Главная > КУЛЬТУРА > Наталия САННИКОВА: «На белом ярче проступает жизнь»
Наталия САННИКОВА: «На белом ярче проступает жизнь»22-12-2020. |
Над полем памяти кружится снег и птица летит, касаясь прошлого крылом, соединяя наживую швом волнистые туманные края, текущие неявные границы, где я вот только что несла ведро воды подземной, ты мне вслед смотрел, и снегирями вспыхивала дробь из брошенной в углу двустволки стрелок, мы пили чай с синичьим молоком, я чайной ложкой извлекала пули вишнёвых косточек, засевших глубоко в далёком, не смолкающем июле, теперь ты лёгкой машешь мне рукой оттуда, где и альфа, и омега, ныряет птица вверх и в молоко, там высоко – озимые под снегом. *** серый воздух зимы сквозь каналы-сплетения вен чёрный пёс петербург завывает в моей голове чёрный шар на цепи словно маятник бьет по вискам ДДТ ддт в этом звуке любовь и тоска накрывает эфир разлетаются слов воробьи и уфа говорит говорит о любви о любви и дождем ледяным накрывает любя с головой здравствуй милый ура ты вернулся вернулся домой где-то странный чувак открывает загадочный кран чтобы песня про дождь прозвучала сегодня иначе музыкант говоришь значит снова вставай и играй это вечная периферия смеётся и плачет *** Маме Всё сказано, но важно не молчать, чтоб не забыть звук человечьей речи. Слова перебирая, словно гречку, готовишь завтрак, наливаешь чай. Ты говоришь: был дождь, теперь буран, опять навалит снега выше крыши. Ты говоришь: идём обедать, слышишь? Под вечер скажешь: ужинать пора. Ты говоришь: ну что молчишь, старик. И как ребёнка гладишь домочадца. И он в ответ не может отмолчаться: заводит песнь и сказки говорит. Первый день зимы в парке лесоводов Над зоной пикников – шашлычный дым. Парк лесоводов далеко заводит. Повсюду жизни быстрые следы, растерянные в некотором роде. Родители ведут детей глазеть на заключённых местного зверинца: – Смотри, какой нахохленный медведь! По кругу ходит, как дурак, и злится. Идём по кругу все, как дураки. Мы с палками, а кое-кто на лыжах. Декабрь ведёт уныния полки. Зима все ближе. На матери верхом сидит пострел. Она ему: Смотри-ка! Как красиво! А он в ответ: – Я не хочу смотреть! – Давай-ка сам пойдёшь! – Нет, ты неси, мам! Бредет насквозь дремучий лесовед, и, кажется, лицо его – под цвет нездешней кипарисовой доски, лишенной краски. Мелькнул в кустах знакомец старый – хаски. Здесь тропы проторенные узки. Стоят девчонки, гаджет теребят и смотрят вверх, там белка, словно птица, сидит на тонкой ветке, смотрит вниз. И я смотрю – процессор мой завис. Зачем все в памяти: чужие мысли, лица, весь юркий парк из тысяч терабайт? Ещё один знакомец пробежал – один в один киношный Пьер Ришар – и подмигнул вдруг весело: - hәйбәт! *** Вместо январских морозов пришел буран, будто бы март и безумный акман-токман. Люди выходят в белую кутерьму и пропадают бесследно по одному. Братья несчастны в ссоре, а мира нет. Не разлучаться – невыполним завет. Каждый бредёт на ощупь, и глух, и слеп. В каждом клокочет степь. Снежное море, встающее на дыбы. Где-то должно быть небо поверх воды. Здесь же, на дне, кого ни задень плечом, – я, говорит, не сторож, я ни при чем. Я, говорит, не нянька, да, мир суров, брат, вероятно, спит, тот ещё сурок. И сам засыпает, по-братски сугроб обняв, вмиг на крылатого вскакивает коня. Буран превратился в дождь – истекла зима? Или конец времён – ахыры заман? Зябнущих одиночек всплыла толпа. Где-то должно быть небо, неси, тулпар. *** приснилось вдруг послушному до колик что он восстал и возопил доколе и в бессознательном возникло слово бунт затем послав прозак и фенибут к едрене фене взял словарь сновидец раба в себе всем сердцем ненавидя искал живой пророческий глагол но лексикон его был чёрств и гол как дуб в