НЕИЗМЕННЫЕ ВЕЛИЧИНЫ

Сергей МИРОЛЮБОВ

О времени и о себе...

Театр! Такое маленькое, но такое емкое слово. Слово, впитавшее в себя тысячи и тысячи жизней таких непохожих друг на друга людей, но в то же время обреченных на любовь к нему. К Театру.

Из своего детства я не могу вспомнить сколько-нибудь яркого впечатления, связанного с театром. Да, помнится подвальное помещение театра кукол в здании нынешнего оперного, помню Русский драматический, в помещении бывшей синагоги, где на хорах, в большом холле, обладающем потрясающей акустикой (москвичи записывали там музыку для пластинок фирмы "Мелодия"), я играл в самодеятельном оркестре на пианино в сопровождении контрабасиста, который просто дергал струны, сдирая с пальцев кожу, не зная нот, лишь бы не сбиться с ритма, а внизу танцевала публика. Помню филармонию с лекциями-концертами и даму, которую звали "первый ряд, первое место", посещавшую их все подряд... Вот, пожалуй, и все. А затем...
Вспоминаю театр эстрадных миниатюр школы №45, себя, неважного актера (скорее статиста), но уже руководителя оркестра, хорошего артиста Андрея Самбикина, которого, по-видимому, уже давно нет в живых, студенческий театр эстрадных миниатюр Уфимского авиационного института имени Серго Орджоникидзе с Михаилом Рабиновичем во главе, где я тоже статист, но уже и музыкальный руководитель. СТЭМ и определил главное для меня в жизни - Театр и Музыка, хотя в те времена (1966-1969 годы) я практически не был еще музыкантом, хотя и назывался, и даже гордился этим. Там, в СТЭМе, и состоялись знакомства с людьми, которые так или иначе определили мою дальнейшую жизнь. Михаил Исакович Рабинович и Павел Романович Мельниченко. Два спектакля СТЭМа "О времени и о себе" и "Стоп! Откройте глаза" - поэтическое и сатирическое представления, с которыми мы обкатали всю нашу республику, ездили в Свердловск, а потом даже в Болгарию, где я показал себя отъявленным хулиганом (во время спектакля сел за фортепиано после миниатюры, в которой прошел сквозь витринное стекло, перерезав себе пальцы, но продолжал играть на окровавленных клавишах). Было, было.
Затем армия - институт (авиационный) бросил. В армии получил травму: пьяный водитель наехал на взвод солдат. Госпиталь. Отпуск. Полгода освобожден от физической и строевой подготовки, игра в духовом оркестре на барабане, втором теноре и третьем тромбоне, дом отдыха - для самого больного солдата полка в санатории Увильды, под Кыштымом, где не было стариков, и масса голодных до мужчин женщин (там был ядерный испытательный взрыв). В армии же и началась для меня книжная болезнь, которая не отпустила и потом. Там и пришло ко мне осознание себя как музыканта, как личности. Затем медкомиссия, и списание из армии вчистую, со снятием с воинского учета.
Ну и, наконец, жизнь. Пианист в секции спортивной гимнастики стадиона "Динамо"; художественный руководитель Дворца культуры завода резиново-технических изделий имени Михаила Фрунзе; аккомпаниатор в детской балетной студии у Фарита Сабировича Юсупова; концертмейстер цирка - при создании башкирского циркового коллектива; первая оркестровая пьеса для циркового, вернее эстрадного оркестра, затем игра в оркестре на фортепиано и органе, и вдруг...
Павел Романович Мельниченко приходит ко мне домой и предлагает написать музыку к спектаклю. Страшно. Боязно. Но и бесконечно интересно. Пьеса "Дед - семь бед" А.Сычева - новогодняя сказка в Русском драматическом театре. Деда, кстати, играл Борис Андреевич Ларионов, бывший начальник Управления культуры при Администрации Уфы. Написал музыку, говорят, удачно. И сразу, к тому же Новому году - "Волшебный кузовок" того же автора и с тем же успехом. А на афишах уже написано - композитор, а не папин сын. (Папа - начальник треста "Башнефтегеофизика".)
