Аркадий АРШИНОВ: «Я верил, что споткнувшись на бегу, открою лбом все запертые двери»

Преданный и внимательный читатель «Вечерней Уфы» помнит о том, что вот уже несколько лет подряд в августе мы публикуем подборку стихов поэта, барда, путешественника во времени и нашего друга Аркадия Аршинова. Публикуем то, что Аркадий Юрьевич отправляет нам под кодовым названием «из нового». Но ныне Аршинов правило сие нарушил, написав мне почти отчаянное – «шлю вторую часть прошлогодней, юбилейной как бы подборки. Что-то переделано, что-то добавлено…»
Действительно, в году минувшем, в коем Аркадий Юрьевич вступил в возраст, как говорили древние, лучезарной зрелости, количество «стишков» (это его аршиновское словечко), отправленных в «ВУ» было столь велико, могло хватить на целый номер газеты, и даже немного осталось бы на следующий… Короче, ныне он вернул нам то, что попало в «сухой остаток» в 2022-м, а затем позвонил и отрекомендовал свой «список кораблей» коротко и со смешком: «токсичная получилась выборка…» И голос у нашего друга, человека остроумного, знающего толк в хорошей шутке и вполне себе жизнелюбивого, был, прямо скажем, не радостный…
…Ох, как мне знакомо это Аркашино настроение!.. Как понятно мне ощущение того, что ты, казалось бы молодой (я бы даже сказала – вечно молодой), востребованный, многими любимый и уверовавший в то, что большинству из твоего окружения ты просто необходим, в один прекрасный момент, скажем так, изросся и… остался абсолютно один. Новое время диктует, как известно, новые песни, а их сочиняют новые люди, которым ты не то чтобы не интересен, нет, они просто тебя не замечают, тебя нет в принципе, потому как ты динозавр, ископаемое… И так волей-неволей ты становишься анахоретом, сиречь отшельником, и начинаешь вести образ жизни, разительно отличающийся от твоего привычного уклада… Да, обидно, да, больно и подчас несправедливо, но это иная форма бытия, иной этап, переход к которому всегда несет болезненные ощущения. Но по здравому рассуждению, понимание того, что речь идет о естественном ходе вещей, приводят тебя в чувство, и ты постепенно осваиваешься в инаком пространстве. В общем, обратившись к строчкам из стихотворения Самуила Яковлевича Маршака, я поясню то, что хочу сказать:
Цветная осень – вечер года –
Мне улыбается светло.
Но между мною и природой
Возникло тонкое стекло.
Весь этот мир – как на ладони,
Но мне обратно не идти.
Еще я с Вами, но в вагоне.
Еще я дома, но в пути…
Так что, Аркадий Юрьевич, давайте жить, что называется, в новых реалиях. Безусловно, все мы выветриваемся под влиянием стихий… Ну и что тут поделать с естественным порядком?.. Тем более, что у поэта Аршинова, я уверена, еще есть что сказать своим читателям! Аркаша, я тебе напомню твое, же уже некогда «воспетое» мною и для меня программное: «Созвездие Ориона! Батюшки – еще есть?!»
Остается добавить: «Вечерка» поэта Аршинова ценит. И мы традиционно ждем его подборки стихов «из нового» в следующем августе!




Смерть

Как беспечен, скоротечен день.
Скоро вечер – там от свеч тень.
А в кустах молчит как сыч ночь.
Кто домой вернулся? Сын? Дочь.

Очень коротко часы бьют.
Очень чёток штор залом. Нож!
Где-то к лету сарафан шьют…
Или это ты себе шьёшь?

Я глаза закрыл, смотрю сквозь –
Веки матовым стеклом врут.
Это слёзы? Это дождь. Дождь?!
Ты не знал, а я всегда тут.

Полундра

Лес. А трубы заводские
Где-то там, за лесом.
Чтоб не знать слова морские –
Надо быть балбесом!

Рында, шканцы и полундра
Нам ли не знакомы!?
Что хайло раззявил, тундра?
Мы в морях как дома!

Брюки-клёши, бескозырки,
Океан без края!
Ребзя, шухер, хватит зырить –
В моряков играем!


