Владимир ЛОБАНОВ: «Про что это я? Про погоду...»

Художников, которые помимо основного своего предназначения писали стихи, а иногда отдавали дань и прозе, не так уж и много. Есть в их числе и те, у кого склонность к рисованию уходила на второй план, уступая передовые позиции лире, у иных же обе музы соперничали за пальму первенства. В общем, если вспоминать имена таких дважды поцелованных Создателем уникумов, то в сей славный список войдет где-то меньше двадцати имен – Микеланджело Буонарроти, Александр Сергеевич Пушкин (вспомните его знаменитые рисунки, читатель!), Михаил Юрьевич Лермонтов, Тарас Григорьевич Шевченко, Василий Андреевич Жуковский, Владимир Владимирович Маяковский, Максимилиан Александрович Волошин, Бенвенуто Челлини, Федерико Гарсиа Лорка, Уильям Теккерей, Антуан де Сент-Экзюпери, Виктор Гюго, Уильям Блейк, Эрнест Сетон-Томпсон, Михаил Васильевич Нестеров и Юрий Иосифович Коваль…
К этому числу замечательных людей мне хотелось бы присовокупить еще одно имя – Владимир Лобанов, уфимский скульптор, народный художник Башкортостана, лауреат Государственной премии РБ имени Михаила Нестерова, доцент факультета изобразительных искусств Уфимского государственного института искусств, лауреат и дипломант различных художественных выставок, участник международных и всероссийских симпозиумов, связанных с основным видом его деятельности.
…Я никогда не спрашивала Владимира Геннадьевича о том, каким образом и когда он ступил и на эту стезю. Скажу больше, зная Лобанова уже достаточное количество лет, я еще ни разу не посягнула на интервью с ним. Может быть, потому, что человек этот для меня загадка. И чем больше закоулков в разветвлениях души таких вот, как Володя, бездубликатных людей, тем сильнее мне хочется пройти этот лабиринт самостоятельно. Я познакомилась с ним, впервые разговорившись на презентации картины «Замок», созданной его другом (и смею надеяться – моим) потрясающим художником Сергеем Владимировичем Маджаром, которую автор писал далеко не один год, вложив в это небольшое по формату полотно все, чем владел как штучный живописец и как невероятно масштабная личность. Событие проходило в любимом мною и, как потом выяснилось, Лобановым Мемориальном доме-музее Аксакова. Помню, я сидела, помалкивая, и впитывала все, что происходило в контексте церемонии представления картины, собравшей в тот день большой круг поклонников творчества Маджара; смотря, что называется, во все глаза и слушая во все уши… И после этого стала время от времени общаться с Лобановым – на открытиях каких-то экспозиций, на традиционных сборах художников, связанных с жизнью СХ, а также в Доме-музее Сергея Тимофеевича…
Внимала его коротким, но всегда художественно достоверным, исполненным тонкого интеллигентного юмора рассказам и точным оценочным репликам. Улыбалась, слушая искрящийся смеховой культурой рассказ про издающую жуткий запах краску Кузбасслак, которой один из чинуш решил во времена оны обновить зеленоватый налет благородной патины, появившейся на женских фигурах монумента Дружбы; была вся внимание, когда Володя делился своими изумительными устными новеллами про великого Михаила Алексеевича Назарова, коего он высоко чтил… И помню, как в дни работы Международного скульптурного симпозиума ArtTerria, проходившего в Уфе, еженедельно наведывалась в одну из локаций Горзеленхоза, где и трудились ваятели из многих краев земного шара, на какое-то время обязательно зависая возле создаваемого Лобановым символа времени, песок которого утекает медленно, вновь и вновь возвращая человечество к исходной точке бытия. Не говорю уж про мои встречи с Владимиром Геннадьевичем в рамках «цокольных» выставок его подопечных по УГИИ и на экспозициях деревянной скульптуры под открытым небом в контексте Дня города… А вот о том, что при рождении Володи Творец вложил ему в руки не только резец, но и лиру, я узнала, только придя в галерею «Мирас» на персональную выставку лобановского друга, однокурсника и соавтора в работе над памятником Михаилу Нестерову, а объединяют этих двоих к тому же любовь к своему незабвенному Учителю – Николаю Александровичу Калинушкину и принципы, которые их наставник исповедовал, обожаемого мною ваятеля Фирданта Нуриахметова «Роза Белой реки». Именно там, в прекрасном зале «Мираса», в те поры располагавшегося на улице Ленина, на стендах с авторской аннотацией к выставке, после текста Фирданта Салимьяновича я обнаружила стихотворение Володи, в двенадцати строчках сумевшего передать и глубинную суть характера своего товарища, и всю содержательную составляющую выставки мастера, взявшего псевдоним Салиравия:
Имя несущее розы –
«Роза Белой реки».
Память детской занозы,
Цветком упадает с руки.
Спираль молодого бутона,
Времени круг зачерпнет
Краем родного понтона.
И птица ночная вспорхнет.
Река отзовется незримо.
По берегу вспыхнут костры.
Виденья, плывущие мимо,
Зацепят шипами багры.
Галина Олеговна Иванова, старший научный сотрудник Дома-музея Аксакова, тогда изумилась моему неведенью: «Да ты что?! Володя давно пишет стихи, и у нас в Голубой гостиной неоднократно читал, каждый раз принося что-то из нового!..» Я тогда просто потеряла дар речи, поняв, что как журналист потерпела фиаско, пройдя мимо уникального факта… «Вот тихушник!» – мелькнуло тогда в моей голове…