Связи с Пашей крепнут. На его курсе в Уфимском государственном институте искусств учится Гриша Зедгинидзе. С ним мы сделали в Учебном театре УГИИ "Записки сумасшедшего" по произведению Николая Васильевича Гоголя. Теперь новогодние сказки в Русском драматическом - мои. Габдулла Габдрахманович Гилязев - главный режиссер Республиканского русского драматического театра и руководитель курса, где учится Павел Романович Мельниченко, поручает мне писать музыку к дипломному спектаклю его курса "Мое заглядение" по пьесе Алексея Арбузова. Сделано.
Но...
Леонард Леонидович Акманов, очередной режиссер Башкирского государственного театра кукол, проще БГТК, позвал меня написать музыку к "Заячьей школе" П.Манчева, пьеса болгарская. В цирке, где я играл в оркестре, молдавский цирковой коллектив - напели болгарские темы, и спектакль, а с ним и музыка удались. И вот...
Я знакомлюсь с Владимиром Михайловичем Штейном. А он уже автор спектакля "Божественная комедия" - для взрослых. И с него я ухожу с больным от смеха животом, потрясенный классом работы и уровнем режиссуры - виден столичный класс. Представляю себе убеленного сединами мэтра, лет эдак за шестьдесят, а вижу...
Высокий, худой, довольно молодой человек с обаятельной женой-художником, только в глазах что-то очень и очень серьезное, что не мешает ему, слегка постукивая себя по колену, шутить. Но как?! С потрясающим чувством юмора. Обаял в десять минут и дал почитать пьесу "Белый пароход". Пьеса Александра Борисовича Баранова по мотивам повести Чингиза Айтматова. Ну, думаю - это уже серьезно.
Заведующим музыкальной частью, короче завмузом, работал в театре Геннадий Васильевич Павельев. Веселый дядька. Баянист. Автор музыки к полутора десяткам спектаклей, идущих в театре. Мы были знакомы давно, я бывал у него в студии, видел, как лихо он клеит магнитофонную пленку (в то время еще ацетоном), пользуется микрофонами, усилителями, словно обыкновенной отверткой или гаечным ключом. Мне было интересно.
Он с удовольствием все объяснял, но не привилась мне легкость обращения с радиоаппаратурой. Я в то время (по Русскому театру) работал с Владимиром Вячеславовичем Ивановым - звукооператором. Все вопросы с записью музыки шли только через него.
Так вот. Прочитал "Белый пароход", и мне показалось, что я услышал спектакль (помогла мне в этом Татьяна Григорьевна Миролюбова, позднее ставшая доцентом Башкирского государственного педагогического института, а в ту пору моя жена). И я обстоятельно обсказал это Владимиру Михайловичу. Тот принял мое решение и сообщил, что приезжает автор пьесы, драматург Александр Борисович Баранов. Дальше, мол, будешь работать с ним. Нужны зонги. Ну что ж? - Условия приняты.
Первая встреча с Барановым (я буду называть его А.Б., как и в жизни, либо Сашей) состоялась вечером, часов в пять, в репетиционном зале, на третьем этаже театра кукол.
Ко мне навстречу вышел невысокий, крепкий мужичок в бороде, пожал мягкой, немозолистой рукой, но твердо, руку мне, представился драматургом, показал первые стихи к "Пароходу" и сказал Штейну, что ему надо поработать с композитором. Вышли из театра, зашли в пельменную. "По пятьдесят?" - "По пятьдесят!" И разговорились.
...Я проводил его до гостиницы "Россия". Порядок работы определился. Утром я принес готовый зонг, а Саша - новые стихи. За полторы недели работа была закончена, в целом.
Нам только не удалась песня Сейдахмата. В итоге получилась "Сейдахматиада" из девяти песен с разнообразным решением... пока не вмешался Владимир Михайлович и не заставил меня, взяв в руки гитару, наимпровизировать песню (а на гитаре я играю плохо) и спеть самому, что и определило музыкальную ткань. Мне, невокалисту, пришлось спеть все зонги в спектакле. Были пробы и профессионалов, но профи остались в стороне. Позднее мне долго еще приходилось восстанавливать с ними нормальные отношения.