Задождило. Ветки голы.
Листья жухлы под ногой.
Мы с тобой меняем годы.
Дорогая! Дорогой?!

То есть – всё пройдёт? Проедет
На маршрутке мимо жизнь?
Что по радио там бредят:
Всех обманем-убежим?!

Не обманем. Нас обманут!
Обманули, что уж тут…
Только там, куда нас манят,
Нас, поверишь ли, не ждут.




Не скифы мы. Не скифы, нет.
Мы просто заплутали.
Иных водили сорок лет,
Чтоб стали крепче стали…

А мы всё ходим. Ночь. Пурга.
И подвываем волку…
Одна другой длинней нога?
Так, значит, можно долго

Бродить по кругу, наст круша,
Да жизнь клеймить по-матери!..
Вот в этом русская душа
Во всём её характере.


Беспечен юный брадобрей
И весел помазок!
И солнце выше и добрей,
И впереди денёк!

А море тёплое внизу
И жизнь – как раку пей!
Соврал оракул про грозу
В последний день Помпей?!

Буратина

Я ухожу без сожалений –
Я оставляю это вам!
Скрипят рассохшие колени,
Готовые напополам.
Поблёк колпак, истёрта куртка,
В ломбарде Азбука давно…
Я старый деревянный урка,
А не мальчишка из кино!

Открой заслонку! Быть поленом
Всю жизнь – удел не для меня!
Стать буратиной, дети, скверно…
Открой! Огня! Ещё огня!

Кон-Тики

Безбрежен океан.
Слоноподобны волны.
Над синей пустотой
Китами облака.
А парус над плотом
Весёлым ветром полон –
Вождя Кон-Тики ждут
За дымкой берега!

Всё будет как в кино:
Туземцы, пальмы, танцы!
Оторопевший мир
Восторженно взревёт!
И даже здесь, у нас,
Ну, скажут, – иностранцы!..
Какой же сорок был
Послевоенный год?


Мне кажется, я вышел, господа,
На ту платформу, где всегда ремонт –
Где мимо, только мимо поезда
И где навес, что твой дырявый зонт.

Скамеек нет. Я, прислонясь к перилам,
Курю, почти совсем привыкший к лязгу
Вагонных сцепок. Ты мне говорила,
Что – вот ещё чуть-чуть, и я погрязну,
Застряну, окажусь в нелепом месте,
Там, где всё мимо, мимо эшелоны!
И в месте этом будем мы не вместе…
Не выходите на пустынные перроны!


Дороги ведут на Запад.
А на Восток – пути.
Собака идёт на запах.
Змея – на тепло в груди.

Собака спешит по следу.
Змея сторожит в камнях.
Скажи мне – куда я еду,
Кажется, вот, на днях?!

Есть ещё Юг и Север.
Есть ещё высь и дно.
Ну, здравствуй, Сергей Есенин!
Я с тобой – заодно.


Столыпинский галстук.
Испанский сапог.
Колчаковский трафик
Подлёдных дорог.
Чкаловский штопор.
Мурзилкин берет.
В советское детство
Не купишь билет…


Был подозрительным пейзаж:
Заборы, провода,
Кривая вышка – мёртвый страж,
И ржавая вода…

А Солнце сквозь туман слепой
Как оловянный глаз…
И стало ясно нам с тобой,
Что здесь – не нужно нас!

И мы ушли – закрыли дверь,
Повесили замок.
А где мы встретимся теперь?
Да мало ли дорог!

Я, Слон и Потоп

Я был сызмальства смышлён –
Отсекал дурное!
Из зверушек – только Слон!
Остальное – Ною.

Пусть везёт спасать старик
Мелочь – ветер в парус!
Я к микробам не привык –
Со Слоном останусь!




