Мой друг Сергей Спатар

Ясный летний день 1979-го. Я пришел в Башгосуниверситет сдавать документы на филологический. В полумраке коридора - куча девчонок и всего двое парней. Один, стройный, светловолосый, стоит в окружении восторженных и что-то щебечущих девиц. Второй, тоже светлый и тоже в очках, расположился поодаль с прозрачной папочкой в руках. К нему, пожалуй, и подойду. Поздоровались. «Тоже журналистом хочешь стать?» - поинтересовался мой новый знакомый. Хотелось бы, говорю, да не знаю, возьмут ли. Вроде, надо газетные публикации иметь, а у меня всего-то одна, и та со спичечный коробок величиной. «Маловато, - покачал головой парнишка. – У меня восемь. Во, смотри…» И достал из папочки вырезанные газетные заметки. Под каждой красовалась подпись: «С. Спатар». «Ну что, будем знакомиться? – протянул он руку. – Эс Спатар!» «Вэ Голов, - смутившись, пожал я его ладонь. - Слава то есть…» - «А я Сергей».

Окруженный девчонками красавчик оказался Мишей Зиминым. Никаких публикаций у него не было, он и слыхом не слыхивал, что они нужны (собственно, как выяснилось, они были не важны вовсе), Мишка тяготел больше к литературе, нежели к журналистике, и поступал просто на филфак.
Усатого сердцееда Игорька Мешкова мы встретили уже 1 сентября. «Привет салабонам! Не обижайтесь, я же уже и в армии был, и на заводе поработал…»
Всевышнему было угодно, чтобы наша четверка не просто не расставалась уже всю жизнь, - мы друг для друга стали ближе самой близкой родни.
Легендарные преподаватели филологического, беззаботная, яркая и звонкая студенческая жизнь. Из нас лезли стихи, песни, мы создавали какие-то веселые капустники… Я пропадал в спорткорпусе, а Сережа, Миша и Игорек увлеклись студенческим театром «Гротеск», где дневали и ночевали под чутким крылом основателя СТЭМа преподавателя инфака Ярослава Боборыкина.
И – ура! – на втором курсе у нас началась специализация, и мы, конечно же, записались в группу журналистов. Это была первая подобная специализированная группа в университете. К нам пришел бородатый и уже немолодой (ему тогда было «целых» 37 лет!) преподаватель Валерий Вениаминович Пугачев. Будучи человеком мудрым, он понял: этих оболтусов надо воспитывать и воспитывать. Чем 76-летний профессор Пугачев занимается и по сей день. Мы его любовно называем Папой уже почти 40 лет и очень ревнуем, если кто-то, кроме нас, пытается так его назвать.
Купив большой и толстый альбом, Мишка стал вести летопись наших «подвигов», излагая события в стиле «Трех мушкетеров». Персонажи где-то подходили. Спокойный, рассудительный и хладнокровный Миша был, конечно, Атосом. Не было сомнений и в том, кому быть Арамисом, - на такие изысканные комплименты, которые отвешивал Игорек, никто из нас не был способен. Я несколько возражал на ярлык Портоса: «Не такой уж я толстый и глупый». На что Зимин резонно отвечал: «Ну не Спатару же быть Портосиком. Он – д,Артаньян! Самый настоящий!» Я соглашался. Серега, вступаясь за друга или девушку, мог лихо подраться, абсолютно невзирая на то, сколько противников перед ним, и такое случалось не раз. Но, в отличие от литературного персонажа, никогда не задирался сам и был примером доброжелательности…
Улыбка его была светла всю жизнь. Я перебираю черно-белые фотографии нашей юности, просматриваю современные снимки в компьютере – везде эта удивительно добрая улыбка. Стройного юноши, молодого человека в лейтенантских погонах, убеленного сединой подполковника…
Его отец Иван Спатар был легендарным начальником Башкирского отделения Куйбышевской железной дороги. Начальником строгим, порой жестким, но справедливым. Многотысячный коллектив отделения любил фронтовика Ивана Парфеновича как родного отца. И он был непререкаемым авторитетом для Сергея. Будучи более мягким по характеру (а отца Мустай Карим называл не иначе, как «Мой друг, мой железный Спатар»), Сергей унаследовал главное: порядочность, чувство долга, честь. И, конечно, железная дорога была особой песней в его душе. После второго курса мы подались в студотряд проводников. Иван Спатар отдал только одно короткое распоряжение: никаких поблажек этой парочке! И мы с большим удовольствием отправлялись в какие-то местные рейсы с мрачно освещенными вагонами, пьяными пассажирами и прочими «прелестями». Видя, что Сережа даже близко никакой не мажорик, а хороший и простой парень, руководство резерва проводников все же нет-нет, да и назначало нас на фирменный московский экспресс или южный поезд, спрыгнув с которого, можно было даже окунуться в море.
