Главная > Читатель-газета-читатель > То, что внутри…

То, что внутри…


14-01-2022.

Годовщина маминого ухода… Четыре десятка лет прошло. Вдруг подумалось: сорок лет сиротства. Видимо, это верно. И неважно, в каком возрасте осиротела - потеря ощущается именно так. Но почему-то только по отношению к маме.

Когда ушел отец – это была потеря. Потому ли, что он пережил маму почти на двадцать лет? Потому ли, что долго старился рядом со мной, а ушел быстро? Помню, как вновь и вновь спрашивала себя, все ли возможное я для него сделала?.. И еще долгое время, проснувшись среди ночи, привычно вслушивалась, не шлепают ли его тапки по полу, не нужно ли ему что… Но чувства сиротства не возникало. А ведь с самого детства я ощущала себя папиной дочкой: это он сажал меня к себе на колени, он декламировал или напевал что-нибудь из своего невероятно пестрого «репертуара», за его руку держась, я тараторила о чем-то по-русски или по-украински по дороге в садик.
Мама была сдержанна и немногословна. И не пела никогда. Из-за потерянного слуха? Или петь не умела? Может, внутри себя она и пела. Скажет иногда на украинском, нараспев и с чувством: «Ой, нэньку-нэньку!» или «Ой, за гаем-гаем!»
А вот когда слегла с парапарезом, который отключил чувствительность в нижней части тела, но включил фантомные боли, вот тогда такое «пение» стало частым. Но мы быстро поняли: раз поет – значит, терпеть боль молча больше не в силах.
Чем старше я становлюсь, тем лучше ее понимаю. Но тем сильнее и ощущаю, как мало я успела ее и о ней узнать. Сегодня мне кажется, что ее сдержанность была проявлением постоянного напряжения из-за ежедневной борьбы за выживание и груза ответственности – за семью, за каждого из нас. Дом держался на ней – и она не могла позволить себе «распуститься».
Как она ухитрялась экономить, не понимаю. Однако крошечной отцовской зарплаты и ее мизерной пенсии инвалида 3-й группы всегда хватало на месяц. Ни разу, никогда не было одолжено у соседки ни рубля, ни полена, ни стакана сахара или подсолнечного масла. Она не наставляла нас в своей житейской мудрости, но и сестра Софа, и я не одолжили потом в жизни ничего и ни у кого, даже у банка.
Полтора дня – от ее смерти до похорон – помнятся мне урывками: что-то видится словно под ярким лучом, а что-то представляется темным неясным пятном.
…Обо всем передумалось сегодня. Мамина могила в Уфе, на Южном кладбище, папина – здесь, в Израиле. К отцу и поехала. Это «городище» в нашем стареющем городке растет быстрее любого микрорайона. Помыла памятник, добавила искусственных цветов в вазу, вместо двух камешков положила две кипарисовые шишечки. Так мне захотелось. Вспомнилось, как мама любила запах хвои, как отец учил меня различать деревья и считать возраст сосенки по кольцам ее веток.
Зажгла поминальные свечи. Если ветер не потушит, они будут гореть двадцать четыре часа.
Постояла немного и ушла, уехала. Память об ушедших – она ведь не там, у мраморных надгробий большей или меньшей стоимости и шика. Она внутри нас. Вот и понесла я ее с собой и весь день перебираю ее странички.
Задавала бы и вопросы, да ответить некому…

Розалия ОРАДОВСКАЯ,
Израиль.




Вернуться назад