средневековые морозы кошмарным языком анабиоза он шевелил и грохотала жесть таким глаголом можно заморозить но не зажечь бездарно сам промёрз до междометий и не заметил что давно прикован к дождю стоящему по кругу частоколом к неверию что кончится добром восстание рабов к подспудной мысли что бунт и беспощаден и бессмыслен и бестолков он спал превозмогая волны дрожи и сослагал когда бы искра божья *** Плыву, соленый и тяжелый от слез, почти не высовываясь из воды. Виктор Шкловский. «ZOO, или Письма не о любви» Я пишу тебе письма, ты помнишь, не о любви. Что у нас? Пробиваются сквозь асфальт пешеходы под цвет озимых. И не так страшен черт, говорят, как его ковид. Страх берёт города, аптеки и магазины. Наступает весна, звонко падает ниже нуля, а в глазах её – Tradescantia Euridice. Под окном зеленеет «сакура-сtскtлtр». Там цветочница томик Басё маринует в гвоздиках. У неё, очевидно, вяло идут дела. Хризантемы ещё бодрятся, скрипят герберы. Говорят, кое-кто из людей умудряется выжить офлайн. Существуют примеры. В местном zoo не спит медведь и поёт петух. Правда, плохо поёт – слух и голос легко потерять в неволе. Уповаем на чудо, иммунитет и спасительную красоту. Протираем клавиши алкоголем. Я прошу, напиши мне на чувственном белом листе о подснежниках в парке, о чём-то ещё между строчек. Я боюсь, в суете антител позабуду твой почерк. *** Спокойствие, спокойствие, напой: «полынь пройдёт, начнутся цикламены». Покой течёт неспешною рекой в моей крови, но скоро – перемены. Почти исчерпан сказочный рецепт. В конце иссякшей осени концерт грядёт для скрипки и седой волынки. На подоконнике в земле лежит клубком цветочный клубень с золотым глазком. Подмигивает мне, как половинке. Ещё часы песок на рану льют, ещё осталось несколько пилюль, а дальше – ломка, яркий свет и звук, и, кажется, наверх – всплывать – зовут. Но зябко, страшно. Лес на пути – из щупалец теней (не все назвал по имени Линней). Я за тобой тянусь, цветок отважный. Пока серотониновый дурман не выветрился счастьем без ума, настань, мой цикламен, раскройся песней, я подпою тебе: пройдёт полынь. Отвянь, тоска зелёная, отхлынь, ты неуместна. *** 1 Счастливые мгновения на фото: башкирский заповедник, тёплый юг. Мед, запечатанный в июльских сотах. И речь знакомая, певучая: – hин кем? – Сейчас спою! (я тот ещё акын) 2 Вот переплёт иной. Тут за стеклом, пожалуй, север. Ветер, вечер, ветки. Под глазом фонаря плывёт соседка, неявный взгляд мой чувствуя спиной, тревожный холодок по позвонкам, сквозняк из форточки, в пространство приоткрытой. Француженка Жужу с бульдожьей прытью натягивает тонкий поводок (из ближних и живых по этажу по имени я знаю только Жу, она при встрече хрюкает потешно). Они с хозяйкой чем-то схожи внешне: в глазах – нечеловеческая грусть. 3 Наш дом тяжёл, уныл, как сухогруз, забытая во льдах многоэтажка. Сосед невидимый в ответ на каждый чих по острым рёбрам батарей стучит. Он барабашка. 4 А у соседей сверху – пик любви и мартовское пение дуэтом. Наш дом, почти бесчувственный на вид, скрипит суставами и окнами не спит – местами он предрасположен к свету. Местами – щебень, дерево, песок. Наш управдом давно уехал в Рио. 5 Вот тополь пролетел наискосок, взвалив заряд на ледяной загривок. И тоже светится по-своему, горит, хоть, говорят, пока что не волшебник. 6 Смотрю на сына: мучает учебник, но, к счастью, не зубрит. 