И мало века для такого человека

В эти дни российское театральное сообщество отмечает 100-летие со дня рождения выдающегося режиссера и театрального педагога, заслуженного деятеля искусств РСФСР, кандидата искусствоведения, профессора Высшего театрального училища имени Бориса Щукина, некогда декана режиссерского факультета Щукинского ВТУ, кавалера ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени Александра Поламишева. «Вечерняя Уфа» тоже не могла не откликнуться на эту дату, поскольку Александр Михайлович в свое время был героем наших публикаций, впрочем, и доныне имя его вспоминают на страницах главной городской газеты ученики профессора Поламишева, артисты, которые были заняты в его спектаклях, благодарные зрители.

Трудно переоценить вклад Александра Михайловича в театральное искусство Башкортостана. Начнем с того, что четырех режиссеров, прошедших школу профессора Поламишева, знают все поклонники театра республики, и не только они. В числе питомцев этого легендарного человека такие яркие личности, как Михаил Рабинович, Мусалим Кульбаев, Игорь Черкашин и Владимир Абросимов, который в свое время тоже учился у мэтра. Он поддерживал тесные связи с нашим институтом искусств, знал многих уфимских коллег. Четыре замечательных спектакля Александр Михайлович поставил на сцене Русского академического театра – «Ах, Невский!..» по Петербургским повестям Гоголя, «Клоп» по произведению Маяковского, «Последние» по драме Горького и «Абрикосовый рай» по пьесе Елены Исаевой. И все они пользовались огромным зрительским успехом!
Сегодня об этом уникальном человеке – фронтовике, диверсанте, который в период войны действовал со своей группой на территории Польши и Германии, мудреце и философе, прошедшем сталинские лагеря, но не утратившем жажды жизни, вспоминают те, кто имел счастье знать его и работать с ним…


В 1992 году я, преисполненный мечтами о режиссуре, отправился в Москву, намереваясь стать студентом ни много ни мало Высшего театрального училища имени Бориса Щукина. Человек я был диковатый и плохо образованный, при всей своей самонадеянности недобрал один-два балла и вступительные экзамены, получается, провалил. А поступал я на курс прекраснейшего многоопытного педагога кафедры режиссуры Владимира Александровича Эуфера.
Нет слов, чтобы описать мои печаль, тоску и уныние, после того как выяснилось это «трагическое» обстоятельство… Но случилось чудо (значит, чудеса все же бывают!), в тот самый момент проходивший мимо профессор Александр Поламишев сказал мне: «Если не передумаешь, в следующем году приезжай, я набираю курс, есть смысл». В то время я даже не знал, что великая печаль моей жизни превращается в одну из самых больших радостей. Радость быть студентом курса режиссуры драмы, профессора Поламишева!
Уроки жизни и профессии, которые мы получили от этого грандиозного, огромного человека, хотя роста он был ниже среднего, и сделали из нас, его учеников, тех, кем мы являемся ныне, ведь мои однокашники трудятся в самых разных уголках нашей необъятной Родины и делают это в основном заметно и интересно! На одной из первых встреч, помню, он произнес такую обнадеживающую нас фразу: «То, что вы поступили в наше училище, еще не означает, что вы его закончите. А если вы его и закончите, то это еще не значит, что вы станете режиссерами». И еще он сказал: «В течение обучения некоторые из вас будут отчислены, вы будете переживать и бороться за них и просить, чтобы их оставили, а потом, спустя некоторое время после окончания училища, поймете сами и согласитесь – никого не отчислили напрасно, в каждом случае речь шла о высоких образовательных стандартах нашей школы, которые нельзя понижать». И в этом Александр Михайлович тоже оказался прав. Еще одну его фразу припомню для полноты картины, и она тоже прозвучала на одной из первых встреч: «Ребята, звоните мне, пожалуйста, в любое время дня и ночи, по любым вопросам, тем более что я телефон выключаю после десяти вечера, а включаю после десяти утра». И, пожалуй, последняя из цитат, но это уже на втором курсе: «Ребята, вы уж теперь учитесь хорошенько, я вас успел полюбить и расставаться в вами теперь мне будет тяжело».