Поработав на радио, наш друг в один прекрасный день облачился в китель с погонами – стал сотрудником пресс-службы МВД. И выяснилось, что жизнь служивая очень ему по нутру: его совершенно не смущали работа без выходных, армейская дисциплина. А звание офицера сделало его, и без того пунктуального и обязательного, просто сверхдобросовестным.
Так случилось, что «чистым» журналистом из нашей четверки стал один я. Сережа, Миша и Игорь посвятили себя различным пресс-службам. Но именно у Спатара был какой-то особенный талант пресс-секретаря. Замечательная смесь человеческих качеств - обязательность, порядочность, неизменная доброжелательность, коммуникабельность, обаяние – позволяли ему найти общий язык с кем угодно. И в интересах не своих – дела.
Если о какой-то организации вдруг начинали говорить по радио, телевидению, в газетах, если в работе этой фирмы появлялись какие-то яркие акции, все знали: там пресс-службу возглавил Сергей Спатар. Так было в отделении железной дороги, налоговой полиции, наркоконтроле, службе судебных приставов, пригородной железнодорожной компании… Он понимал суть журналистики, был прекрасным, замечательно владеющим пером, автором. И в последние годы возвращался с каких-то «пресс-секретарских» семинаров в убитом расположении духа. «Ты знаешь, эти юнцы, которые нас тут пытаются учить, не понимают сути бумажной газеты. Они ее уже похоронили. На этих семинарах не говорят «пресса». Будто ее нет. Талдычут: интернет, интернет…»
Невзирая ни на что, он никогда не падал духом и служил на совесть, не роптал. Неважно, что ты не оперативник, а «писатель». Раз ты в пресс-службе МВД, то тебя могут привлечь к какой угодно работе. И Сергею доводилось участвовать и в задержании преступников, и во многих других действиях, не имеющих прямого отношения к связям с общественностью. А о «событиях» напоминали новые медали на кителе.
Спустя много лет он мне рассказал, как всех, включая пресс-службу, однажды подняли ночью по тревоге, посадили в военный самолет и отправили в одну из азиатских республик – усмирять какой-то мятеж. «Нам оружие было не положено, и мы пошли на разъяренную толпу с голыми руками. Не понимая, что вокруг творится. Избили нас, как пацанов, и мы полетели обратно».
Но ничто не могло нашего друга озлобить. Ибо долг, офицерская честь и совесть буквально пульсировали в его беспокойной душе. Надо – значит, надо, и все.
Для нас же он оставался в первую очередь верным другом. Очень близким, хотя наши посиделки с годами становились все реже. Но мы встречались, балагурили под наигранное возмущение Папы: «Ну вы и барбосы!» И в четыре голоса пели любимое: «Жил-был Анри Четвертый…» Запевал всегда Сергей. У него был красивый, я бы даже сказал, поставленный голос. И петь он очень любил.
Я не встречал отца трепетнее и внимательнее, чем Сергей. Ирония судьбы: наши юношеские мечты сбылись « с точностью до наоборот». Я мечтал, когда-нибудь женившись, стать отцом большеглазой и трогательной девочки. Сергей о девочках и слышать не хотел. Еще чего! Только пацан, которому он будет дарить детскую железную дорогу, солдатиков, пистолеты, машинки и настоящие погоны! Господь улыбнулся… Надо ли говорить, как я люблю своих двоих пацанов, а Сережа души не чаял в своей ненаглядной Полиночке! Но его желания сбылись: пистолеты, солдатики, машинки, погоны и железная дорога дарились, но только моим сыновьям. Однако и в его доме была замечательная «железная дорога Полины Спатар».
Первым семнадцать лет назад ушел Миша. Он умер в слякотный, пасмурный мартовский день. Сердце… После поминок, убитые горем, мы сидели дома у Пугачева. Сережа вдруг запел Мишкину любимую. Мы подхватили. Впервые в жизни мы одновременно пели и плакали. И впервые мы пели в три голоса…
Сергей был родом из хорошего советского прошлого. В его душе жили и не меркли такие нивелированные в наше жестокое время понятия, как патриотизм, взаимовыручка, добрососедство. Он оставался советским в высшем понимании этого слова, чего, быть может, молодые просто сегодня не поймут.
Заболев косящей сегодня всех болезнью и, наверное, предчувствуя страшное, он имел мужество написать даже не завещание, а просьбу-пожелание. Похоронить его рядом с отцом, на памятнике пусть будет звезда и будет указано его воинское звание подполковника. Мы похоронили нашего друга в парадном кителе.
Спеть, уже в два голоса, у нас не получилось. Наверное, когда-нибудь эта страшная боль утери уляжется, и мы споем. Ведь жизнь продолжается. Но она стала другой. Жизнь без нашего Сережи – светлого и доброго человека…