Записки из «жёлтого дома»

В конце 70-х годов я заполучил в турпоходе заболевание почек и был вынужден взять в университете академический отпуск, поскольку несданных экзаменов и зачетов накопилась критическая масса. А поскольку человек я уже был «окольцованный», семейный, по совету тещи устроился на работу.

Небогатый выбор

Как медик, она предложила два денежных варианта, где есть наценка за вредность: либо санитаром в морг, либо на такую же должность в «дурдом», то есть республиканскую психиатрическую больницу. К покойникам я относился с естественным предубеждением, близким к суеверному страху (видел, например, бомжа, пролежавшего несколько месяцев в лесу), а с психами с детства был, что называется, «на короткой ноге»: в классе была пара умственно отсталых, которых, разобравшись, отправили в спецшколу, да и в нашей пятиэтажке несколько тихих «психов» было. И на улице я издалека выделял олигофренов и городских сумасшедших. Например, один из них, по прозвищу «Боинг», бегал по улице Ленина, расправив руки, как самолет и издавал рев авиадвигателя. И еще любил он плеваться сверху на прохожих. Я таких людей, обиженных судьбой, жалел.
Этот комплекс желтых зданий на Владивостокской был известен на всю Уфу как место проклятое, типа тюрьмы. Проходя мимо, я иногда видел обращенные на улицу лица больных или их же на прогулке под надзором санитаров. А изредка из какого-нибудь здания доносился хохот или плач.
И вот туда я пришел на работу. Главврач, глянув на меня и узнав, что я студент, сказал, что пока есть вакансия только в одно отделение - для находящихся под следствием. Психиатры в нем должны были в течение месяца решить судьбу оступившегося человека: либо сажать, если он прикидывается сумасшедшим, то есть «косит», либо лечить. А для особо «отмороженных» и опасных для общества была спецбольница, расположенная, насколько мне известно, в Казани. Туда попадали пожизненно.
Перспектива контролировать уголовников меня не особенно обрадовала, но, с другой стороны, стало даже любопытно. И вот на следующий день два милиционера меня вкратце проинструктировали, побеседовала и заведующая отделением, и я, пройдя через две металлические двери, разделенные зарешеченным тамбуром, оказался в палате.
В любой больнице к новому человеку относятся с интересом - все-таки какое-никакое разнообразие. Так что меня обступили и бесцеремонно стали разглядывать мужчины самых разных возрастов: от стариков до подростков. Я должен был на сутки сменить пожилого санитара. Он передал мне ключи от первой входной двери (ключи от второй были у милиционеров) и ключ от туалета-курилки. Мои подопечные дружно запросились покурить. Я пошел с ними. Надо же познакомиться, хотя мне на инструктаже настоятельно посоветовали держаться от подследственных на дистанции и ни в коем случае не заводить среди них приятелей.
Курили мои новые знакомые в основном сигареты с «воли», но нашлись и такие, которые были лишены передач. Для них на полке лежало несколько пачек махры-крупки. У них потому и аккуратные газетные обрывки были для самокруток. Кормили их трижды в день и вполне сносно. А можно было и попросить из холодильника присланный родней деликатес - колбасу, вареное мясо, конфеты, варенье. Напомню, что близились 80-е с тотальным дефицитом на все, так что некоторые подследственные питались лучше тех, кто их сторожил.

«А у меня уже и сожительница была…»

Узнав, что я будущий журналист, один из «зэков» спросил: «А не хилая у тебя работа будет, а? В чем ее суть?»
Худощавый татарин Рафаэль, рецидивист средних лет, тут же его осадил:
- Вот ты стыришь чего-нибудь, посадят тебя, а он напишет: «Получил по заслугам!»
Я понял, что Рафе палец в рот класть не надо - и урку облажал, и газетчиков, падких на штампы…
Санитарам ночью спать запрещено. За этим следит бодрствующая старшая медсестра. А есть еще и сестра-хозяйка, и еще один санитар. Потому как мало ли что - подопечных почти два десятка. Ночью я достал учебник латинского языка, а проходящий мимо в туалет Рафа, увидев, чем я занят, выдал: «Амици - фурес темпорис (друзья - похитители времени)?» Я этого никак от него не ожидал.
Позже узнал, что латинские пословицы и поговорки он усвоил на зоне, где был прилежным посетителем библиотеки. С ним можно было запросто поговорить о классиках, даже не очень в народе популярных - Лескове, например, или Альфонсе Доде.
А «залетел» он в последний раз на нашем автовокзале. Гуляя по залу со скучающим видом, присмотрел ковер у отъезжавших, но когда уносил трофей, за ним погнались. Гнали целый квартал, пока не сцапали. Я представил его, ценителя литературы, убегающим с ковром на плече и засмеялся.
- А вот и не смешно, - обиделся Рафа. - Я в жизни не работал, только воровал и сидел. Перед последним «скоком» уже и сожительницу себе нашел, на Айской живет, и вот все рухнуло…

«Теперь меня расстреляют?»

