Но я пришел, потому что нельзя жить только своей памятью. Нельзя не идти друг к другу. Так давайте поговорим".
Помню, им очень понравилась моя откровенность. Немецкие газеты писали о том, насколько справедлив гость из Советского Союза, очень взвешенно и с пониманием проблемы говоривший о взаимоотношениях наших стран, они оценили мою откровенность. Может быть, потому, что я предлагал им не возбуждать злую память, а постараться жить в дружбе.
Они поняли и откликнулись. Со мной многие хотели поговорить во время того визита. И были среди них и бывшие пленные, немцы, утверждающие, что, пожив в Советском Союзе, они на многое стали смотреть по-другому. Один писатель так и сказал: "В вашей стране мне голову перевернули". Он имел в виду то, что был потрясен милосердием, добродушием советских людей. Я запомнил рассказ этого человека, побывавшего в плену на Украине: "Мы идем колонной, а по краям дороги стоят украинские женщины и суют нам хлеб, который прятали под передниками, чтобы не видели сопровождающие. Мы разоряли эту Украину, жгли ее... А они теперь жалеют нас и подкармливают".
- Но все ли так думали, как этот писатель?
- Вы имеете в виду нашего противника, врага на Великой Отечественной?.. Знаете, у меня сложилось впечатление, что руководство Германии, сами немцы, после холодной войны особенно, очень достойно вели себя по отношению к нам. Они все-таки поняли: за всю причиненную нам боль ответить должен народ, именно он повинен в злодеяниях фашизма.
Мы частенько пытаемся реабилитироваться, подменяя понятия. Дескать, виновато руководство, генералитет и прочее. Нет. Именно народ порождает и своих царей, и своих вождей, и своих преступников, и своих юродивых... Поэтому немецкий народ покаялся перед миром в том, что он породил фашизм и фашизм нанес такой урон человечеству. И то, что они выплачивают какие-то суммы даже тем из наших людей, которые когда-то были угнаны на работу в Германию, - одно из составляющих этого покаяния. Еще раз подчеркну: за последние 20 лет немецкий народ обелил себя своим отношением к этой войне, и он понимает, что в ней победили мы.
- Война ведь, простите за, может быть, странность этого заявления, одна из форм жизни. На ней, несмотря на все страдания, тяготы и лишения, существовал свой быт. Люди, надевшие форму, продолжали мучаться, скажем так, от мирных хворей - гастрита там или геморроя; они влюблялись, создавали новые семьи, они мылись в бане, мечтали о горячей пище и даже в условиях окопной войны стремились хоть как-то обустроить свое пристанище...
- Вы сказали сейчас о страдании. Вот ведь в чем штука: мы не считали, что страдаем, не думали об этом. Я за последние 2 с половиной года войны объехал в качестве военного журналиста весь свой 3-й Украинский фронт и ни разу ни от одного бойца не слышал слов "тяжело, трудно". Да, война не может быть легкой и приятной, это, как ни странно, тоже добросовестная работа, которая очень властно подчиняет себе психологию человека, в каком-то смысле даже формирует ее. Но это та сфера, где жалобы не принимаются и поступки не обжалуются.
...Существует закон войны. И существует закон жизни. Они противоречат друг другу. Более того, закон жизни закона войны не принимает, отвергая его категорически. Потому что война есть ненормальность. Величайшая всемирная ненормальность, заставляющая человека меняться и пересматривать жизненные ценности, вычленяющая в нем и хорошее, и плохое.
Да, конечно, как без быта! Когда люди вне боя, на отдыхе, то они уже другие, к ним возвращаются обычные желания и привычки, домашние привычки. А юмор! На фронте без него обойтись нельзя, он первый помощник и утешитель. И даже когда к нам на фронт приезжали артисты, концертные бригады, то мы ждали от них не печальных, исполненных трагизма номеров, а наоборот, веселых, потешных.
Разговариваю с вами, а сам мучительно вспоминаю, где и как мне удавалось мыться, ходить в баню, бриться... И не могу ответить. Когда как, думаю. Видимо, все происходило столь естественно и было настолько не главным, что не сохранилось в памяти. Я до ранения служил командиром взвода связи, и у меня в подчинении в числе иных было и 7 девушек-радисток. В перерывах между боями, когда нас отводили во второй эшелон, мы все вместе жили в одном большом шалаше. И сейчас я даже не представляю, как они приспосабливались к условиям военного времени. Ведь кроме общесолдатских, у них были свои девичьи нужды, и чисто гигиенические в том числе! Но память моя не зафиксировала этих проблем, значит, девчонки мои их решали. Человек ко всему приспосабливается, даже на войне.
А хвори там отступают на второй план. Они никуда не уходят, живут в человеке, тихо тлеют, но ему просто пока не до них. После войны я сразу же заболел туберкулезом и слег. Но на самом-то деле заболел я давно и знал об этом, поскольку кашлял и иногда даже с кровью. Просто сам по себе с этим справлялся.
И еще одно. Перед боем солдат менял белье и старался хоть как-то помыться. Это что-то вроде закона - если тебя ранят, то возможность заражения уменьшается. Поэтому все мы до боя носили при себе запас чистого белья (ну не все, наверное, неразберихи подчас тоже хватало).

