Родом из детства

Когда наступает сентябрь

Осень, как известно, грустная пора. Когда она приходит, вспоминаются первые более-менее самостоятельные шаги в жизнь, друзья детства и юности. Некоторых из них уже нет на белом свете, хотя мои одногодки-мужчины и до пенсии еще не дожили. Время сейчас не военное, но вспоминаются иногда суровые строчки военного корреспондента Константина Симонова:
Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет...

Когда наступает сентябрь, в первую очередь я вспоминаю школу. Вот мама ведет меня, наряженного в серенький школьный костюм и пришлепнутую такого же цвета беретку с пипочкой. Та форма, которая была у мальчишек раньше, мне больше нравилась - почти как военная. Фуражка с черным лаковым козырьком, гимнастерка, ремень, украшенный блестящей металлической пряжкой. Но нашему поколению она не досталась, ее сочли пережитком сталинского режима.
В руках у мамки большой букет гладиолусов. Возле школы букет перекочевывает ко мне, и я с интересом и волнением вливаюсь в новый коллектив. На десять лет вливаюсь.
В стране тогда был строительный бум, хрущевки росли, как грибы, учебных заведений не хватало, а первоклассников было как цыплят по осени. Наш класс назывался первый "К".
Вот стоит кучка первоклашек. В руках одного - палочка с табличкой "1 К". Мама меня, растерявшегося, подталкивает к этой кучке.
Одноклассник Юра Сенцов позже рассказал мне, что увидев меня, его мамка, дворничиха, шутя дала ему подзатыльник: "Смотри, какой дылда! А ты у меня, заморыш, не ешь ничего, только собак гоняешь!"
Первая учительница, Анна Васильевна Иващук, понравилась какой-то "домашностью", грудным голосом и материнским к нам отношением. Могла, конечно, и отчесать "по-родственному" за несобранность.
Она окончила Одесское педагогическое училище и рассказывала нам на классном часе про море, абрикосы и персики, которые росли на улицах и пропадали, никем не тронутые. Сейчас у нас так мелкие яблочки валяются на асфальте. Раньше бы не валялись. Об экологии понятия почти никто не имел. А кто имел, предпочитал помалкивать.
Так вот, в училище Анну Васильевну научили играть на мандолине, и мы заслушивались ее музыкальными номерами. Пела она душевно, а репертуар был соответствующий - украинский, про то, например, как "Савка и Гришка сделали дуду. Ай ду-ду, ай ду-ду..."
Она пыталась организовать музыкальный кружок, но одаренные отказались посвятить свою жизнь молодую искусству, а пришли только трое самых послушных, дисциплинированных, но бесталанных - я, Альфир Хисамов и Саша Желтков. К счастью, наши мучения длились только один урок. Трио, доказав свою несостоятельность, с радостью распалось. Хорошо, что родители не успели купить нам инструменты.
Альфир и Саша жили в соседних домах. Желтковы через несколько лет переехали, а с Альфиром мы доучились до аттестата зрелости и нередко встречались после школы.
С ним было немало общего, нас почти роднившего. У него братишка и две сестры, у меня - два братика. Оба мы были старшими и знали, что такое просыпаться среди ночи от детского плача. А черным утром, перед школой, бабушка будила меня пораньше, совала в руку 72 копейки, завернутые в бумажку, и я шел за несколько кварталов к "корове" - большой желтой бочке с молоком. Дождавшись своей очереди, отдавал укутанной в пуховые платки краснолицей продавщице мелочь и бидон и с любопытством разглядывал длинные белые сосульки, застывшие на металлической рифленой полочке-подставке. Три литра мы выпивали каждый день. Да и отец помогал, допивая после работы остатки, если таковые были, прямо через край кастрюли.