"Белый пароход" как спектакль был капризным ребенком. Постановочной бригаде пришлось его переделывать не однажды. Приезжала и Марина Борисовна Грибанова (та самая супруга Штейна, художник), Саша Баранов. Запись музыки (ночами, поскольку только ночью можно было в Уфе собрать лучших музыкантов, работающих в разных местах: театрах, ресторанах, школах, институтах) давалась сложно. Так, например, на первую запись не явились струнные - пришлось писать только одноголосные, сольные партии.
А утром пришел Штейн, и у него волосы на голове (их немного, несколько было) дыбом встали после прослушивания. Но, наконец, после пятого или шестого вызова, оркестр был записан. (Почему дирекция БГТК шла на такое большое количество вызовов? Да ведь мы впервые создавали в театре кукол трагедию!) Дальше - надо было напеть зонги.
Был такой случай. Я пою "Легенду". Время ее звучания - минут двенадцать. Я на сцене с микрофоном. Третий дубль, от усталости уже болит живот, вернее мышцы диафрагмы, - вокалисты знают, что такое выложиться трижды. Идет тихий музыкальный проигрыш, голос почти сорван. И вдруг - за задником шаги. Я чуть ли не матом: "Какого?.." Шаги со сцены бегом. Я следом, дубль сорван, придется перепевать еще. Спрашиваю у вахтера: "Кто?" - Тот отвечает: "Директор". Смешно, но записали мы "Легенду" все-таки, даже усталый голос сгодился.
С "Белого парохода" все и пошло. Меня пригласил директор театра кукол Наджет Миннигалеевич Аюханов, достал бутылку армянского коньяка и предложил возглавить музыкальную часть... Володю Иванова взяли заведующим радиоцехом, а Геннадию Павельеву предложили концертмейстерствовать. Так в 1977 году я попал в театр. И до 2002-го он для меня оставался и любимым, и родным, и единственным, несмотря на то, что я и уходил (в смысле увольнялся), и ездил по приглашениям во многие другие театры (их было где-то около шестидесяти). Все равно даже сейчас, оставаясь на вольных хлебах, я знаю, что БГТК - моя родина.
Не могу не сказать нескольких слов о Михаиле Исаковиче Рабиновиче. Мне удалось с ним сделать несколько этапных работ - "Пять романсов в старом доме" по пьесе Владимира Арро, "Эшелон" Михаила Рощина, чеховские "Вишневый сад" и "Дядю Ваню", "Черного иноходца" Газима Шафикова. Я благодарен ему за это. В том числе и за возможность работы с еще одним режиссером - Николаем Березиным, с которым мы сделали спектакли "Завтра была война" по книге Бориса Васильева, "Колыма" Игнатия Дворецкого и много еще чего, в том числе и в городе Чите.
Театр - живой, сиюминутный организм. Это содружество единомышленников, не всех, конечно, но определяющих политику театра, репертуар. И живет этот организм недолго, к сожалению. Не все спектакли создаются легко, по-задуманному, бывают неудачи, срывы, провалы.
Так у меня сложилась судьба с "Прометеем". Вернее, со спектаклем "Не бросай огонь, Прометей!" по пьесе Мустая Карима. Штейн - режиссер, Павел Романович Мельниченко - ассистент мэтра. А я как предполагаемый автор музыки попал в клещи: с одной стороны Штейн ставит задачу свою, с другой - Мельниченко - свою. Я при всем желании нащупать собственную линию не смог. И сдох как композитор. Потерял веру в себя, в свою музыку, потом заболел, лег в больницу. Музыковед В.Рожновский из УГИИ сделал гениальнейший подбор музыки. Теперь, спустя много лет, понимаю, что как профи - музыкант и просто молодой тогда человек, я не смог бы осилить настолько ни темы, ни музыки. Причем, что интересно, вместе со Штейном, уже после его ухода из театра (впрочем, как и моего) в Ижевске с этим же спектаклем (с той же пьесой) повторилась та же самая история. И хотя музыка была мной написана, я все-таки сам себе не поверил и вызывать оркестр не стал. Сдался. Баранов даже подарил мне после этого том Дмитрия Мережковского с пьесой "Прикованный Прометей". Да и музыка написанная не пропала. Отчасти она вошла в спектакль "Аленький цветочек" по пьесе завлита БГТК Володи Миодушевского, с художником Игорем Четвертковым (учеником Тышлера!) и была очень даже эмоционально ничего, говорят. А с "Прометеем" - не судьба.
