«Главное будет завтра…»

5 декабря отмечает свой 70-летний юбилей известный в республике и далеко за ее пределами композитор, дирижер, педагог, автор балетов и симфоний, инструментальных и вокальных произведений крупных и малых форм, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, заслуженный деятель искусств Республики Башкортостан, лауреат Государственной премии Республики Башкортостан имени Салавата Юлаева, лауреат премии Союза композиторов России имени Дмитрия Шостаковича Рустэм Нариманович Сабитов. Это если коротко и сухо. Я же рад поводу встретиться с человеком, к которому испытываю самые теплые чувства и с которым мы уже более полувека на «ты».
…Уютный свет настольной лампы. За окном кафе – непривычная декабрьская капель. Внимательный, чуть ироничный взгляд – и неповторимая лукавинка в глазах…
- Ну и как ты себя ощущаешь в состоянии «без трех дней семьдесят»?
- Да знаешь, нормально. Наверное, прозвучит банально, но возраста своего не чувствую. Я ощущаю себя в душе мальчишкой.
- Помнишь, почти сорок лет назад я, совсем молодой журналист, брал у тебя интервью для «Вечерки»? Я абсолютно забыл, о чем мы тогда говорили, но запомнил одно: ты сказал, что ты по жизни… пессимист. Сегодня, в силу возраста и того, что творится вокруг, ты пессимист в квадрате?
- Вовсе нет. Вообще, понятие пессимизм многие воспринимают однобоко – как мрачность, унылость. Как-то мы с тобой говорили, что пессимист – это просто осведомленный оптимист. Немного реалист, немного философ. А я сегодня назвал бы себя умеренным оптимистом. Живу с верой в то, что все будет хорошо.
- В твоем характере – многое от отца. Но все более сдержанно. Если в натуре Наримана Гилязетдиновича было что-то бурлящее, пассионарное, замешанное на обостренном чувстве жизни, то эта стихия в тебе спокойнее, несколько приглушеннее, что ли. Ты даже где-то педантичен…
- А вот это – от мамы. У меня мама была педантом.
- Знаешь, о чем мы никогда с тобой не говорили? О твоей музыке. Точнее, о природе твоего творчества. Произведения Рустэма Сабитова далеко не всегда мелодичны и певучи в традиционном понимании. Начну издалека. В юности мы носили волосы до плеч. Моя мама даже тебе говорила: «Рустэм, мой сын тебе подражает. Ты уж или подстригись, или поговори с ним…» Для меня длинные волосы были своеобразным протестом против устоявшихся норм. Ты очень часто в своих произведениях беседуешь со слушателем на сложном музыкальном языке, называемом додекафонией – системой, где нет привычных мажора и минора, нет устойчивых и неустойчивых нот. Что требует при восприятии такой музыки огромной концентрации внимания, полного погружения в ткань произведения. Это тоже был изначально протест молодого музыканта против устоявшихся норм?
- Мы можем сейчас долго дискутировать на тему, что же является нормальным, а что ненормальным. Но я хочу сказать о другом. В Уфимском институте искусств я учился по классу композиции у великолепного педагога Евгения Земцова, который был передовым человеком. Мы слушали очень много отечественной и зарубежной музыки, в том числе и ту, которую называют авангардной. Евгений Николаевич оказал большое влияние на мое дальнейшее творчество, во многом от него у меня стремление к новизне, эксперименту. Быть может, я и отошел от той манеры, которую он мне прививал, но ведь это нормально. Каждый должен найти именно свою манеру, свой стиль, свою интонацию… То есть здесь как раз никакого протеста не было. Был поиск. А если говорить о протесте, то да, это имело место в моей жизни, как и у многих подростков. Но только не в прическе и не в музыке. Ты знаешь, что я очень люблю читать, перелопатил всю мировую классику, читаю авторов как прошлых лет, так и современных. Люблю как прозу, так и поэзию. Но я не любил в школе литературу! Все мое существо протестовало против того, что мы должны были читать эти и только эти книги. Более того: нам навязывалось и общепринятое мнение о сути того или иного произведения, в трактовке героев… Кстати, о додекафонии. Я ведь применяю эту технику в сочетании с другими. Она просто мне помогает в поиске ярких выразительных средств.