Соседями были не только Альфир и Саша. Все мои одноклассники жили, как сейчас говорят, в шаговой доступности - в квадрате, ограниченном гостиницей "Россия" (теперь "Азимут"), трамвайным кольцом, что было на улице Строительной, проспектом Октября и парком. Позже вдоль края леса проложили улицу Блюхера. Так что жили мы компактно и после школы часто встречались. То в футбол поиграть, то на Белую сходить, то металлолом собирать, то макулатуру, то желуди. Страна тогда во главе с Никитой Сергеевичем сначала помешалась на кукурузе, потом на свиноводстве, для свиней желуди мы и собирали. При дорогом Леониде Ильиче людей бросали "на веточные корма", но школ эта акция, насколько я помню, не коснулась. А колхозники, бывало, чтобы выполнить план, спиливали взрослые деревья.
Когда мы перешли в пятый класс, некоторых наших ребят и девчат, которые жили ближе к трамвайному кольцу, перевели в новую школу, 56-ю, а к нам пришло пополнение из параллельного разделенного класса. Появился и вообще новенький - Виталик Микрюков. Рослый и коренастый, уверенный в себе, не по возрасту рассудительный. Как выяснилось, его родители переехали в наш дом, в соседний подъезд, в квартиру, где раньше жила неблагополучная семья.
Пару раз мы вместе возвращались из школы, и он рассказал мне, что у него есть старший брат Олег, боксер, а сам он занимался велоспортом, но бросил - врачи не рекомендовали продолжать: сердце не вполне здоровое.
А я чем только не занимался... Гимнастикой и лыжами, борьбой и боксом. А в конце концов тоже бросил. И тоже из-за врачей...
В знак укрепления дружеских отношений мы с Витей давали друг другу почитать свои любимые книжки. У них была небольшая, но со вкусом подобранная библиотека.
В классе Микрюков блистал на уроках физики. Всякие там законы Ома и правила буравчика знал слабовато, но выручала природная сообразительность и математические способности. А его крестом в течение всей учебы в школе были русский и иностранный языки. Не обязан же парень быть способным ко всем предметам. Зато он хорошо разбирался в автомобилях, двигателях внутреннего сгорания и электротехнике. С преподавателями трудового обучения был на "ты", как и с физиком, которого все побаивались: во гневе он мог вышвырнуть озорника из класса, как котенка. А девчонку-двоечницу ехидно пристыдить при всех: "Сало копишь? В жены себя готовишь?!"
В те времена в Уфе активно начал развиваться баскетбол, и некоторые наши ребята ездили тренироваться в клуб ТРЗ, что возле парка Якутова. Из нашего класса оранжевым мячом увлеклись я, Саша Воробьев, Витя Микрюков. Помню, стоим на остановке, ждем транспорт в сторону Центрального рынка. Подходит троллейбус. Я дернулся на посадку, а Микрюков внушительно, по-взрослому произнес: "Не уважаю электротранспорт. Пробки из-за него..."
А вскоре прямо возле нашей школы открылась баскетбольная, та самая, в которую ходила будущая звезда Земфира, и мы здорово экономили на дороге. Я уже научился бойко вести мяч вслепую и редко промахивался, выполняя штрафные броски, но получил болезненную травму. Когда я взлетел к кольцу, соперник приземлился на площадку и локтем ударил меня по кисти. У меня потемнело в глазах, запястье распухло на глазах. В раздевалке я с трудом, охая и плача (все-таки еще почти ребенок), с помощью Виталика натянул рубашку и пиджак.
Мать меня от баскетбола отговорила, да я и сам к нему после растяжения поостыл. Тем более и одноклассники тоже баскетбол бросили. Появились другие интересы. А я перешел в "менее травмоопасный", как сказал мамке, бокс.
Учеба шла потихоньку. Друзья завидовали тому, что преподаватель литературы и русского Анатолий Александрович, за язвительность прозванный Бармалеем, зачитывает перед классом мои сочинения, а я готов был спрятаться под парту на уроке математики. Но однажды, прочитав наши литературные труды на вольную тему, он прочел всем нам сочинение Альфира. Мой друг пытался разобраться в тайниках женской души. Вышло у него на удивление гладко, глубоко, тонко.