Мало кто знает об этом, но Александр Михайлович долгие-­долгие годы возглавлял ГЭК театрального факультета нашего Уфимского государственного института искусств, тесно сотрудничая со студентами и педагогами кафедры актерского мастерства и режиссуры. И многие известнейшие артисты нашей республики прекрасно помнят его, относясь и доныне с уважением и любовью. Ну и конечно, факт сей в моей личной биографии играет решающую роль, ибо в Башкортостан, а точнее сказать в славный город Стерлитамак, я попал исключительно с легкой руки Александра Поламишева и по его благословению: «Не хочешь съездить на постановку в Стерлитамак? – спросил он меня. – Юбилей хорошей актрисы надо помочь подготовить, и вообще, они главного режиссера подыскивают…» «Конечно!» – сказал я. И приехал, да так удачно, что до сих пор живу в Башкирии и не нарадуюсь этому обстоятельству. Надо сказать, что незабвенный Михаил Исакович Рабинович, тоже выпускник курса Поламишева, просто он учился у него чуть пораньше, встретил меня здесь, словно родной брат, объяснил все, ввел в курс дела и рассказал, как доехать до Стерлитамака! И это тоже было чрезвычайно важно для моих первоначальных ощущений в этой прекрасной республике! Нас называли в училище поламишевцами, и действительно, было нечто цементирующее во всех курсах Александра Михайловича, братство такое, как у Грибоедова – «На всех московских есть особый отпечаток». А между собой мы его (весьма уважительно) называли Михалычем, просто и отнюдь не креативно, конечно, зато душевно. Каждую минуту общения с Мастером мы впитывали, впечатывали в память, стараясь растворить в себе. Каждый раз по окончании занятий мы вставали, провожая его, и думали (прошу прощения за пафос): а увидимся ли мы еще?.. И не сказал бы я, что он нас как-то натужно, с надрывом обучал профессии, используя высокие слова «миссия», «призвание», «искусство», нет, все было всегда как-то весело и каждое занятие начиналось с анекдота, но все же учил он нас страстно главным вещам (как я теперь понимаю): чувству меры, чувству вкуса, если этому можно научить, и анализу текста, конечно.
Все это было как будто вчера. Тоже расхожее выражение, но так и есть – как будто вчера, а уже вековой юбилей удивительного, талантливого, остроумного и мудрого человека, прекрасного режиссера, потрясающего педагога! Знаменательную дату несомненно будут отмечать все, кто его знал и любил! Удивительно, но того профессионального, человеческого и эмоционального импульса, который он нам дал во время обучения, хватает и до сих пор, спустя столько лет! Этот импульс будет еще, наверное, долгие годы согревать и поддерживать нас в радостные и не очень минуты жизни... Спасибо, Мастер!





Встреча с Поламишевым – событие в моей жизни ярчайшее! Это был человек с огромным чувством юмора, пронзительным взглядом, умеющим подметить любые детали, поскольку он был разведчиком, был ранен, потом – лагерь… И этот его жизненный багаж, которым он умело пользовался уже в творческой деятельности, наложил неизгладимый отпечаток на личность и на то, как он общался со своими студентами.
Несмотря на все нерадостные события, которые произошли в его жизни, он был человеком светлым, мудрым и изнутри излучал радость.
Каждое наше занятие по режиссуре в «Щуке» начиналось одинаково. Александр Михайлович садился напротив нас, внимательно всех оглядывал и произносил: «Ну, по анекдоту?» Он придавал большое значение этому жанру, поскольку считал, что в хорошем анекдоте, каким бы он коротким ни был, есть все элементы качественной драматургии: первый конфликтный факт, исходное событие, предлагаемые обстоятельства, центральное событие – кульминация, финальное событие. И в нем всегда есть парадоксальный финал, который вызывает всплеск эмоций и неожиданную смеховую реакцию. Поэтому анекдот у нас разбирался с точки зрения школы – речевые характеристики, стилистические особенности. Если кто-то из студентов приносил какой-то свежий, удачный анекдот, то после занятий можно было наблюдать такую картину: на Арбате стоит Александр Михайлович, рядом артисты Вахтанговского театра, и Поламишев рассказывает им этот анекдот. В итоге все смеялись, и анекдот отправлялся гулять по Москве.