Заверни меня в простынку
Унеси меня в подвал
Там под дедову волынку
Пережду девятый вал

Выйду после из подвала
Небо чисто ветер свеж
Словно не бывало вала
Только клоун и манеж

Вот вам фокус вот вам покус
Вот вам шляпа-шапокляк
Пусть потом напишет опус
Критик-бука-не-моряк
Поздно вечером в буфете
Два по сто и бутерброд
Грустно клоуну на свете
Каждый день смешить народ


Что-то путать стал я –
где верх, где низ?!
Не поехать ли на Кара-Дениз?
Может быть, в Гурзуф или Трапезунд:
Оценить лозу «Цинандали»» унд
Строить из песка Замок-На-Песке,
И открыть пророка в греке-старике –
Долго с ним сидеть, кофе пить, молчать
И, поняв лишь треть, головой качать…
Видеть, как звезда режет горизонт.
Слышать без труда дальних громов зонг.
Стать почти что всем, что придумал Бог!
Или даже тем, что он знать не мог.


В доме этом, Ленина, 2,
Жили деятели культуры,
Учёные жили, доктора,
Лучшие кадры башпрофессуры.

Прибиты к фасаду доски из мрамора –
Золотом цифры и буквы выбиты:
Тогда они были самые-самые
В том, что сделано и сколько выпито!

А мне важнее, что в полуподвале
Жил мальчик Нарик, худой
и нескладный:
Сегодня задротом его бы назвали,
А он был – умный, добрый и славный!

Атай служил дворником тамошним,
Мамка пила и стирала кому-то…
А Наримана от книг не оттащишь за уши –
Намазаны мёдом книги как будто!

Всю юность дружили они с отцом,
До глупого, Наримана, конца…
Он всё рассказывал мне о нём!
Да вот, не стало недавно отца.


Все продолжают смеяться,
Не уставая робеть.
А над кремлёвским палаццо
Птицы готовятся петь!
Ибо весна неподвластна,
Ибо весна – просто всем!
Солнце апрельское ясно –
Выше времён и систем…

Как-то беседовал с богом я,
Он мне сказал, прожевав:
– Карма у вас больно строгая.
Я так придумал?! Неправ!
Ясно, хотел я не этого,
Только чего вот – забыл!..
Рявкнула бэха соседова –
Жаль, что окно не закрыл!

Катят ручьи тротуарами
Вонькие воды свои.
Души над резервуарами
Воют – ну, чьи же мы, чьи?!
Прячусь нелепый за шторочкой –
Толстый и потный старик…
Ах, не спугнуть бы хоть шорохом
Вечности правильный скрип.


Погода – только путешествовать:
Туман и дождь, дождь и туман.
Всё надо мне над кем-то шефствовать!
Залило с куревом карман…

Иду и через лужи прыгаю –
Ведь ждут меня – я тороплюсь!..
Я добрыми воспитан книгами
И вот поэтому – сопьюсь.

Меня проводят в крематорию,
Слезу дождливую смахнут,
Да сочинят свою историю
А, прочитав её, уснут.

Город ставший мифом

Мой Город сломали, построили дрянь:
Бетонную хоботь, стеклянную хрень.
Но мы не Америка и не Тайвань:
Мы – пепел спалённых за век деревень.
Мы – пена на мутном потоке реки,
Какую водой уже и не назвать!
Мы – лыко в сермяжную дурость
строки…
Мы любим построить, а после взорвать.

Мой город купеческих особняков –
Парадные, ладные окна, ворота –
Кому ты мешал? От каких степняков
Явилась холуйская эта пехота?!.

Мой Город сломали. Меня ещё – нет.
И бьётся в башке тяжёлым риффом –
«Рок-н-ролл мёртв»! Вот и портрет
Города, ставшего мифом.


станется не станется
выйдет и пройдет
остренькое ранится
круглое крадет
синенькое лыбится
красное смердит
птица белорыбица
по морю летит


Открылись двери Ада
И вышел человек –
Рога на нем, копыта,
Глаза его как снег.

Открылись двери Рая
И вышел человек –
Хитон на нем и крылья,
Глаза его как шелк.

Открылись двери двери,
И вышел человек…
Так кто же мне поверит,
Что все во мне Любовь?


Тут случился со мной
кризис зрелого возраста –
Я как будто профессор,
лишившийся Хогвартса:
Не хватает детишек с их глазёнками
умными!
А на улице дождь истёртыми струнами.

Моно на колесе прокатились события.
Вышел старый студент из дверей
общежития;
И стоит на кладбище и глядит
на могилу он,
Шепчет ртом помертвевшим:
Боже, ты помоги мне, мол!..