7 Мой биоритм, похоже, сбился и поплыл. Кто я? (неважно, надо мыть посуду) Акынствую с печалью на челе, пью с мёдом чай, завидую пчеле, поскольку с точки зрения пчелы – цветы повсюду *** Белое солнце над городом У тусклым касаньем щекочет траву, спящую в скомканной почве. Скоро сойдёт как лишай чёрный снег. Истосковался во тьме человек по лопухам и цветочкам. Помнится школьный весёлый урок, добрый ботаник краснел и не мог быть показательно строже. Он, заикаясь, устройство цветка нам объяснял: вот губа лепестка, пестик, пыльца, цветоложе. В мае он вёл нас копать и сажать. Свежим рубцом пролегала межа, шита стежками косыми. Мы хохотали, ботаник был тих. Трудно ему, говорили, найти новую маму для сына. В памяти стерлось полжизни с тех пор, но по весне прорастает укор, как под дождем – семядоля. Эмбриональные листья тоски. Бледные буквы зеленой доски. Дальний звонок в коридоре. *** страшно выйти и страшно остаться в лесопарк по-шпионски нырнув рассекаем волну самокатцев скейтбордистов обходим волну жить и чувствовать в мае неймется безрассудно катить с ветерком в юной зелени плещется моцарт фонари зажигает щелчком и тебе ля мажором засветит застаккатит дождем до ре ми вновь листва робко дышит о фете вновь о тютчеве небо гремит будь готов говорит будь причастен пой взахлёб под эфирной струей а какого ещё тебе счастья карантинное горе мое *** Памяти бабушки Пелагеи Я помню вечера под потолком. Свет лампочки, свечение икон. Ты говорила с Богом, не спеша, на языке неведомом, красивом, и тишины расцвечивалась шаль узором красным, золотым и синим. Баюкало дремотное тепло, шершавое под перьевой подушкой, и слово хлеб среди неясных слов мне улыбалось солнечной горбушкой. Я в сотый раз про вмятину в стене: – Ну расскажи... – Ох, слушай, коль охота... Дед Фёдор был рабочим на войне. Трудлагерь, голод, лебеда, чахотка... От слов колючих – тени по углам. Глядит во тьму встревоженная кошка. Cвет съёжился, как будто бы ослаб. Ты плечи укрываешь мне шалешкой. – Про вмятину, бабуля, не забудь. И ты смеёшься ласково, беззубо. Затёрла глиной, говоришь, избу, ещё сырой, видать, был этот угол. Дед влез на печь-то (ростом – каланча) и голой пяткой вляпался в замазку. Спи, егоза, умаялася, чать. А мне рассказ твой – лучше всякой сказки. Мне снится дед, идущий босиком, в каких-то вспышках, золотых и синих. Не разглядеть лица – он далеко. И белые следы на красной глине. *** однажды ты сказал: «там боли нет» твой голос в голове моей звучал, я видела тебя сквозь пелену, но не могла ни слова прокричать, померкло все, смешалось, выпал снег помехами на радиоволну, и выпал свет на веки как печать я часто вспоминаю этот сон, открыв глаза в обычной темноте, рассеянной в периметре окна, нет боли это значит – нет потерь, а тут – война, холодная волна, и снег стеной, а выпадет – песок, и свет стеной – за каждого из нас *** На белом ярче проступает жизнь. Отчётливей условные границы. Как будто что-то в воздухе кружит. Всё тайное готово проявиться. Пернатые слетаются в слова. Пытаюсь прочитать, но – ни бельмеса. Дырявая кружится голова. Все буквы рассыпаются над лесом. Свет приглушён, рассеян и размыт. Вступает музыка, пока она беззвучна. Ещё аккорд и – прояснится смысл. Ещё февраль и – разойдутся тучи. Хотя, пожалуй, вряд ли, если март – за февралём, но всё теперь не точно. Как будто что-то светит сквозь туман. И между строчек. Из цикла «Рифейские песни» *** Лучше жить в провинции у моря... Кто бы спорил. А когда провинция без моря, это хуже, но куда деваться. Ходишь как дурак по лесостепи в поиске моральной компенсации, и хотя пейзаж великолепен от и до, и выше окоёма, нестерпимо тянет к водоёму. Здесь когда-то тоже море пело, в краевом прогибе, как в кастрюле, буднично расплескивало пену и наваристый бульон горячий. От Уральских гор до Аппалачей в пермском знойном палеоиюле плиты литосферные дрожали, у Пангеи отходили воды, намечались контуры иные. Пылью оседал железный воздух, Жадно раскрывались чьи-то жабры, чей-то глаз глядел из глубины и наступал расцвет фанерозоя. Море, цианея, бесподобной Наливалось протобирюзою. Время явной