Ключи от дома

7-06-2016.

Своими воспоминаниями о первых месяцах Великой Отечественной войны Евгения Петровна Кунцевич поделилась с моей мамой еще в середине 80-х годов, когда они случайно встретились после долгих лет разлуки. Когда-то до войны они жили по соседству на улице Зенцова. Восьми-одиннадцатилетняя Женечка прибегала в дом, где жила моя будущая мама, чтобы поиграть с её племянниками. Война раскидала людей по всей большой стране. Женечка, или, как её тогда звали, Жека вместе со своим младшим братом Гришей и тетей Надей отправились в начале июня 1941 года в Минск. Муж тети Нади был кадровым военным, он предложил своим уфимским родственникам отправить детей вместе с его дочерью Яной в пионерский лагерь.

Детский лагерь “Городище” располагался под Минском. Май-июнь 1941 года были очень холодные. Черёмуха и сирень расцвели только в начале лета. Едва ребята обустроились, успели один раз искупаться, а через два дня - война. Яна была уже старшеклассницей, она взялась опекать юных уфимцев, помогала им собраться в дорогу. Детям выдали наволочки, в которые насыпали крупу, сахар, раздавали консервы, печенье, конфеты.
Поезда спешно эвакуировали детей, женщин и раненых вглубь Советского Союза, а с неба пикировали фашистские самолеты и сбрасывали на вагоны бомбы. Очередная попала в середину состава, вагоны перевернулись, пассажиры бросились к ближайшему лесу, но летчики из пулеметов расстреливали бегущих. Крики раненых сливались в сплошной вой, перекрываемый рёвом авиационных двигателей и грохотом от разрыва снарядов. Взрослые пытались прикрыть детей своим телом. Вдруг Жека услышала душераздирающий крик Гриши. Мальчику выше локтя оторвало правую руку. Яна замерла с широко раскрытыми глазами, но потом быстро сдернула с себя платок и туго перевязала рану, чтобы остановить кровь. Женщины подхватили Гришу на руки и побежали к опушке. Кругом уже лежали мертвые тела, пахло кровью и... черёмухой. В лесу люди пытались хоть как-то похоронить своих близких, молодой парень - студент медицинского института делал нуждающимся перевязки. Гриша был уже без сознания, когда подъехали несколько машин и тяжело раненных стали грузить в кузов.
Жека держала в руках какой-то предмет, завернутый в лопухи, и покачивала его, как ребенка. “Что это у тебя?” - спросила Яна. “Гришина рука. Её надо похоронить”. Яна побледнела, торопливо положила сверток возле цветущей черёмухи и закидала землей, сделав небольшой холмик.
Несколько дней дети провели в больнице ближайшего поселка, но немцы продвигались быстро, и вскоре на окраине показались вражеские танки. Женщина-главврач оставила на тумбочке возле Гриши несколько карамелек и буханку хлеба, места для раненого мальчика в отъезжающих автомобилях не нашлось. В первую очередь спасали раненых офицеров и солдат.
Вскоре возле больницы притормозил легковой автомобиль, из него вышел стройный немецкий офицер с саквояжем и небольшой изящной шкатулкой под мышкой. Его сопровождали два автоматчика и старый, седой мужчина в военной форме без знаков различия. Они, как по команде, отряхнули с себя пыль и направились в здание, где на подоконнике, прижав носы к стеклу, сидели Яна и Жека. Неожиданно из кабинета сестры-хозяйки раздались выстрелы. В ответ прозвучали очереди из автоматов, и через пару минут всё стихло. Дверь, где находились дети, открылась: на пороге стоял немецкий офицер. Он цепким взглядом окинул палату, одиноко лежащего на койке ребенка и обратился к девочкам на ломаном русском языке: “Что вы здесь делаете?” - “Наш братишка ранен. Ему недавно операцию сделали”. Мужчина открыл свой саквояж, надел белый халат, протер руки спиртом и приподнял одеяло. Культя с окровавленными бинтами смутила офицера. Он обратился к седому, о чем-то попросил его, а потом подошел к Яне. “Меня зовут Густав. Я врач. Твоему брату нужно сделать перевязку. Я осмотрю его в операционной”. Девочки молча кивнули. “Только вы не уходите, будете ухаживать за своим братом, а также мыть полы. Сейчас сюда привезут раненых.”