Далеко не все были там урками. Были и убийцы. Например, мужик из района (фамилию называть не буду), специалист по разделке скота. Его приглашали в ноябре, когда устанавливались морозы, и он мастерски колол бычков и поросят. Рассчитывались сельчане с ним самогоном. Однажды «боец скота» после напряженной работы перепил, но не хватило. Возле своего дома в голове у него щелкнуло, что соседка должна ему пузырь за починенное радио. Вошел в дом, а хозяйка уехала к родственникам. Мужик начал искать водку, случайно разбудил спящую старшую девочку. Она перепугалась и сказала, что скажет маме, что к ним пришли воровать. Этот выродок, свихнувшись от самогона, ее зарезал. А когда проснулись еще двое детей, порешил и их…
Потом он прятался в каком-то разрушенном доме, но убийцу быстро вычислили по отпечатку большого пальца - на нем был шрам от ножа. Отпечаток он оставил на чайнике, когда гасил вспыхнувшую от спички занавеску.
Он рассказал мне обо всем этом и спросил: «Теперь меня расстреляют?»
Я промолчал. Моратория на смертную казнь тогда еще не было.
В общем, публика попалась - не соскучишься. Однажды вечером в палату вошли дежурные милиционеры и устроили шмон, то есть обыск. Под матрасом у одного мрачноватого типа с бандитской физиономией они нашли алюминиевую ложку, заточенную как бритва. Такой полоснул санитара по горлу - и привет родителям! Оказывается, он умудрился наточить «инструмент» практически у меня на глазах, в курилке, сидя возле стены на корточках и тихонечко шаркая ложкой о стену. Кто-то заметил и сообщил кому надо. То ли парень действительно задумывал что-то серьезное, то ли самоутверждался перед остальными.

Рамазана гнали на лошади, а пацанов выдал таксист

Был среди этой разношерстной публики безобидный, в общем-то, деревенский дурачок. Он то ли курицу у председателя колхоза украл, то ли гуся. Владелец живности погнался за ним на лошади, но тот, несмотря на маленький свой рост и полноту, так ловко уворачивался от возмездия, что председатель, не сумев его поймать, написал заявление участковому, и следствие закрутилось. Ну, вернула бы мать Рамазана птицу, извинилась, а тут уголовка. К слову, у Рамазана было поразительное чувство ритма и редкая пластика. Заслышав по радио башкирскую или татарскую мелодию, он принимался приплясывать, но когда «зэки» начинали ржать, смущался. Рафа на них повышал голос: «У чувака талант, придурки!»
Были еще там двое подростков-оболтусов, которые вечером спрятались в каком-то закутке универмага «Уфа», а ночью начали потрошить кассовые аппараты на втором этаже (по первому бегала овчарка); потом, нагадив на полу, они спустились на улицу через окно и уехали на такси. Водитель их и выдал.
Наблюдали психиатры и за сыном одного немаленького районного начальника - вором и убийцей. В следственном изоляторе он умудрился придушить сокамерника. И начальник-убийца в придачу был. Прирезал из ревности жену, а чтобы не расстреляли или надолго не посадили, прикидывался, что на нервной почве у него отказали ноги. К обеденному столу он приползал, урки брезговали, не давали ему сесть за стол, и медсестра подавала ему поднос с едой на пол.
А сын начальника, как я понял, был натуральным сумасшедшим. В ответ на замечание моего напарника-санитара он накинулся на него с кулаками, и мне пришлось загнать драчуна под койку.
И еще один случай был, когда пришлось применить силу. Как-то в палату впустили парня моих лет. Крупного, стриженного наголо. Как раз было воскресенье - пациентов наших брили и стригли. А этот новенький маячил перед парикмахершей, у которой в руке была опасная бритва. Я ему сказал: если из-за него кто-нибудь порежется, то его отметелят. И в ответ получил от него удар кулаком в горло. Опешил, закашлялся, завел парня в туалет и двинул несколько раз по морде. Тот рухнул на унитаз. И тут в туалет ворвались больные и, оттолкнув меня, начали пинать новенького ногами… Мне пришлось его отстаивать. Оказалось, он шизофреник. Зачем-то приехал из Свердловска в Уфу и в аэропорту, взяв с прилавка пирожок, съел, не заплатив. Ночь он отсидел в отдельной палате, а утром за ним приехала бабушка.
Еще был шебутной пожилой поездной вор по кличке Абзый. Коренастый, смуглый, своим сиплым от чифира голосом он рассказывал:
- Вот увидишь меня через несколько лет в поезде - не узнаешь, мамой клянусь! Я же с понтом буду в костюме с искрой и галстуке, при шляпе. Войду к тебе в доверие и на память возьму кошелек.
И я действительно его встретил - в Белорецком районе, на какой-то станции. Смотрел в окно и услышал за спиной знакомый сиплый голос:
- Оша давай, земляк, ешь.
Оглянулся. На скамейке сидели два бомжеватого вида типа в телогрейках и кирзачах. В одном из них я узнал Абзыя. Расстелив газету, они уминали кильку с хлебом. Похоже, только что «откинулись».
И еще один занятный случай вспомню «на сладкое». Раздается у меня дома звонок в дверь. Пожилая женщина со свертком.
- Это вам от меня, матери (и называет фамилию уголовника). Спасибо за человеческое к нему отношение. Он просил передать.
Я отказался наотрез и настолько растерялся, что не догадался спросить, откуда у нее мой адрес. Теперь соображаю, что стуканул кто-то из сотрудников. Кто-то хотел, видимо, мне подгадить и устроить взамен какого-нибудь своего родственника.
А через несколько дней меня попросили уволиться за то, что контактировал с подследственными и распускал руки. Посоветовали, в общем, не портить себе, молодому, биографию.