…И завернули Гришу-Генриха в немецкий плащ

Великая Отечественная война прокатилась по Советскому Союзу сокрушающей волной. Трудно найти семью, в которой никто не пострадал, не испытал голода, холода, разрушений... Сколько всяких историй хранит человеческая память! Ужасы, неожиданные спасения, побег из плена... Сюжеты, достойные романа.

Запомнился один случай, о котором поведала мне хозяйка дома; мы с мужем снимали у нее комнату. Было это в Азове Ростовской области лет сорок тому назад.
Лето в тот год выдалось дождливым и прохладным. Выкопанный картофель свежего урожая сушился в сарае. Мы с мужем после прогулки по городу вернулись промокшие и с удовольствием уселись изучать местные газеты. Наша хозяйка Полина Арсентьевна готовила обед. Ее вернувшийся с работы сын Генрих был водителем большого грузовика, звук мотора которого слышно было по всей округе. Мы вместе поели борщ и ждали, когда дожарится молодая картошка на сале. Разговор зашел о Великой Отечественной войне, о том, как тяжело было гражданскому населению в оккупации. «А я ведь родился здесь, в оккупации, - смущенно заметил Генрих. - Отец у меня инвалид, руки у него не было. Вот его и оставили, как члена партии, руководителем подполья». Мы принялись за румяную картошку с соленой капустой и помидорами. «Вы в этом же доме жили?» - спросила я. «Нет, мы жили тогда на хуторе возле Ростова. Город несколько раз из рук в руки переходил, немцы целые кварталы уничтожили. А отца кто-то выдал. Его на явочной квартире в Ростове арестовали и вскоре расстреляли. Только мы об этом уже в конце войны узнали». Глаза Полины Арсентьевны наполнились слезами. «Страшно было... - покачала она головой. - Ох, как страшно! Наши войска немцев погнали, а те злые, голодные! По станицам всю скотину пожрали, дети с голоду пухли. А когда массовое отступление фрицев началось, они совсем озверели! Сгоняли жителей в сараюшки и поджигали. Ночью ко мне начали в дверь барабанить. Старшего-то моего - Санечку, ему тогда три года было, сразу на штык подцепили и с крыльца в темноту бросили. А меня в одной ночной рубашке выволокли на улицу, и давай еду по дому шукать. Картошку вареную вместе с чугунком забрали, а меня и еще несколько женщин погнали к лесу. Не успели мы до окраины добраться, хаты наши запылали. А кругом грязь после дождя, туман холодный. Женщины голосят, а мне родить приспичило. Присела я в канаву и жду: сейчас в затылок выстрелят. Немцы промеж себя заговорили, вроде как заспорили о чем-то... Потом один ко мне подошел, понял, в чем дело... Снял с себя плащ, по карманам кителя пошарил, чистый носовой платок достал, положил в него два пакета с бинтами и сунул мне в руки... А дружки торопят его: «Генрих, шнель, шнель!» Постреляли они в воздух и ушли. Вот сыночка на том эсэсовском плаще я и родила, в него же и укутались. Потом несколько дней по лесам бродили, пока наши части не подошли. Сына Гришенькой записала, а сама его в память о том человеке Генрихом называю. Так и другие привыкли... Фашисты тоже разные были».
Генрих улыбнулся: «А знаете, плащ тот немецкий весьма качественным оказался... теплый и легкий. Долго нам служил. Кстати, на остатках его сейчас картошка сушится».