Первые страхи прошли, девочки успевали наводить порядок в палатах, кормить тяжелораненых, получая за свой труд завтрак, обед и ужин. Раненые тоже старались угостить сестричек чем-нибудь вкусным, дарили забавные самоделки-безделушки. Гриша шел на поправку, начинал улыбаться, а старый фельдшер учил мальчика рисовать левой рукой.
Палаты были переполнены ранеными. Гриша лежал в коридоре, возле веранды, девочки ночевали во дворе на обшарпанном диване под навесом из брезента.
Когда казалось, что самое страшное миновало, в госпитале начался тиф. Несмотря на предпринимаемые меры, люди стали умирать не только от ран, но и от болезни. Врачи и санитары сбивались с ног, не всем хватало лекарств, калорийного питания. Заболели и Гриша с Яной. Жека большую часть времени проводила с санитарами, собирая лечебные травы и ягоды, помогала запасать дрова. Однажды Жека пыталась достать занозу из ладошки. Возле нее остановился Густав. Он взял девочку за руку и повел в свой кабинет. Пинцетом аккуратно подцепил занозу, ранку обработал йодом и усадил Жеку в кресло. Затем немец достал фотоаппарат и, загадочно улыбнувшись, направил объектив на свою пациентку.
Прошло несколько дней. Жека, сидя на пеньке, уплетала кашу, когда распахнулось окно и Густав поманил девочку к себе: “Зайди! Я покажу тебе фокус”. Жека облизала ложку и помчалась по коридору к знакомой двери. На столе лежала фотография слегка озадаченной Женьки. “Это я?!” - “Ты. А теперь посмотри сюда”. Густав повернул маленький ключик в своей походной шкатулке и достал несколько снимков с изображением девочки в белом кружевном платьице. Жека была потрясена! Она увидела... точную копию себя, с такой же, как и сейчас, короткой стрижкой, с тем же удивленным изломом левой брови и пухлыми губами. Доктор остался доволен произведенным эффектом! Он посадил Жеку себе на колено и стал рассказывать об Анне - о своей дочери, которая оказалась так похожа на русскую Женьку. Когда познания Густава в русском языке закончились, он перешел на немецкий. Его лицо светилось, глаза горели, он читал какие-то стихи, потом стал напевать тихую песенку... Жека не понимала слов, но ей стало спокойно, как в мирное время, и она уснула.
Жеку долгое время не пускали к Грише и Яне. Наконец Густав сам позвал девочку за собой. Они спустились в подвал, где на старом сундуке лежал Гриша. Немец удержал Женю возле себя. “Он умер. Ему не хватило сил...” “А Яна?!!” - крикнула Жека и вцепилась обеими руками в халат Густава. “Успокойся, маленькая, Яна будет жить. Ей уже лучше. Она была пациенткой моего учителя - доктора Альфреда. Это замечательный специалист!”
Яна попыталась встать, но Густав не позволил ей. Девушка обессиленно опустилась на подушку. Наголо стриженная голова, бледное лицо... Жека едва узнала свою кузину. Густав присел на табурет и склонился к Яне: “Через неделю ты будешь ходить, а пока потерпи... Вот тебе витамины. Я распоряжусь, чтобы тебе увеличили порции еды. Ты веришь в Бога?”- “Нет!” - “А это что?” - Густав осторожно потянул черный шнурок на шее Яны. “Ключи. Ключи от дома. Большой от квартиры, а маленький от сарайчика... Там коза живет и куры. Мы из Минска”. Тонкие пальцы доктора скользнули по худым ключицам больной: “Поправляйся скорее! Вам нельзя здесь оставаться”.