Поламишев был безжалостен к любому вранью на сцене. У него был уникальный слух и зоркий взгляд – разведчик, что тут скажешь! Наблюдательность была развита колоссально: говорить можно все, а что ты при этом делаешь?! Поэтому и возник, наверное, его действенный анализ.
Поламишев был очень принципиален в профессии. Однажды его пригласили на премьеру в один известный тогда в Москве театр. Мы, студенты, тоже как-то пробрались в партер. Вдруг минут через пятнадцать после начала спектакля Александр Михайлович поднялся и пошел на выход. В дверях билетер шепотом спросила его: «Почему Вы уходите? Вас же все знают!» Поламишев тогда был уже в возрасте, у него появились проблемы со слухом, и потому он разговаривал громко, так что весь зал услышал: «Для того, чтобы понять: тухлое ли яйцо, есть его не надо, достаточно разбить!» Жесткое, безапелляционное суждение, но всегда обоснованное. В этом он был прекрасен.
В практической режиссуре второй половины ХХ века было сделано всего два революционных открытия. И одно из них принадлежит Александру Поламишеву. Он сформулировал такое понятие, как первый конфликтный факт. До этого было – исходное событие, причем трактующееся по-разному. У Марии Осиповны Кнебель, например, исходное событие в «Бесприданнице» – приезд Паратова. А что играть до этого? Там столько всего происходит! Сценическая борьба, то есть действие, идет с того момента, как распахнулся занавес. А что режиссер должен говорить актерам про начальные сцены? И вот Поламишев дал этот инструмент – первый конфликтный факт.
Конкурс в училище был очень большим. И вот на самом первом занятии Александр Михайлович сказал нам: «Вы поступили сюда. Здесь вы однозначно талантливые люди. Каждый из вас знает, что событие в пьесе – тот гвоздь, который обязательно придется забить в нужном месте. Но каждый забивает по-разному: кто-то кулаком, кто-то лбом, кто-то башмаком. А я должен дать вам в руки молоток!»

***

Я была занята почти во всех спектаклях, которые ставил у нас в Русском театре Александр Михайлович, кроме «Абрикосового рая», но чаще всего вспоминаю, конечно же, «Последние».
В работе над горьковской пьесой у нас было потрясающее энергетическое слияние режиссера и актеров, уникальный симбиоз людей, создающих один, общий для всех, спектакль!
Этот период и репетициями-то назвать сложно! У меня было ощущение, что Александр Михайлович даже дышит в одном ритме с нами! Он умел восхищаться тем, что сделал актер! Это не просто наигранный восторг. Нет, он действительно восхищался и иногда был удивлен, что артисты порой делают то, чего режиссер, может быть, даже и не предполагал! И мы себя чувствовали такими значимыми, такими талантливыми, такими интересными! Мы был личностями! Такая способность к внутреннему соединению с артистом – это, наверное, божий дар. Не знаю, может быть, оттого, что Александр Михайлович – фронтовик и в жизни много настрадался, он понимал, что люди – это драгоценность и к ним надо относиться как к драгоценности!
Наверное, одно из самых ярких и удивительных впечатлений – репетиции сцены разговора моей героини Софьи с Яковом, которого играл Олег Шумилов. Малая сцена, все так близко-близко к зрительному залу. Начинаю свой монолог – на переднем плане. Краешком глаза вижу, что чуть ли не в ногах у меня сидит Александр Михайлович. Естественно, монолог я читала не ему, а туда, вдаль, где у нас осветительская будка. Договорив текст, опустила глаза и увидела, что Поламишев просто рыдает – у него лицо все мокрое от слез. Не потому, что я гениально играла, а потому, что он всю эту сцену проживал со мной!