- Мне кажется, здесь показательна поэма для струнного оркестра и ударных «Памяти отца». В начале мы слышим тему мелодии Наримана Сабитова, но в интонациях похоронного марша. Это трагедия, потеря отца. И вершина переживания – это средняя часть, которая создана в технике додекафонии. А финал, где мы снова слышим голос выдающегося композитора и дирижера Наримана Сабитова – как символ вечной памяти и продолжающегося творчества…
- Да. Именно так. Вот ты говоришь, додекафония сложна для восприятия. Но, повторю, это часть моего музыкального языка. И потом: я никогда не стремился кому-то угождать и нравиться.
- Тем не менее твоя музыка нравится очень многим и получила заслуженное признание.
- Я рад.
- Ты состоялся как замечательный музыкант. И было бы по меньшей мере глупо задавать вопрос: не жалеешь ли ты о том, что не посвятил себя иной стезе? Но все же: кем бы ты мог стать?
- Врачом. Но не хирургом или терапевтом, а специалистом в области психологии. Это увлекало меня еще в школьные годы.
- Добрых семнадцать лет ты посвятил административной деятельности: пятнадцать лет возглавлял Союз композиторов республики и почти два года был директором оперного театра. Ты тогда полностью сосредоточился на порой очень рутинной работе и ничего не сочинял. Не жалко потерянного для творчества времени?
- Нет, не жалко. Я сейчас не буду философствовать на тему «все, что ни делается – к лучшему». Я скажу просто: это был большой и интересный опыт.
- Я знаю, что ты по жизни не любил и не любишь всякого рода руководителей. Как сам-то в этой ипостаси оказался?
- Союз композиторов возглавить в свое время уговорил Роберт Газизов, сказав, что это ненадолго. А оказалось, на полтора десятка лет. А в оперном… Когда предложили – не стал отказываться, потому что хотел испытать себя на новом поприще.
- Помню, тогда у многих были сомнения: а выдюжит ли интеллигент до мозга костей эту адову работу, где порой надо такую жесткость проявить? Но ты ответил, что интеллигентность вовсе не предполагает мягкотелости. И сказал, что, будучи готовым к компромиссам, ты будешь тверд при отстаивании интересов дела и коллектива. Думаю, твердость тебе проявить пришлось, так как на этом месте ты стал не очень угоден кому-то…

- Я все это уже не помню и не хочу вспоминать. А хорошо помню замечательные постановки, которые в эти годы удалось воплотить в жизнь. Это и «Тоска» Пуччини, и «Школа влюбленных, или Так поступают все женщины» Моцарта, балеты «Корсар» и «Спартак» в постановке Григоровича…
- Стало быть, менеджером ты был эффективным…
- Не мне судить. Но повторю: годы работы на этих должностях потерянными не считаю. А вообще, я никогда не стремился сочинить много всего. Когда-то пишется легче, когда-то труднее, когда-то не пишется вообще…
- Кто-то из композиторов признается: мол, во сне приснилась мелодия. Вскочил, написал – и вот тебе творение…
- У меня так никогда не было. Да, какая-то идея может осенить внезапно. Но процесс творчества – это всегда муки. Вначале – действительно осеняет какой-то божественный огонек творчества. Но когда и как он появляется – никому неведомо. Вот было ковидное время. Люди сидели по домам. А у меня именно в это время вдохновение пришло – написал еще три симфонии.
- А на заказ сочинял?
- Нет. Хотя… Можно назвать таковой сонату для виолончели, которую я специально написал для великолепного музыканта Алексея Калачева. Послушал, как он играет – и решил написать. Управился за рекордные две недели…
- Ты волнуешься, когда сидишь в зале при исполнении твоего произведения?
- А как же! Каждый раз!
- Я, наверное, не ошибусь, если твоим самым большим творческим успехом назову балет «Прометей» по произведению Мустая Карима?
- Да, наверное. Он был тепло принят и критикой, и зрителем. Хотя для меня дороги все детища, невзирая на то, масштабны они или нет. Я не смогу сказать, что поэма «Памяти отца» мне менее дорога, чем упомянутый балет. Хотя, если объективно говорить об успехе – то да, речь тут о «Прометее».
- Какую музыку ты слушаешь сегодня? У тебя дома прекрасная фонотека, где с классикой соседствуют и «Битлз», и «Роллинг Стоунз»…
- Честно? Специально не слушаю ничего. И будешь удивлен – тот же «Битлз» сегодня не вызывает у меня того восторга, как когда-то. Почему? Не знаю. Наверное, всему свое время. Сегодня часто вспоминаю шутку о том, что лучшая музыка – тишина…
- Ну, раз ты обмолвился, что являешься все же оптимистом, то самое время говорить о будущем. Оптимизм – это ведь завтра.
- Да, и я живу ощущением: что-то главное состоится в будущем.
- Масштабное произведение?
- Да откуда я знаю, что именно?! Осенит идея – и сяду за инструмент…
- Осенит непременно, если в это веришь. А теперь я задам вопрос, от которого из твоих глаз просто брызнут восторг и любовь. Как внучка?
- Замечательно! У нее день рождения – исполнится два годика! - через два дня после моего, 7 декабря. И потому Нариман, поздравив меня, улетит на следующий день в Москву поздравлять доченьку.
- А мне позволь сейчас еще раз поздравить тебя! Любви тебе, здоровья, творчества!