Уже позднее, взяв в руки шикарный каталог, посвященный произведениям Фирданта Нуриахметова, я нашла в нем три стихотворения скульптора Лобанова, также характеризующие творческие и человеческие привязанности мастера Салиравия. А затем я отправилась в одну из скульптурных мастерских, где Владимир Геннадьевич сотоварищи – в основном в сей круг вошли ученики педагога Лобанова, корпели над изображениями птиц, которые фигурируют в знаменитой книге Аксакова «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». Затем эти пернатые герои произведения классика, отлитые в металле, «порхнули» под сень деревьев обновленного Сада имени Аксакова… Сам Лобанов трудился тогда над новой версией «Аленького цветочка», сменившего в период реконструкции то уродство, которое символизировало в бывшем Саду Луначарского знаменитый сюжет… Володя пошел провожать нас с фотокорреспондентом к выходу, и мы еще с полчаса беседовали на крыльце о том, что есть в сказке ключницы Пелагеи заветный цветок, и о птицах, над которыми скульптор трудился со своими подопечными. Прощаясь, Владимир Геннадьевич сказал: «Так случилось, что в эти дни, куда ни гляну, вижу птиц – в небе, на мостовой, в мастерской, естественно… И вот родились строчки…» Нечеловеческим усилием воли и памяти я запомнила их, затем, когда мы распрощались, перенесла услышанное в блокнот, далее присовокупив к репортажу о подготовке к открытию Сада Аксакова… Сделала это тайно потому, что доселе, узнав о скрытой жизни души скульптора Лобанова, сколько ни просила его, получить подборку Володиных стихов не могла, он постоянно отнекивался, отказывая мне и утверждая, что не считает такое возможным… В общем, стеснялся и, быть может, даже чуточку трусил, хотя в журнале «Белая река» к тому времени образцы его лирики уже увидели свет…
...Лед тронулся в юбилейный для скульптора Лобанова год, когда в Башкирском государственном художественном музее имени Михаила Нестерова открылась приуроченная к этой дате его персональная выставка, в дни завершения которой автора уговорили (думаю, это удалось именно сотрудникам БГХМ) в процессе итоговой встречи со зрителями представить собравшимся ту часть своей души, которая доселе была недоступна большинству. Как у Марины Цветаевой:
Одна половинка окна растворилась.
Одна половинка души показалась.
Давай-ка откроем – и ту половинку,
И ту половинку окна!
Почему я вспомнила эти цветаевские строки? Дело в том, что Лобанов в этом смысле сродни Марине Ивановне. Он – художник, которому всегда тесны существующие правила, законы профессии, пожалуй, даже канон. Каждый раз, рассматривая его работы (в коих, безусловно, под любой породой, будь то камень, дерево или металл, бьется неистребимая жизнь человеческого духа), я думаю о том, что он пытается вырваться за рамки только скульптуры. Его манят иные способы передачи объема, фигуративности. Его волнует цвет, коим можно протранслировать то, что в разы усилит восприятие зрителем задуманного автором композиции либо портрета. Подчас он привносит в работу акцент, который красной шелковой нитью соединит зрящего с замыслом творца. И его дружба с мастерами живописи, его пиетет в отношении легендарной фигуры художника Назарова, думаю, долгие беседы с Михаилом Алексеевичем – все это наводит меня на подобные рассуждения. И слово, обладающее беспредельным объемом, иной силой и гибкостью мысли родилось в сознании скульптора Лобанова, мне кажется, именно потому. Слушая, как он читает в музейном зале свой цикл, посвященный временам года, я думала именно об этом. И уже, словно с ножом к горлу, пристала к Владимиру Геннадьевичу, добившись-таки своего. Он переволновался, устал и, видимо, поэтому сдался.
А почему мы публикуем подборку стихов Владимира Лобанова только сейчас? Потому, что в июле уникальному скульптору и уникальному педагогу Указом Главы РБ Радия Хабирова присвоено почетное звание народного художника Республики Башкортостан. И «Вечерняя Уфа» таким образом решила поздравить героя своих публикаций.
…А что касается лобановской поэтической подборки, то скажите, уважаемый читатель, сколько музыкальных циклов под названием «Времена года» Вы знаете – начиная от произведений Антонио Вивальди, Йозефа Гайдна, Петра Чайковского, Александра Глазунова (балет), Валерия Гаврилина, Владимира Мартынова (тоже балет) до Астора Пьяццоллы, Вячеслава Овчинникова, Шарля Алькана (двенадцать пьес «Месяцы») и уральского композитора Игоря Парфенова («Домик в Клину»)?..
Добавлю: существует пейзажный цикл Питера Брейгеля под таким названием. А вот в литературе, кроме трех книг Ксении Шелковой, объединенных этим же заголовком и посвященных колдовству, магии, оборотням и прочему, чего я не читаю в принципе, не знаю. Но, безусловно, нельзя не вспомнить серию стихотворений Гавриила Романовича Державина, в заглавия коих просто вынесены названия времен года. Существуют отзвуки этого в киноиндустрии, вспомним, например, цикл «Времена года» французского кинорежиссера, обладателя Гран-при Каннского кинофестиваля Эрика Ромера и потрясающую символичную драму великого южнокорейского кинорежиссера Ким Ки Дука «Весна. Лето. Осень. Зима… И снова весна».
Возвращаясь же к литературе, я не могу не сказать того, что времена года и состояния природы постоянно привлекали мастеров и великой русской литературы, и писателей, равно как и поэтов других стран и континентов. Но на единый цикл никто из них не сподвигся. Это я не к тому, что уфимский скульптор Владимир Лобанов претендует на то, чтобы войти в число мэтров пера, нет. Я лишь о том, что даже в этом вопросе Владимир Геннадьевич идет своим путем, с помощью погружений в состояние природы каждой четверти года, рассказывая нам о времени, которое мы видим за окном, и о себе…
Все, кто с Лобановым знаком, знают, что говорит он всегда негромко. Так вот этот его спокойный, но очень внятный голос и мягкую манеру изложения, уверена, читатель «Вечерней Уфы» услышит и уловит за строчками лобановских стихов и однозначно найдет в его лирике то, что созвучно каждому из нас.