Теперь наконец я подхожу к самой сути этих записок-воспоминаний. Их можно будет разделить на несколько частей. И говорить я здесь буду, увы, в основном об ушедших, хотя и не только о них.

Кашфи Файрушевич Гадельшин, здравствующий ныне. Бывший главный режиссер БГТК, фронтовик. Несомненно, взлет театра Штейна до вершин двух Международных фестивалей был подготовлен этим мастером, воспитавшим таких актеров, как Р.Насонова, Р.Искандаров, Г.Мошкина, В.Коноплев, Г.Ивакин, А.Ахметшин, Ф.Давлетбаев и многих других, пусть артисты на меня не обижаются, если я не упомяну здесь кого-то, их фамилий и званий.
Я однажды попал (дожидаясь по какой-то надобности Геннадия Павельева) на репетицию к Кашфи Файрушевичу - в здание, примыкающее к гостинице "Агидель". Вход был с улицы Ленина. Точно зачарованный, я слушал очень вдумчивый разбор какой-то пьесы. Невзирая на то, что актеры перебивали режиссера, я как сторонний человек был целиком на его стороне. Обстоятельный, я бы даже сказал дотошный разбор эпизода не мог бы даже сонного человека оставить равнодушным. Позже, уже во время моей службы в театре, Кашфи Файрушевич Гадельшин руководил башкирской бригадой. Театр их имел три: бригада Фатыха Давлетбаева (бригадир), Геннадия Ивакина и Галины Мошкиной. Часто встречаясь, мы симпатизировали друг другу, собирались сделать совместно спектакль, но как-то не сложилось, чего мне искренне жаль, поскольку общение с новым человеком, тем более режиссером, дает музыканту (да и человеку тоже) новый ракурс в работе, да и в жизни. Здоровья Вам, уважаемый Кашфи Файрушевич!

Наджет Миннигалеевич Аюханов - это целая эпоха в жизни не только театра, но и всей республики. Директор оперного театра в прошлом, с неоднократными ремонтами сохранивший неповторимую акустику зала, построенного на народные средства (так называемую Аксаковскую копеечку); директор филармонии; заместитель министра культуры; артист балета; бывший военнопленный, а как к ним относились в те времена - знают все, кроме, может быть, зеленой молодежи... Он рассказывал, как однажды был едва не расстрелян двумя подпившими фашистами, которым захотелось развеяться и пострелять. И, наконец, директор БГТК, курирующий его постройку на проспекте Октября и фактически собравший тот театр, который сейчас называется театром Штейна, Мельниченко, Байбурина, Ахметшина. Удивительный человек. Любил цитировать "Памятник" Александра Сергеевича Пушкина в применении к себе с последней строкой... "и милость к актерам призывал!" Строгий - добрый. Рачительный и совершенно нежадный, гениальный администратор, до обеда успевающий хозяйским взглядом увидеть все: от покрасневших глаз монтировщика до трещины по цоколю здания. Проводя гастроли театра, он умудрялся получить дотацию (ласковое дитя трех маток сосет) в Министерстве культуры Башкирии, РСФСР, СССР таким образом, что при плане до тысячи (около восьмисот с чем-то) спектаклей в год, финансовый план был всегда выполнен, а труппе выплачивались премиальные. Ревнив был. Когда узнавал, что я где-то на стороне (Курган, Челябинск, Владимир, Вологда и так далее) делаю свою музыкальную работу, вызывал на ковер, вел воспитательный разговор, предлагал повышенную оплату, на что я не соглашался, потому как мне, молодому щену, хотелось объять весь мир, познакомиться еще и еще с одним режиссером, поднабраться опыта... Однажды он надолго, месяца на два, заболел. На меня были возложены обязанности директора. Утром подавалась "Волга" к подъезду дома. Вот тогда-то я и понял, как это все делалось - директорство. Оперативка (это почти событие!) собиралась почти каждый день. На минуту, две, три. Память у Наджета Миннигалеевича была феноменальной, даже в записную книжку не были внесены фамилии, а только телефоны на определенную букву. Так вот, оперативка состояла в следующем: спросить, что удалось сделать из порученного. Все это строго, весомо, порой с оргвыводами. Затем выбиралось самое сложное, и включался он сам, но только по телефону. А вот после обеда было дело с выездом на авто - это уже нечто новое, на перспективу. Исполнять его обязанности оказалось просто. Надо было завести на каждого работника лист бумаги (у меня нет его памяти) и спрашивать (разносов я не делал). Если что-то надо было достать - на это существовала Эрма Ивановна Громова.