Последний военный снимок Мустая Карима:
- 1945 год. 9 мая. Австрия. Ясное небо. Ясная земля. Тишина. Покой. Басистый полковник Кервей с каской на голове. Рота танкистов. Резво бегающие по кругу две оловянные кружки. Подмигивания, по-солдатски крепкие объятия. Словно две волны колышутся в воздухе: Надежда и Проклятие. Мир победил, война сдохла. Миру - Надежда. Войне - Проклятие.
На фото (слева направо) - журналист Николай Кононенко, писатель Николай Атаров, Мустай Карим, американский полковник Кервей.

- Война - огромный механизм, состоящий из множества деталей, и расстояние от рядового до командующего фронтом просто неизмеримо. Так на кого в первую очередь надеется солдат, на себя?
- На себя надеяться необходимо любому человеку. Но я понял суть вашего вопроса. Эта война показала поразительную слитность каждого солдата со страной. Каждый рядовой отвечал за свою страну. Естественно, он не кричал об этом, он просто исполнял приказ. Да, цепочка длинная: солдат - сержант - лейтенант и так до маршала. Но разве бусинки будут держаться без связующей их нити? И такая нить существовала. Человек уже не мог вспомнить, кто именно отдал ему приказ, но зато он помнил: ему поручено выстоять.
- А если страшно так, что не до приказа?
- Я был командиром взвода связи, и миссия на мне лежала очень ответственная: что бы ни случилось, связь должна быть. И в такие минуты я не думал, кто мною командует. Но очень боялся командира дивизиона Фомичева, который всегда ужасно бранился. Он меня, спасибо ему, отучил бояться смерти (я уже писал об этом). Потому что я страшился только ругани Фомичева - не до выстрелов мне и бомбежек, поскольку надо бежать налаживать связь.
...А цепочка, тянущаяся от маршала до рядового, конечно, не видна. Но она есть. Если бы ее не было, то не было бы ни армии, ни Победы. И самое главное - место выбывшего звена обязательно заполнялось...
- Война покорежила сознание очень многих людей, которые, попав на фронт в юном возрасте и прожив за четыре года (по степени насыщенности) целую жизнь, не сумели потом преодолеть испытание миром...
- Это проблема целого поколения. Сыновья полка, 22-летние капитаны, майоры, у которых вся грудь была в орденах, вернулись с войны... в никуда. Им нечем было заняться в мирной жизни. 22-летний майор, командир батальона, бог и царь на фронте, возвратился домой и растерялся. Ни образования, ни профессии. Садиться за парту рядом с зелеными юнцами, которым наука дается гораздо легче, чем ему, ведь он все, что знал, позабыл? Нет. Для него такое невозможно. Крестьянским ребятам было немного легче, на земле они приживались быстрее, да и в деревне всегда есть работа. А вот городским...
- Что это - проблема потерянного поколения?
- Я боюсь называть это так, хотя аналогия с поколением, прошедшим окопы Первой мировой, о котором писали Ремарк, Хемингуэй и другие, безусловно, напрашивается. Война, кроме победы, рождает и поколение заблудших душ. Потому что не всякий победитель находит в мирной жизни подобающее ему место. И наступает апатия, разочарование. И это тоже порождение войны. Причем, ее колесо проехалось не только по 20-летним. Не могли найти себя и люди постарше - 30-летние командиры полков, например. Ведь после окончания Великой Отечественной были расформированы сотни полков. И не каждый комполка вписался в мирную жизнь.
- Вы скучали по людям, с которыми вам довелось служить на войне?
- Да. Особенно (и неожиданно для себя) я скучал по одному командиру батальона, с которым вместе воевал. По комбату Шарикову.
Он с первых дней Великой Отечественной очутился на фронте, был старше меня лет на 5-6. Помню, когда меня ранило, Шариков склонился надо мной и сказал: "Хоть немножко отдохнешь". Я поразился тогда - идет бой, мне нехорошо от одной мысли, что я из него выхожу, и как отдыхать, когда другие воюют. А он так искренне сказал: "Немножко отдохнешь"...
- А что ощущает человек, узнавший: закончилась война. Понимаю, вопрос сформулирован, мягко говоря, некорректно. Но мне не хотелось бы повторять уже общеизвестное - всепоглощающую радость, страшную усталость, полное опустошение...
- Летом 1942 года мы вели так называемые бои местного значения: одну деревню берем, затем опять ее оставляем... Зачем, почему? Потом-то я узнал: эти бои велись для того, чтобы отвлечь немцев от подготовки к Сталинградской битве.
В тех боях я запомнил командира батальона Савельева, который с 41-го все отступал, отступал, отступал... И когда мы брали первую деревню, Савельев все бежал впереди и кричал не переставая: "Победа! Победа!" Он так стосковался по этому слову. И это была его Победа.
...А я Победу встретил в Австрии. (Писал об этом в книге "Мгновения жизни", вспоминая знакомство с полковником союзных войск Кервеем, американцем, изучившим русский язык в Китае и, соответственно, говорившим на русском с китайским акцентом. На вопрос, откуда знает язык, он ответил: "Я всегда был уверен, что с русскими мне все равно придется встречаться - либо в качестве друга, либо в качестве врага. Слава Богу, что мы встречаемся друзьями").
Так вот, о Победе. Рассыльным в нашей фронтовой редакции был безропотный, очень исполнительный и всегда тихий человек по фамилии Тупольцев. Было ему лет около 50. Мы никогда не слышали, чтобы он повышал голос. А в тот день, когда пришла весть о конце войны, он вдруг рухнул на землю и зарыдал. Мы, ничего не понимая, смотрели на его сотрясаемое рыданиями тело: "Что, что с вами, что случилось?"
"У меня сын погиб", - только и сумел выдавить из себя Тупольцев.
"Когда?!"
"В 42-м..."
Бедный!.. Тупольцев носил это в себе и думал, что пока война идет и продолжают гибнуть люди, сын вроде бы где-то тут, неподалеку, он частичка фронтового круговорота...
И вот пришел мир, и несчастный отец понял: сын действительно погиб, мой мальчик мертв. А я, я жив. В этот момент он прощался с сыном во второй раз.
Меня потрясло его рыдание, и я никогда не забуду этого: "У меня сын погиб". - "Когда?!" - "В 42-м".
Не знаю, послужат ли ответом вам мои самые последние впечатления от первого Дня После Беды...

