Деревенские каникулы-2
18-01-2019.
Дядя Вакиль, его жена Самига и младший из четырех сыновей Флюр долго топтались на пороге, пятьсот раз отказываясь пройти, пока, наконец, не рассаживались посреди комнаты, все не решаясь расстаться со своими мешками и баулами. Квартира сразу заполнялась запахом овечьей шерсти и духов «Красная Москва». Чуть позже, когда Вакиль стаскивал сапоги и портянки, в дом врывались ароматы сырой уфимской весны, потому что мама распахивала все оконные форточки.
Мы с братишкой были счастливы возможностью совершенно легально манкировать сном и носились по квартире в ожидании деревенских гостинцев. Дядя Вакиль, стесняясь своих шаровар, заправленных в носки, доставал из бездонного мешка хлеб домашней выпечки размером с тележное колесо, шестилитровый бочонок меда, шмат янтарных сот, завернутых в вощину, банку деревенской сметаны и половину бараньей туши.
- Ну, что уж вы? Ну, зачем уж вы? Да не нужно ничего, - тараторила мама, быстренько прибирая продукты, пока до них не дотянулись наши жадные руки.
Но мы с братишкой все же успевали залезть в сметану, согнув при этом алюминиевую ложку. Это чудо крестьянского подворья, намазанное на фантастически ароматный хлеб, своим кулинарным бесстыдством могло соперничать лишь с парным молоком, налитым в огромную цветастую кружку. Еще разве что нэнэйкины пирожки с потрохами, эскимо по двадцать две копейки и куриная ножка, вероломно похищенная из кастрюли с лапшой. И где-то на предпоследнем месте, значительно позже описываемых событий, в этом рейтинге удовольствий маячили женщины. Разве может сравниться какая-то там Бриджит Бардо с деревенской сметаной на теплой ноздреватой горбушке?! Впрочем, я отвлекся...
Итак, с гостинцами покончено, и тут начинались вежливые препирательства гостей и хозяев о том, кому где спать.
- Вы ляжете в той комнате на диване, - настаивала мама, - а детей мы положим на пол.
- Алла сакласын! — ужасалась тетка Самига. - Мы на пол, только на пол!
- Нет, на диван.
- Нет, на пол...
И так до тех пор, пока не начинал реветь маленький Флюр, потому что, оказывается, он давно уже хочет в туалет и терпит с самого вокзала. Тут дядя Вакиль хватал Флюра и бросался с ним в «тубзик», неся ребенка, как кипящий самовар, на отлете, чтобы, не дай Бог, не попасть под струю.
Пока суть да дело, маме все же удавалось постелить взрослым на диване, а нас с пацаном устраивали на полу - мы по бокам, Флюрик в середине. Малайка впервые за свои пять лет приехал в город и теперь преисполнен гордости из-за права лежать между двумя старшими братьями. Спать никто из нас не собирается, и мы еще час возимся, шепчемся и ржем над смешными Флюркиными вопросами: есть ли у нас солдатики, покажут ли ему телевизор и сколько в Уфе разрешают съесть мороженого за раз. У них в деревне не разрешают ни одного, потому что в сельпо мороженое не продается, и он знает о нем только от старших братьев, которых уже брали в город.
- Так он что, ни разу в жизни мороженого не ел? - ужасается братишка. - Ни фига себе! Я бы так не смог.
Наконец, обещание отца кое-кому всыпать заставляет нас успокоиться и погрузиться в сон.
На следующий день гости поднимаются ни свет ни заря и в сопровождении мамы волокут Флюра по магазинам покупать ему шапку, пальто, ботинки и матросский костюмчик. Мимоходом приобретаются пять коробок цветных карандашей «Спартак», семь палок «докторской», четыре кило карамели «Ягодка», новая телогрейка для Вакиля, деревянные гардины для штор, два пластмассовых ведра, набор эмалированной посуды, галоши для деда, цветастый платок для нэнэйки, электрокипятильник, мясорубка, одеколон «Шипр», пять бутылок лимонада и часы с кукушкой.
Флюрик очень гордится обновами и носит их не снимая, несмотря на то, что отчаянно потеет в теплом стеганом пальто. Вообще-то в нашей семье вопрос одежды для братишки решается просто: он донашивает мои вещи. Но у Флюра не один, а целых три брата, и когда очередь доходит до него, обноски успевают «сгореть» в бесшабашном огне деревенского детства, изнашиваясь до прозрачности. Поэтому Флюру все покупается с иголочки, но на вырост, то есть на три размера больше. Если вы когда-нибудь видели огородное чучело в старом байковом одеяле, которым до этого два века укрывалась вся семья, то можете себе представить, как выглядел Флюр в своем пальто фабрики имени Парижской Коммуны. Как я сегодня понимаю, под этим высоким именем скрывалась женская колония, расположенная где-то в мордовских лесах, и все наше счастливое детство прошло на фоне этого драпа в серую клеточку. Отсюда, кстати, и слово «драпать».
Вечером мы все вместе идем гулять в просохший после долгой зимы парк, где прямо под старой скрипучей каруселью рассыпаны огромные лупоглазые подснежники. Мы - это Вакиль с отцом, я, братишка и Флюр. Пока взрослые дуют пиво в замусоренном павильончике, мы съедаем все, что можно купить в окрестных киосках на выданные Вакилем три рубля. Затем до отказа набитого общепитовской снедью Флюрика мы сажаем на качели и из хулиганских побуждений начинаем раскачивать так, что он визжит от страха.
- Туктатыгыз! Туктатыгыз! - орет несчастный ребенок, но нас, юных садистов, это раззадоривает еще больше. Прибежавшие на шум отцы останавливают качели, но уже поздно: съеденные за пятнадцать минут до этого деликатесы прут из мальчика наружу.
Дядя Вакиль стоит рядом и обескуражено комментирует процесс: «Мороженое... Пирожки... Газировка. Подожди, он же еще ириски ел... А, вот и ириски. - Потом вытирает Флюру лицо огромным носовым платком и подытоживает: - Рубля на два добра пропало».
Отец бросается к киоску и возвращается с пломбиром и коробкой зефира в шоколаде, но малыш безутешен в своем отчаянье. Тут батя выдергивает из пояса свой пронзительно узкий ремень, и мы с братишкой присоединяемся в терцию, создавая подобие грузинского многоголосия.
С тех пор минуло более тридцати лет, и Флюр - это уже здоровенный мужик, прошедший Самотлор и Уренгой. Но и сегодня при встрече с ним в горле всякий раз застревает и не дает дышать чувство жгучего стыда перед маленьким деревенским мальчиком, которого в прошлом веке так больно обидели взрослые братья. И кажется мне тогда, будто это не я, а весь огромный город ночью плачет по изувеченной деревне, из которой он когда-то вышел, винится перед ней, но не может добиться прощения...
Айрат ЕНИКЕЕВ.
Вернуться назад