От нее ни в чем отказа не было никогда. Главный бухгалтер Валерия Петровна ни разу не сказала мне, что нет денег. Они были. Были всегда. В общем, программу я выполнил полностью (при таком-то налаженном аппарате), лишь дважды позвонив шефу домой.
А в программу входили и ремонт здания (лето), и гастроли, и озеленение, и ремонт автотранспорта...
Мы дружили. Часто я бывал у Наджета Миннигалеевича дома. Играли и в преферанс с покойным Владимиром Дмитриевичем Кваченком - директором Дома Актера, под коньячок. Было, было.
В 80-х годах Штейн начал уставать, да и болен он был серьезно. В их отношениях с Аюхановым стало не все ладно. Затем Штейн уехал в Москву творить свою "Волшебную лампу" - создавать театр детской книги. Худруком "куколки" стал Павел Романович Мельниченко. Немного поработав, я тоже ушел - на вольные хлеба.
Когда не стало Наджета Миннигалеевича, все поняли, что с ним ушла действительно целая эпоха, сотканная из всевозможных событий: успехов, деяний, просто театральной работы. Начался новый театр с тем же названием - БГТК.

Владимир Михайлович Штейн - это Москва. В отличие от Уфы (провинция, как ни верти). Да, да, та самая провинция, которая и дает все талантливое, свежее. А если сюда, как в хорошее блюдо, добавить пряность, да еще талантливого организатора, то может произойти НЕЧТО. Что и произошло. Владимир Михайлович (я буду звать его В.М.) часто повторял выражение Сергея Владимировича Образцова: режиссер - это человек, таскающий из огня каштаны чужими руками. Да, организатором театрального действа он был от Бога. О нем можно сказать так: с друзьями - Друг, с врагами - Враг. Я не хочу сказать, что у него были враги - скорее недоброжелатели, ибо он был успешный художник. Но мне бы не хотелось очутиться в среде его недоброжелателей. Так уж сложилось, что мы были сподвижники. А театр - хрупкое и ранимое существо, и первые же выезды, в частности в Тюмень, показали: нам есть что защищать. Успех "Белого парохода" в Горьком вызвал у публики массу неоднозначных откликов, в том числе и в прессе. Да и на фестивалях (кустовых) в Тюмени, например, критики не были всем довольны. Естественно, труппа воспринимала их высказывания болезненно, и защищаться порой случалось и у себя дома. Что-то приходилось и переделывать, но, как говаривала Марина Борисовна Грибанова, жена Штейна, принципов должно быть немного, но все же они должны быть. То есть принципиальных переделок не происходило. Мама Марины Борисовны - Эмма Абрамовна Грибанова - художник, дизайнер выставок (помню только одну, к сожалению, выставку вееров, международную, естественно). Папа - Борис Тимофеевич Грибанов - писатель, хемингуэевед, наряду с Иваном Кашкиным, романист, политик, член редакционных советов и тому подобное... в качестве домашнего чтива, наслаждался англичанами и американцами в оригинале.
Хотя в обращении с нами, штейновцами, он всегда был прост и доступен. Мама Штейна - Ревека Иосифовна, добрейший человек, комсомолка из тех, кто строил Комсомольск-на-Амуре и зимовал на Северном полюсе. В первые годы службы в БГТК Штейн ставил до семи спектаклей в год. Причем сценография, система кукол или решение спектакля, как правило, никогда не повторялись. То же касалось и музыки. Например, зная, что провинциальное музыкальное оформление спектакля чаще - это фортепиано плюс сольный инструмент (флейта, скрипка), Штейн попросил меня исключить фортепиано из партитуры. Я согласился, несмотря на то, что неплохо играл на этом инструменте.