Бармалей радовался, возвращая Хисамову тетрадь: "Психолог! Знаток женских душ! Мопассан! Дерзайте, юноша!"
Но на следующий урок словесник пришел к нам вялый, скучный. Сел перед нами, состроил саркастическую мину и стал причесываться, сдувая с расчески свои длинные пшеничного цвета волосы.
Витька Микрюков тут же среагировал на действие тайного недруга. Нагнул голову, чтоб не понять было, кто говорит, и на весь класс заявил: "Линяет!" Мы прыснули. Бармалей, сохраняя все то же скучное, безразличное выражение лица, обратился к Хисамову:
- А вы были правы. Я читаю все советские журналы, кроме "Работницы"... Пятерку исправляю вам на пару.
Оказалось, Альфир, стремясь догнать меня на сочинительской ниве, переписал из журнала, который выписывала его мама, статью какого-то кандидата наук о женской психологии. Бармалей такой борзости не ожидал и, радуясь тому, что раскрыл талант, прочел сочинение моего товарища во всех девятых и десятых классах школы. А одна девочка, оказывается, эту статью читала, о чем и сказала опростоволосившемуся учителю.
Как бы там ни было, все экзамены мы сдали, аттестаты получили. На банкете братались с физруками и трудовиками. Наутро директор сообщил нам, что с завхозом они нашли в кустах на территории школы пять нераспечатанных бутылок водки. Да и без них некоторые из нас перебрали. Зато о наркотиках мы тогда и понятия не имели.
Одноклассники мои разошлись по заводам, техникумам, институтам, городам и даже странам. Мама Юры Сенцова ("А ты у меня заморыш ...") всю жизнь страдавшая от гипертонии, и ныне здравствует в Израиле. На руке у нее браслетик, указывающий давление, а данные поступают в поликлинику. Иногда врачи ей звонят: "Ставьте чайник, выезжаем колоть". А наши врачи, приехав по вызову, ей выговаривали: "А чего вы, мамаша, в таком возрасте хотите?" И уезжали, хлопнув дверью.
Кто-то стал бомжом, кто-то фермером, некоторые успешно занялись бизнесом. Лукавый и неунывающий добряк Дима Приходько, занимаясь предпринимательством, получил греческое гражданство, исколесил всю Европу, одним из первых открыл в Уфе секонд-хэнд и теперь похоронен где-то в Краснодарском крае. Но первой из нашего класса умерла веселая толстушка Таня Косых. Одно время мы сидели с ней за одной партой. Она стала врачом. Коллеги ее ненароком и погубили, совершив врачебную ошибку.
Десять лет назад меня огорошили сообщением о смерти Альфира Хисамова. Он с детства был сердечником. Рассказывают, что зашел в магазин за хлебом и возле кассы ему стало плохо. Продавцы уложили его на пол, вызвали скорую. Медики спасти его не успели.
А прошлой весной мы с одноклассниками встретились на квартире, душевно пообщались. Закоперщиком, как всегда, был Виталик Микрюков. Он заехал за мной на большом золотисто-коричневом джипе. Рассказал о семейных проблемах, о том, что купил участок на Павловке, будет строить там дом, чтобы было, где коротать старость. Еще рассказал, что был на юбилее школы. Теперь это гимназия. И как будто не было до нее ничего и никого, а выросла она на ровном месте. Новое время - новые песни.
После той встречи с друзьями я написал материал "Татьянин день". Там были такие строчки: "Но хватит мрака. После тостов, воспоминаний расстались мы обновленные, как будто побывали в юности. Как батарейки, подзарядились. Школьное братство сродни семейному. Такие отношения и помогают жить".
Это все, конечно, так, но ровно через месяц Виталик проснулся утром, сел в кресло возле телевизора и умер. Оторвался тромб.
Мне показалось, в гробу он лежал с еле заметной смущенной улыбкой: "Извините, ребята, что вот так вот я..."
И ничего уже не исправить, не встретиться. Остается только вспоминать. Говорят, наши родные и друзья живы, пока мы их помним.