Александр Михайлович – удивительное явление, в театральном мире он, на мой взгляд, недооценен как педагог и как режиссер! Книги его потрясающие – читаешь и все понимаешь! А его этюдный метод! В работе с другими режиссерами это всегда было как страшный сон – хоть для молодых актеров, хоть для опытных… С Поламишевым же все иначе! Из разговоров, из рассказов вдруг сами собой стали возникать этюды, потом взяли текст, потом начали обживать пространство, добавилась тихонько музыка – и родился спектакль, который мы все бесконечно любили!



Я была занята у Александра Михайловича всего в одном спектакле – по горьковской драме «Последние».
Отличительное качество того периода, связанного с общением с режиссером Поламишевым, – на репетициях было весело, а точнее – радостно! Он никогда не давил на артиста. В атмосфере радости, которая царила тогда, работалось очень легко.
Поламишев еще был замечательным рассказчиком! Его слушали, открыв рты, забывая обо всем на свете. Он не вещал как пророк, ни в коем случае! Было ощущение, что ты находишься в теплой, дружеской компании. Это и создавало творческую атмосферу.
Несмотря на то что Александр Михайлович был педагогом, на репетициях он редко пользовался специальной терминологией. Всю теорию он как будто оставлял за скобками. «Где твоя сверхзадача?» – звучало изредка, причем в ироничном ключе. То есть мы не были на экзамене! Мы испытывали невероятное уважение к постановщику, но не возникало дистанции «режиссер-актер»: мы все были в одной лодке, но лодку нашу вел великий капитан!
Поламишев очень тонко грань сию чувствовал и давал нам понять, что это именно грань: у него и не забалуешь, но в то же время в нас не было страха.
Он никогда не ждал от тебя результата, понимая специфику актерского труда: образ складывается не сразу, не мгновенно, из каких-то крупиц, деталей, о которых даже словами рассказать невозможно. Это настоящее чудо рождения. Для него неважным было, хорошо или плохо ты сыграешь. Ему необходима была твоя вовлеченность в этот процесс, когда для тебя важно то, что происходит на сцене, важно то, что происходит между партнерами.
Когда актер в работе над ролью заходил в тупик, Александр Михайлович садился с нами и начинал рассказывать истории про твой образ. И в это время включалось твое воображение. Помню, не получалась у меня сцена с отцом – достаточно откровенная. И Поламишев фантазировал: ну вот – Надежда такая красавица, такая необычная. А папа – он же мужчина! Да, отцы любят дочерей, а здесь он чуть-чуть перешел эту запретную границу: сначала просто дарил чулочки, потом сам одевал их на ее ножки… И все! Сразу твоя фантазия достраивает этот образ.
…Он обожал женщин! Он был настолько восхищен актрисами, что это делало нас красивыми! Вне зависимости от возраста! Когда тебе говорят комплименты, хочется держать спину, чувствовать себя увереннее. Появлялось кокетство, которое Поламишев поддерживал. А внутри сразу рождались силы, энергия, вдохновение!
А сколько он всего знал! Эрудит! Было ощущение, что он знал все и про все! Это потрясало! Из каждого разговора мы узнавали что-то новое, его рассуждения принимали какие-то всегда неожиданные повороты, и ты по-другому начинал смотреть на многие вещи.
С одной стороны, Михаил Исакович и Александр Михайлович были друзьями. А с другой, мы видели, ощущали в поведении нашего художественного руководителя невероятное уважение и, не побоюсь сказать, почитание, адресованные своему Педагогу, Учителю, Мастеру!



В те поры я работала в Русском академическом театре и хорошо помню тот момент, когда Михаил Исакович пригласил меня и сказал, что к нам на постановку спектакля «Последние» по драме Горького едет его педагог, любимый Мастер, профессор Поламишев.
«Александр Михайлович задолго до того, как приступает к работе, продумывает все, что касается спектакля. Он очень точен в каждой детали и хотел бы, чтобы в «Последних» звучала музыка из американского фильма «Доктор Живаго». Найти эту музыку – твоя задача, это не просто, но очень прошу тебя постараться, поскольку он настроен категорически и отказывается от иных вариантов…»
Я ушла в полном замешательстве. Да, слышала, что американцы сняли фильм по одноименному роману Бориса Пастернака. Но в те времена еще мало кто из нас читал «Доктора Живаго» и уж практически никто не видел фильма, ставшего одним из самых популярных в истории киностудии MGM. Это уже позже я узнала о том, что «Доктора Живаго» в 1965 году снял режиссер Дэвид Лин.