Сейчас, правда, немного жалею, так как можно было с участием пиано партитуру сделать сочнее. Зато у меня была практика инструментовки для самых разнообразных составов. Тут и народные инструменты, духовой оркестр, струнный и так далее.
Профессиональная учеба по всем статьям (звук, свет, музыка, актерское мастерство) велась во время создания спектакля. О времени не задумывались, работали и ночами. Было безумно интересно. А после первых московских гастролей, получив приглашение на будущий год, театр привез в Белокаменную семь новых названий. Это о чем-то говорит. Придумывал спектакли Штейн вместе с супругой - сценографом. О Марине Борисовне говорили, что она скупой художник, мужского типа, никогда не делавший лишних деталей, разве что В.М. ее упросит. Все лаконично. Все работает на кульминацию, которую В.М. видел сразу, по прочтении пьесы. Если же пьесы не было, то пьесу писал Баранов. После ухода из БГТК мы со Штейном и Грибановой много ездили и ставили спектакли во Владимире, Московском областном театре кукол на Спартаковской (метро "Бауманская"), в Вологде, были в Элисте, где с калмыцкой труппой делали "Кошку, которая гуляла сама по себе" Киплинга - Баранова, в Ижевске "Маугли" и "Буратино", затем "Прометея", где я сломался вторично. Владимиру Михайловичу в Москве удалось создать свой театр "Волшебная лампа", где мне тоже удалось с ним поработать. Тяжелая болезнь приковала его к инвалидной коляске, но, встречаясь в столице часто (я служил заведующим музыкальной частью театра "Эрмитаж" - в 90-х годах, у Михаила Захаровича Левитина), не ощущал, что болезнь давит на Штейна-художника. Он весь был полон творчеством. Планы, проекты... и так до самого конца. Безумно жаль этого нездорового человека, но жизнерадостного художника - творца, давшего театральному миру много просто замечательных работ.

Александр Борисович Баранов - Саша. Для меня это был, но, увы, больше уже не будет, единственный друг, от которого у меня не было тайн, с которым мы вели переписку (как это несовременно в наш век). Саша был гений. Пьесу он мог написать за день-два, редко в три дня. Время, предшествующее этому, было занято внутренней, напряженной и очень сосредоточенной работой. Он внешне жил как всегда, гулял, обедал, позволял себе спиртное, был довольно весел, но отвечал иногда невпопад, и, понимая его состояние, но находясь рядом, ты либо вынужденно помалкивал, либо говорил в тему, по поводу создаваемой им пьесы. В этом эссе моей задачей не является искусствоведческий разбор творчества каждого из друзей-единомышленников. Скорее, это просто дань уважения к памяти о безвременно ушедших художниках и создание сугубо субъективной картины состояния и становления театра. Моего театра. Башкирского государственного театра кукол. Моего БГТК.
Как только у меня появлялись деньги, я летел в Москву. Раньше это было дешево. Москва - это Курский вокзал, дом Чкалова, 14/16 (где жили Островский, Маршак, Сергей Прокофьев), и Саша. Баранов знакомил меня со своей Москвой. Как-то в 70-х годах мне довелось даже сидеть за одним столом с Владимиром Семеновичем Высоцким. У меня сохранился стих по этому поводу: "Втроем с Семенычем сидели мы у Саши. Вдруг, в неурочный час, вошла его мамаша. И не успел наш бард промолвить слово: "Ша", как изгнан был с прозваньем алкаша..."
Мама А.Б. работала кассиром в продовольственном магазине. Была замужем за профессором Саркизовым-Серазини - одним из основателей советской общегосударственной гимнастики. (Помните: "...урок проводит преподаватель Гордеев, музыкальное сопровождение - пианист Родионов"?) Дома, в коммунальной трешке, Саша с мамой (профессор рано умер) занимали две больших комнаты. Была роскошная библиотека с книгами еще издательства Маркса, много раритетов, экслибрисов, экземпляров, подписанных авторами...