И вот настал день, когда сестрички в сопровождении Густава сели в автомобиль. Проехав несколько километров, их спаситель вышел из машины. Он передал Яне мешок: “Тут галеты, немного картошки, шоколад, кое-какие медикаменты. Идите по этой дороге... На пути будут деревни, где остались местные жители. Поживете у них или будете пробираться к Минску... сами решите”. Доктор вздохнул, погладил Женю по голове: “Запомните, вы - девочки рослые, высокие - таких отправляют на работы в Германию. Увидите военных - прячьтесь, где придется. Да поможет вам Бог!”
Когда пыль от автомобиля рассеялась, Яна и Жека бросились в объятия друг другу. Им казалось, что худшее они уже пережили, но впереди их ждали сгоревшие деревни, голод, опасности...
Уже наступал вечер, когда юные странницы вышли к околице большого села. Впрочем, домов почти не осталось, кругом пепелище и закопченые печи... Девочки брели по свежей, вскопанной земле. Кругом тишина, даже птиц не слышно. Остановились и вдруг заметили, что земля у них под ногами шевелится... Присмотревшись, сестры обнаружили присыпанные землей детские ноги, руки... Жека ойкнула и тихо присела. С горы к девочкам бежал парнишка - худой, в заплатаных штанах, в широкой рубахе, подпоясанный веревочкой. В руках у него была лопата и корзина, прикрытая лопухами. Не обращая внимания на незнакомок, мальчишка отчаянно заработал лопатой. Через несколько минут перед глазами девочек предстала жуткая картина: в яме друг на друге лежали тела женщин, детей, стариков... Яна бросилась помогать раскапывать людей, но большинство были уже мертвы или находились в агонии. Увидев длинные русые волосы, парень застонал и стал вытаскивать труп юной девушки на поверхность. “Машунька, сестричка, не умирай! Мамка тебе платье голубое сшила! Как ты хотела, с оборками”, - детская фигурка вздрагивала от рыданий, парнишка вытирал рукавом кровь, залившую лицо погибшей. Яна помогла перенести труп на кладбище, которое находилось в нескольких метрах от этой братской могилы.
Сумерки почти полностью накрыли землю, когда сестры, сопровождаемые новым знакомым, подошли к хутору, затерянному в лесу. Их встретила высокая смуглая женщина в темной одежде и в черном платке. Она нисколько не удивилась гостям, только уточнила: “Беженцы? А идете куда? Как звать?” Пока девочки рассказывали свою историю, мальчик приоткрыл лопухи и достал из корзины кошку с перебитыми задними лапами. Сделав из щепок шины, он тряпками ловко перебинтовал сломанные кошачьи лапки, а затем плеснул в блюдце молока. Лучина слабо освещала избу. Яна угостила хозяев тушенкой и галетами. Всем троим женщина налила по стакану молока, постелила старый полушубок на полу, и Яна с Жекой, обнявшись, вскоре заснули.
Яна проснулась с первыми лучами солнца, сладко потянулась, взглянула на Жеку и тут же закрыла рот рукой: за ночь одиннадцатилетняя девочка стала седой. Зеркал в доме не было, поэтому Жека не сразу поняла, как изменился цвет её волос. Только после стрижки она увидела на полу обрезанные концы белых волос и обратилась к тете Тоне с вопросом: “Я стала старенькой?”
Тетя Тоня и её сын Кеша уговорили сестер не спешить с возвращением в Минск. Город с 28 июня был оккупирован войсками вермахта, там находились штабы полевых комендатур, жандармерия, местная полиция, а также отделы разведок. Проникнуть в Минск без документов было практически невозможно. Мама Яны работала медсестрой в городской больнице, а где в первые дни войны находился отец, дочь не могла даже предположить.