жизни наступало. Вдалеке качались протопальмы, щупальцами ввинчивались в камни, и безвидным докембрийским дном был дом кораллов, ставший нашим домом. Море бушевало с жару-пылу первыми свободными стихами. Море было здесь. Но отступило, обнажив печальные шиханы. Приезжай взглянуть на Тора-тау и послушать сердце Йорак-тау, в нем ещё слышны прибоя песни, мощные глубокие октавы... Нет, тебе Анталья интересней. *** Море не волнуется ни о чём. Морю снятся песни уральских пчёл. А поверх глубин его нанесло медоносный слой. В поисках сладчайших из берегов человек проходит, один, другой. Встанет и замрёт посреди степи: слушает, как прошлое море спит. Человек, волнуясь о том, о сем, смотрит, как пчела божий дар несёт. У пчелы в глазах – ультрафиолет россыпью пыльцы – трудовой умвельт. Человек, ужаленный красотой, падает в волнующий травостой, и плывёт, раскинувшись, на спине, с полевым вьюнком на одной волне *** Сегодня дождь – неистовый как Гленн Гульд, у которого Бах с пелёнок сидит в печёнках. В маленькой комнате на липовом берегу мечтаю о море, ведь надо мечтать о чем-то. Серебряную прохладу прикладываю к виску. Всех бесконечно жаль, и себя, конечно. В раме окна золотой расцветает куст. Опус в миноре дробит темноту кромешную. Древняя мощь клокочет, слова молитв кажутся единственной безупречной твердью. Баха сменяет утешительный Ференц Лист. Музыка входит в распахнутые предсердия вместе с грозой, озоном, мёдом июльских лип. Падшие облака ржавеют под яблонями в корытах. Текущего кайнозоя оцинкованный звонкий срез блестит. В бессловесной рифейской тьме распускаются вещие аммониты. Помнишь, в этих краях было море. Кажется, оно ещё здесь. *** – Ты потерялась, милая, где твой дом? – Первый – зарос крапивой и лебедой. Другой приютил на время, и снова – в путь. В шестом было тесно – ни выдохнуть, ни вдохнуть – давили чужие стены и потолок. Однажды был замок, но быстро ушёл в песок. Съёмный уют недёшев – берет теплом. Много тепла рассеялось, утекло в щели сто лет не мытых оконных рам. Едва отогреешься – дальше идти пора. Счёт потерялся старый, теперь в уме – новая эра, фикус да цикламен. А из окна – рассвет. До чего ж красив! Где это? Кажется, ты у меня спросил. Это – в кредит, а стало быть, где-то здесь. Небо в окне, заснеженный темный лес. Спится взаймы тревожно, когда – года. Снится всю ночь крапива и лебеда. Только под утро – море, и у воды – блудных детей петляющие следы. *** ты говоришь, что это счастье – жить в чудесном старом городе у моря. и мне приснилось дерево инжир, лоза на символическом заборе. лист фиговый укрыл нас от зимы, сместилось время, выгнулось синкопой, волною накрывая, чтобы копоть печали смыть. Пригублено глубокое вино, пьянит простор и сладостная праздность. соседский умный дог диез-минор – свой с первой фразы – веселый полиглот, надёжный гид по улочкам извилистым и узким, читает вслух широкие шаги незваных русских. Слабейшей доле выпадает шанс продлить внезапное смещение акцентов, но будто бег во сне – весь этот джаз, и в центре бытия – немая сцена: с мороза мама занесла бельё. где был инжир – звенит опавший клён Об авторе Наталия Николаевна Санникова родилась в деревне Васильевка Ермекеевского района Башкортостана. В 1998 году окончила отделение журналистики Башкирского государственного университета. Автор и ведущая программ «Переплет», «Активный словарь» и других на «Радио России – Башкортостан». Дважды финалист международного фестиваля «Живое слово» (Большое Болдино), дипломант всероссийского конкурса «Родная речь» (Ясная Поляна), лауреат международного конкурса «Кубок мира по русской поэзии – 2014» (Рига), обладатель Приза симпатий «Рижского альманаха» и Литературного интернет-журнала «Русский переплёт». Вернуться назад |