Для гостей и друзей у Саши была комната в коммуналке в Машковом переулке, в трех или четырех кварталах хода по Садовому кольцу, в сторону Сретенки. Там я и жил. Там жили и Саша Карякин, педагог театрального факультета УГИИ, когда учился в Москве, и Рустам Халилов, будущий директор БГТК; и там же мы встречались с Сашиными московскими друзьями. Замыслов у Саши было полно. Лежали на его заветной тумбочке-этажерке и романы "Поводок для сфинкса" (где-то в моих архивах хранится одна из частей), "Падший ангел" - фантастическая, чем-то похожая по запаху и вкусу на булгаковскую прозу повесть, повесть о домострое, пьеса об оправдании Иуды и прочая, и прочая...
Мы с А.Б. сделали не одну республиканскую башкирскую елку в Уфе, во Дворце спорта. Министерству культуры РБ Баранов был хорошо знаком. Стихами из его сценариев, по-моему, пользуются и сейчас - при подготовке очередных новогодних елок.
А вот на фестивали Штейн его не брал. Почему? Бог весть... Скорее всего, из-за того, что Саша был очень эмоционален, непредсказуем, непротоколен... Ну а в советские времена в друзьях иметь таких людей было не полезно.
Хотя как сказать... Однажды, после премьеры "Галимы" - спектакля, который стал лауреатом VI Международного фестиваля в городе Печ, в Венгрии, мы вышли из ресторана "Турист", где ко мне привязался один тип, явно уголовной ориентации, с коллективом единомышленников. Я был окружен, руки эти граждане уже засунули в свои карманы... Вдруг, раздвигая толпу, в круг вошел Саша. Прищурившись, он спросил бандитским голосом (при его-то бородище!): "В чем дело, братишки?". Это дало мне возможность, вырвавшись из круга, подогнать такси, которое буквально врезалось в толпу с открытой дверью, и втащить Баранова в машину. Друг? - Конечно! Было, было...
Последний раз, когда мы с ним виделись в Москве, он был нехорош. Обычно ухоженный, он сиднем сидел в кресле у себя на Курском. Вокруг было много пыли, грязно. Расстались мы почти как чужие люди. Некоторое время спустя мне позвонил следователь прокуратуры из Москвы. Саша пропал. Он продал две своих комнаты и собирался ехать в Уфу. Видимо, заело одиночество. Ехать он хотел к своему завмузу, в качестве завлита. Но не доехал. Я предполагаю (по опросу наших общих знакомых), что, продав жилье, он получил приглашение на обмыв сделки, где и был прикопан на какой-нибудь даче или в лесу. Следов не нашлось. Следователи менялись, меня так и не опросили. Комнату в Машкове он потерял еще раньше, после смерти матери. Я долго искал его этажерку с черновиками и написанными в стол пьесами. Но общие друзья ничего не смогли мне ответить по этому поводу. С Сашей оборвалась еще одна живая часть моей души.

Павел Романович Мельниченко - Паша. Пашуха. В студенческом театре эстрадных миниатюр Уфимского авиационного института тоже уже покойный Юра Лось - наш звукооператор, стоя на костылях, иногда в шутку просил разрешения подержаться за Пашин живот. Пашка был толст, но это не было похоже на болезнь. Просто Паши (как тела) было много. И как души его тоже было много. Для всех. И всегда. Паша на самом деле не был здоров, хотя в свое время занимался борьбой и физически был очень силен. Как-то раз на центральном рынке какой-то амбал приставал к женщине. Невзирая на то, что тот был крупнее значительно, Паша, не говоря ни слова, оторвал его от женщины и толкнул. Только ноги мелькнули.