Все паузы года сошлись
в декабре,
Следуя зову итога.
Как сестры стоят
на семейном ковре,
И каждую звать недотрога.

Все паузы года брались за одно:
Время доставить красиво.
Кроить годовое одно полотно,
Вот только к сезону ревниво.

Если весна сочинила цветок,
Лето его расцветило,
Осень цветку наметила срок,
Зима отдохнуть упросила.

И если друзей забирала весна,
Лето в жаре поминало.
Осень с дождем
приходила без сна.
Зима не желала финала.

Все паузы года званы «на ковер».
К согласью званы иль к укору.
Чтобы закончить большой разговор:
Пришлось полотно году впору?


Мы оставляем за собой:
Цветы, следы, печать разлуки,
Мечты таинственные звуки,
Альбомы, книги вразнобой.

Мы оставляем за собой:
Людей, друзей и круг домашний,
Грядущий день
и день вчерашний,
И сны безумной чередой.

Мы оставляем за собой:
Талант, акант, тоску сомнений
И красоту произведений,
И боль, что чувствует любой.


Год без Назарова,
Скученный год.
Попробуем заново
Хроники свод
Изведать на ощупь...
Все неспроста:
«Базарная площадь»,
«Несенье креста».
Сегодня понятно
И ясно тогда,
Не жалуя пятна,
Явилась звезда.
Сегодня понятно,
Тревога и боль
Обозначены внятно,
И знает любой,
Все будет иначе...
И скученный год
Рубеж обозначит,
Но жизнь не вернет
Друзьям и знакомым,
Людям простым,
Ковром невесомым,
Покровом седым.