И я, конечно, не знала тогда о том, что музыку к фильму «Доктор Живаго» написал знаменитый французский композитор Морис Жарр…
…Пришла к себе в состоянии полного уныния, поскольку ни одна здравая мысль на предмет того, о чем попросил меня Михаил Исакович, в голову не приходила. Вы поймите, это был период, когда интернет существовал только где-то очень далеко от России, да и то в генеральном проекте!.. Короче, вариантов прорвать сей замкнутый круг я не находила. Да тут еще и друзья вдруг стали мне названивать, приглашая в гости. Я, и без того озадаченная, отказывалась, ссылаясь на занятость и массу проблем, но они упорствовали, звонили и уговаривали, обещая нечто необычное, поскольку их родственник на один вечер принес видеомагнитофон, по тем временам считавшийся чудом. В общем, я сдалась и пошла. Но вы понимаете, когда чего-то очень и очень желаешь, упорно думая о несбыточном, судьба вдруг поворачивается к тебе лицом! Представляете мою реакцию, когда хозяева квартиры прямо с порога, принимая у меня пальто, гордо объявили: «Мы сегодня будем смотреть фильм «Доктор Живаго»!» И я застыла, поняв, что это тот самый знак судьбы, о котором подчас мы мечтаем безнадежно. Так заветная кассета под честное слово оказалась в моих руках…
…Затем Александр Михайлович попросил меня для одной из сцен «прописать» музыкальный фрагмент из Жарра так, словно это негромко звучат колокольчики… Александр Михайлович объяснил мне, ЧТО именно ему необходимо и КАК эти нежные бубенцы должны позванивать. Я выслушала, села за «клавиши» и, ориентируясь на свою память, хранившую мелодию из фильма, подобрала на синтезаторе несколько вариантов, два из которых отнесла в записи Поламишеву, сказав ему, что первый, мне кажется, подходит больше. В ответ получила жутчайший отлуп, он разъярился, очень жестко, чуть ли не переходя на крик, забраковал мою работу и отказался вновь объяснять, какой именно результат хочет получить. Расстроенная, я отправилась к себе переживать неудачу. И каково же было мое удивление, когда на следующее утро меня пригласил в свой кабинет Михаил Исакович, и сидевший за столом Поламишев встал и при всех, кто в этот момент находился в помещении, извинился передо мной: «Людочка, простите, вечером переслушал Ваши фрагменты и понял, что был категорически не прав! Вы сделали именно то, что мне нужно, и именно первый вариант, как Вы и сказали, идеально подходит к моему замыслу!»
…А вообще, Александр Михайлович тогда часто звал меня попить чаю – комната, в коей он жил в театре, была рядом с моим кабинетом. Он настаивал заварку до черноты, видимо, эта привычка сохранилась у него после лагеря… А еще, отказываясь от сахара, всегда пил чай с финиками, горкой лежавшими на блюдечке; помню, сам ездил на рынок и выбирал их по какой-то одному ему известной методе, обмануть его, всучив не лучшие плоды, не мог ни один продавец.
Уникальный был человек Александр Михайлович! И эта его уникальность проявлялась во всем, чего он касался…



Впервые с Александром Михайловичем судьба свела меня в Уфе, в Русском театре, где я тогда работала. Михаил Исакович предупредил меня, что Поламишев приезжает на постановку спектакля по Петербургским повестям Гоголя, он нашел очень интересное решение, и ему понадобится хореография, соответствующая его замыслу. С ним едет композитор Ирина Голубева, написавшая достаточно сложную музыку, и меня ждет большой объем работы.