Вопросы задавала
Илюзя КАПКАЕВА.

Век
В смятенье вопрошал поэт: какое
У нас тысячелетье на дворе?..
Еще тогда, не ведая покоя,
Кружась, вставало солнце на заре.
Существовало время. Ветры дули.
И плыли облака. И падал снег.
Лишь в вечность верил он... Не потому ли
Не замечал порою бренный век?..
В каком я веке ныне пребываю? -
В смятенье сам себе я говорю...
Охватывает страх меня, когда я
Во все четыре стороны смотрю.
Я вижу: Солнце топчется на месте,
И вхолостую кружится Земля.
Нет века, года, дня... С безверьем вместе
Безвременье сегодня у руля:
Безверье, нагло выставляя локти,
Врата святые лихо мажет дегтем...
Но если Времени сломают ветки -
Засохнут корни Вечности навек...
О Время, заблудившееся где-то,
Тебя найдет ли снова человек?
Во все четыре стороны смотрю:
В каком же веке нынче я парю?..
О, что за век! С него и взятки гладки!
Он в смуте родился, средь гроз и бед...
Впрямь остаются детские повадки
Такими же и в девяносто лет.
Свои грехи, свои благодеянья
Не исчерпав и в девяносто лет,
Лишь в Судный День придет он к покаянью,
Держа перед историей ответ...
Но суд не вправе мы - не обессудьте! -
Откладывать: мы века суть и нрав...
История?.. Но мы, мы сами судьи,
Хоть на судейство не имеем прав.
Мы в черноте погрязли... И едва ли
Нас в будущем сумеют обелить...
О только бы наследники не стали
На нас - былых - свои грехи валить...
1990 г.
Из сборника ''Долгая дорога".

Вернуться назад