А того не поймёт, что истлел он
до горсточки:
Ни страны, ни друзей, ни врагов,
ни косточки.


I.
Унылые весенние деньки.
Щекочут шею волоски пеньки.
Над головой скрипит дубовый сук.
Окрест визгливый лай поджарых сук.
Но сердце мерно бьётся, вопреки,
И утренний туман ползёт с реки.

II.
Щекочут шею волоски пеньки
И утренний туман ползёт с реки.
Окрест визгливый лай поджарых сук.
Над головой скрипит дубовый сук.
Но сердце мерно бьётся вопреки.
Унылые весенние деньки.

III.
Унылые весенние деньки.
Окрест визгливый лай поджарых сук.
Но сердце мерно бьётся, вопреки!
Над головой скрипит дубовый сук.
Щекочут шею волоски пеньки
И утренний туман ползёт с реки.

IV.
Окрест визгливый лай поджарых сук
И утренний туман ползёт с реки.
Над головой скрипит дубовый сук,
Но сердце мерно бьётся, вопреки!
Щекочут шею волоски пеньки
Унылые весенние деньки…

Контакт

За самым дальним городком,
Что на России нарисован,
Живет зверушка с хоботком,
На лапках и со взглядом сонным.

Она не кто-нибудь иной,
Но – истый инопланетянин!
Никто не занят стариной…
А был тогда один крестьянин –

Он видел! Взвыла твердь небес!
На землю рухнул ржавый ящик,
И вышел – думал он, что бес –
Но вышел Серебристый Мальчик!

А с ним зверушка…Он просил
Чего-то, только все невнятно.
Наш мужичок Его убил,
Что исторически понятно.

А зверь – на лапках, с хоботком –
Скулил, лизал мальчонке руки!
И гнался он за мужичком,
Когда тот, сняв у трупа брюки,

Спешил до хаты…Но мужик
Сховался на лесной поляне…
С тех пор и топчет материк
Зверушка-инопланетянин.

Весна

На болоте лягушка кукует.
Сонный тетерев рыщет в лесах.
На березе орлище токует
И копает рукой в волосах.

Бур-медведь распевает куплеты
В переходе, что к рынку ведет.
В небесах расписные поэты
Загоняют в овраг самолет.

Синегубые птицы-сороки
Улетают на полюс – Весна!
И свои начинает уроки
Вековая, как Пушкин, сосна!

февраль 1721 года

Так и было написано – где-то читал –
Вышел ветреным месяц февраль
и холодным,
И Мин Херц из кармана бутылку достал,
Потому что от службы
был вечер свободным.


Он сидел у камина, поближе к огню,
С непочатым стаканом, зажатым
в ручище –
Вспоминал всё дела, как больную
родню…
А в трубе завывало все выше и чище.
Громко били часы – он не слышал
их бой.
Осторожно денщик заглянул
не однажды,
А Мин Херц все сидел, все глядел
пред собой –
Укрощенный огнем, утомленный
от жажды.
Но – встряхнулся. Привычно
стакан замахнул.
Встал, шагнул в темноту. Словно
кот потянулся.
И вздохнул – что и холод и ветер
вспугнул.
И России своей тяжело ухмыльнулся.


Мин Херц, изобретая паровоз,
Советовался с Богом и с собою.
Меж тем, ударил на Руси мороз.

Воспользовавшись сделанной трубою,
Стал гикать Пётр в белый горизонт.
Ему в ответ из лесу вышли шведы.

Пришлось военный открывать сезон.
Промаявшись на фронте до обеда,
Мин Херц вернулся к детищу свому…

И, побивая тростью Алексашку,
Добился своего! И в Кострому
Уехал с лязгом, с ревом, весь в дыму!

Вот так дает История промашку
И атомная бомба – весть тому!


Кто верил рюкзаку, кто дураку,
Иной – попу, иной совсем не верил.
Я верил, что споткнувшись на бегу,
Открою лбом все запертые двери.

Естественно, открыл. Пылает лоб.
В глазах от звёзд не видно,
что открылось.
И пьяный, с рюкзаком, дурацкий поп
Оскалил, проходя, хмельное рыло.