У него, как у многих из стэмовцев, сложилась непростая студенческая жизнь. Сначала БГУ, потом УАИ, и, наконец, УГИИ, где он все-таки нашел себя и как режиссер, и, безусловно, как педагог. Человек энциклопедических знаний, Паша был необыкновенно добр. Никогда не отталкивая от себя непосвященных в знание, давал ненавязчивые советы, рекомендовал что-то прочесть и обволакивал своей неповторимой аурой, заставляющей подтягиваться к нему, дабы в той или иной мере соответствовать его уровню. Людям, которые его знали, достаточно было в его отсутствие только назвать Пашино имя, и на мгновенье зависала пауза, во время которой Мельниченко будто бы возникал в качестве отсутствующего собеседника как бы реально. Мне удалось с Пашей сделать более десятка работ, в которых он был режиссером. Это и "Комедия об Искремасе" - первый, после Штейна, спектакль в театре кукол для взрослых; спектакли в учебном театре УГИИ, сказки "Колобок", "Репка", "Часы с кукушкой", новогодние представления во Дворце спорта, где он часто был еще и художником.
Общаться с ним было просто за счастье. Мы с Владимиром Гавриловичем Тромпетом с удовольствием оставались на ночь помочь ему раскрасить или расписать декорации. Помню, как мы сколачивали сход - пандус в СТЭМе. Тот, с металлическим каркасом, весил около тонны. Древесина была сырая. А затем при поездке в Болгарию, при необходимости пройти метров триста, мы его таскали. Вся наша Болгария (где мы его-таки оставили) была погрузочно-разгрузочной работой, учитывая еще радио- и осветительную аппаратуру. Паша ни разу не сачканул. Напротив, он первый брался за самый тяжелый предмет, подавая пример. Отказаться, увидев это, было просто невозможно.
Студенты его боготворили. В Ташкенте, на Международном фестивале театров кукол стран Азии, в гостинице "Узбекистон", нас поселили в одном номере, который, естественно, стал штаб-квартирой, так как пообщаться с Пашей хотелось буквально всем. Павел Романович собирал марки, монеты... Ему удалось собрать роскошную библиотеку. Зайдя к нему домой, можно было получить ответ на любой вопрос, касающийся любой из областей знаний, и даже посмотреть иллюстрации. А как он принимал гостей?! Он не ел мяса, но как вкусно все немясное было приготовлено его мамой или его очаровательной женой Гулечкой!
...Время летит, мы стареем, и часто уже сесть за стол, чтобы начать работу, становится все труднее и труднее. Люди, окружавшие нас, уходят. Паша уходил тяжело. Но до последнего момента был занят, репетировал, работал, думал, творил. Творил Добро. И остался в нас. До нашего конца. Что поделаешь?!

Уж близок час исхода моего
В незнаемую, темную
беззвестность.
Все чаще подгоняет меня
честность,
И пыла жизни нет, увы, того...

Хотя порою так воспламенит,
Что, преходя былые все границы,
Как в быстром колесе
мелькают спицы,
Так вдохновеньем мозг мой
осенит.

И кажется, что мне помогают все они, Ушедшие. Тленные телом и незабываемые в памяти. Это и трагически погибшая Галина Алексеева Мошкина, и Рамиль Альтафович Искандаров, и Наиль Исмагилович Рахматуллин... Мастера с большой буквы, поделившиеся частью своей души и мастерства со мной.
Светлой Вам памяти, МОИ ДРУЗЬЯ!

ОТ РЕДАКЦИИ
Увы, Сергей Серафимович Миролюбов, композитор, заслуженный деятель искусств БАССР, член Союза театральных деятелей России и Башкортостана, ушел из жизни в середине июля 2016-го... В те горькие дни "Вечерка" опубликовала воспоминания его друзей и коллег, сразу же откликнувшихся на просьбу газеты ("ВУ", 15 июля 2016 года). А еще мы нашли в Сети эссе Сергея Серафимовича, которое в 2013-м было размещено на сайте Общественного фонда культуры имени Мажита Гафури. И нас поразила предельная искренность автора, с бесконечной любовью поведавшего о людях, оказавших влияние на его судьбу и оставивших глубокий след в сердце.
...Со дня кончины композитора минуло чуть больше шести месяцев, и мы, постоянно помня о его удивительном высказывании, решили познакомить с ним читателя "ВУ".
И уж тем более логично это в год 85-летия любимого Сергеем Миролюбовым Башкирского государственного театра кукол.