Музыка действительно оказалась непростой, но тем интереснее мне было работать с Поламишевым, изначально поразившим меня безграничной открытостью ко всем радостям жизни, силой характера и своей витальностью. При всех жизненных обстоятельствах, а судьба у Александра Михайловича была чрезвычайно непростой, он сохранил способность, скажу так, оставаться живым, двигаться вперед, действовать и находиться в постоянном развитии. Его жажда жизни магическим образом передавалась другим, он заражал ею всех, кто с ним соприкасался, в каком-то смысле питаясь поламишевской энергией и энтузиазмом. Недаром его так любили ученики, которым он отдавал себя до капли, не жалея; он следил за их судьбой и тогда, когда они, покидая стены родного училища, отправлялись в свободное плавание. Что-то подсказывал, помогал, как мог, возможно, именно поэтому в Башкирии, которую он знал и любил, бывая в Уфимском институте искусств на ГЭКах, тепло приняли несколько питомцев курса Александра Михайловича. Я помню, что в его венах пульсировала горячая дагестанская кровь, кажется, кто-то из его предков носил имя Поламиш, отсюда пошла и фамилия отца Александра Михайловича. Поламишев был профессионалом высочайшего класса, работать с ним было не только одно удовольствие, но и большая честь. Он, ставя спектакль, всегда знал, что делает и для чего. Для спектакля «Ах, Невский!..» я придумала на музыку Голубевой мазурку, что называется, наоборот, в этом танце и так прихотливый ритмический рисунок, а тут еще он и вообще застроен иначе, вроде как бы вывернут наизнанку… В общем, «взять» это драматическим актерам было непросто. И вот стоят мои «русичи» на сцене и вздыхают… В тот момент появляется Поламишев: «Что, не умеете мазурку танцевать?! Смотрите! Ира, руку!» Тряхнул головой, глаза заблестели и… повел меня… Да так, что я почувствовала – настоящая мужская рука меня подхватила, такая не выпустит, поддержит, не даст даже споткнуться… Упал на колено и обвел меня вокруг себя. Смотрю на артистов, что стоят на сцене, глаза у них округлились, рты пооткрывались… Такой вот он был, Александр Михайлович! Сколько я знаю, он в свое время поступил в разведшколу, даже на территории каких-то государств был заслан… во время войны, потом фронт, несколько тяжелых ранений, лагерь… А в таких вот разведшколах учили многому, в том числе и танцевать. И он крепко сию науку запомнил. И ведь Поламишев знал языки! Несколько языков, немецким в том числе владея блестяще!
В нашем Театральном училище имени Щукина, где мы встретились с ним через несколько лет после работы над спектаклем «Ах, Невский!..», обрадовавшись друг другу, как родные, произошла такая история. Один из студентов «Щуки», по-моему, Энрико Фансека, испанец, сдавал комиссии отрывок, в котором ему помогал однокурсник. Отрывок был на испанском, так что товарищу Энрико пришлось худо-бедно учить текст на языке страны фламенко и корриды. А в комиссию пригласили Поламишева, который после показа попросил слова и обратился к Энрико… на испанском языке, сказав ему что-то такое, от чего юноша ужасно растерялся и покраснел… Оказывается, студент решил особо не напрягаться, просто нес какую-то тарабарщину, чтобы ничего не учить наизусть. Вот Поламишев, который испанский, к великой печали юного хитреца, знал, и отчитал парня, решившего, что в комиссии сидят одни глупцы (или, как сказал Александр Михайлович, бараны…). Но самое главное – профессор Поламишев молодого человека не сдал, в любой ситуации он был – за студента! Он просто отругал его, а членам комиссии сказал, что сделал замечание по отрывку. Я это знаю потому, что история сия выплыла наружу только после того, как испанец, окончив учебу, вернулся на Пиренейский полуостров.
Завершая, скажу о самом главном: Александр Михайлович Поламишев очень любил бывать в Уфе, в Русском академическом театре, «у Миши». Он всегда говорил, что Михаил Исакович Рабинович – его любимый ученик!
Поламишева многие ценили и уважали в Башкирии, тепло и с благодарностью вспоминают его и в Высшем театральном училище имени Бориса Щукина, которому он отдал часть своей жизни!.. Наверное, именно таких, как Александр Михайлович, и называют последними из могикан… 26 ноября наш вуз проводит вечер, посвященный столетию со дня рождения профессора, выдающегося театрального педагога и режиссера Александра Михайловича Поламишева. Светлая память!..