Первая зима прошла почти без происшествий. Изредка приезжали полицейские и рота автоматчиков в поисках каких-либо продуктов. Тете Тоне удавалась откупиться от назойливых вымогателей яйцами, самогоном, овощами, не брезговали фашистские холуи и старыми вещами. О существовании беженок на хуторе никто не догадывался, а Яна и Жека научились быстро прятаться на чердаке. Весной пьяные полицаи забрали у тети Тони единственную корову, переловили кур, семья начала голодать. Выручала появившаяся зелень, ягоды, грибы, крапива... В доме стоял чугунок теплой крапивы, можно было похлебать, но такой суп сытости не давал.
У Жеки от слабости кружилась голова, появилась апатия. Девочка часами лежала неподвижно на солнышке, а Яна читала ей детские книжки, учебники Кеши. “Почитай про еду!” - просила Жека, и сестры в который раз перечитывали главу гоголевских “Мертвых душ”, где подробно описывались яства на столе помещика Собакевича. Тетя Тоня, уткнувшись в платок, тихо плакала. А вечером... на столе появились маленькие, тоненькие котлетки. Давно забытая еда была с душистым перцем, с добавлением каких-то ароматных трав. Дети сели за стол и долго не решались съесть это сказочное чудо. Наконец, Жека осторожно отломила крохотный кусочек, её примеру последовала Яна. Кеша разделил свою котлетку на три части: матери и девочкам, сам же попил липовый чай и, обращаясь к матери, произнес: “Ну, не могу я...” Женщина горестно вздохнула: “Война, сынок”. Яна уже доела свою порцию, когда поняла, откуда взялось мясо. Она вышла в коридор и заглянула в закуток, где обычно спала кошка. Её там не было. “Жеке не говори. Она расстроится”, - прошептал Кеша и выскользнул на улицу.
В конце сентября Кеша принес мешок картошки, соль, кусок сала, сухари... и листовки. Про листовки знали только он и Яна. В окрестных лесах стали формироваться партизанские отряды. В школе Яна занималась в спортивных секциях, имела разряды по бегу и лыжным гонкам; эти навыки, выносливость очень пригодились, когда её стали использовать в качестве связной. На следующий год к сестре подключилась и Жека. Девочкам сделали документы, они ходили по деревням, рассказывая, что ищут своих родственников, а на самом деле наблюдали за происходящим, вели разведку, распространяли листовки.
Минск был освобожден от немецких захватчиков 3 июля 1944 года, а в начале августа по улицам разрушенного города шагали две девушки в выцветших от солнца платьях, в тяжелых кирзовых сапогах, с рюкзаками за плечами. Они шли, не узнавая улиц, на которых почти не осталось целых домов, не зная о судьбе своих родных и близких. Они шагали в направлении Немигской улицы, туда, где до войны жила семья Яны. “Смотри, Жека, наш дом!” - Яна уже бежала, схватив сестру за руку. Перед их глазами были три полуразрушенные стены двухэтажного здания старинной постройки. Можно было свободно пройти вовнутрь, используя отсутствующую стену, но Яна, войдя в подъезд, остановилась перед массивной дверью на первом этаже. Сбросив рюкзак, девушка сняла с шеи шнурок с ключами и осторожно открыла замок. Они вошли, взявшись за руки... Среди битого кирпича, искореженных железных кроватей, покрытых слоем пыли, осколков посуды, досок сидел большой плюшевый медведь. Яна и Жека упали перед ним на колени, обняли, как живое существо, и заплакали: “Мишка, мишутка, медведик, мы вернулись! Мы дома!”
Впереди были еще девять месяцев войны, но для этих двух девочек их война закончилась. Они вернулись домой.

Галина ФАДЕЕВА.
На довоенном фото 30-х годов: уфимцы Гриша и Женя Кунцевич.

Вернуться назад