Ты возьми ладонь мою...
Может, песенку спою
Я про зелень и про лето,
И про осень, как одета
В желтое и рыжее.
Про зиму, что приближена
Белым и морозным...
И совсем не слезным...
Если не уснешь
И весну найдешь...
Зелень возвратится,
Как ночная птица.


Мороз, как опытный сценограф,
Убранством ведает с утра,
Повсюду ставит свой автограф,
Чтоб улыбалась детвора.

Он бутафорский белый иней
Спектаклю зимнему сулит...
Узор из слов, узор из линий,
К тому же сказочно скрипит.

Сезон открыт без репетиций,
Аншлагу зимнему пора.
И без сценических амбиций,
Чтоб улыбалась детвора.


Сыро и зябко,
и лень на пробежку.
Зима тормозит и нас замедляет.
Снежные кочки
с листвой вперемешку,
Босая собака бездумно виляет.

Ждем приговор
сезонный суровый.
Опять карантин,
а может, свобода?
Двор непрерывно
чистый и новый...
Или туман опять на полгода?

Зима не спешит
с предстоящим ответом,
Лишь матовый купол
спокойно шлифует.
Не доверяя случайным приветам,
Наверное, знает, что наколдует.


Зима приходит во спасенье...
Морозит реки и мосты,
Морозит нудное теченье
Бесперспективной суеты...

Перекрывает все дурное
Сугробом призрачных ночей...
И появляется иное
Движенье солнечных лучей.

Их белизна и преломленье -
Залог кристальной чистоты
И дорогого удивленья:
В окне морозные цветы.


Только во сне и в морозы
На оконном стеклянном холсте
Грёзы, грозы и розы
В гениальной своей простоте
Ложатся знамением чуда.
Коротким согласием «Да»,
Того, что пришло ниоткуда
И уйдет неизвестно куда.


Я ни о чем не думаю,
Только снегом хрумаю...
Снегом, снегом
Хрум, хрум.
Веком, веком
Бум, бум.
Солнце очень яркое,
Слепит, слепит.
Глина очень маркая
Лепит, лепит.
Образ подходящий,
Всем, всем.
Завтрак немудрящий
Съем, съем...


Снова сумятица,
Всё невпопад.
Сегодня не пятница
А... снегопад.

Обувь буксует
И голова,
Хоть и бунтует,
Что не права.

Люди, машины
В одну колею.
Улиц морщины
Мешают рулю

Февральский, чернильный
Матричный сбой.
Разговор щепетильный
Между собой

И вывод конечный:
Наверно, возьмусь...
Точно, как встречный
Большой «Беларусь»


Про что это я? Про погоду...
Снег, что прошелся вчера
Кристаллической тетке в угоду,
Отсырел на дорожках двора.

Не прочитана звездная карта...
Небо зашлось молоком.
Экран теневого театра
Таится белесым куском.

О чем это я? О желании...
За экраном млечного сна
Лазейку найти в расписании,
Поскольку погода верна.

Опять маета ожидания
Роняет сомненья зерно
В основы погодного здания...
Опять большинству все равно.

Так о чем это я? О прощении...
Суеты повседневных забот,
О возможном погодном
смещении.
Но пусть нам опять повезет

И лед, что сейчас нарастает,
Ломая дорожки двора,
К весне непременно растает,
Хотя бы затем, что пора...


Остатки снежные по скату
Так вызывающе лежат...
Наверно, выкрали по блату
Кусок сезона напрокат.

Последних писем многоточье,
Как завещание снегов,
Когда зима разбита в клочья
И след простыл «земных» оков.


Среди сумятицы сезонной
И бестолковой толчеи,
Среди чванливости казенной
Обозначаются ручьи.
И надоевшие торосы
Перебиваются ничком,
Как наболевшие вопросы,
Что разрешаются щелчком.
И кровеносная система
Протоколируется вновь,
Пытаясь выправить дилемму
И прибывающую кровь.


Весна срывает все мосты,
Запруд ограды и препоны,
И черноземные пласты
Поток несет через понтоны.
Не удержать канал рожденья...
Потери, боль, ажиотаж
И всевозможные сужденья,
И беспринципный эпатаж.
В одно окно и цвет, и запах.
В одни глаза и плоть, и лик.
Весна свербит в руках и лапах...
Переживите этот миг.


И хмуро, и зябко,
И сыро опять.
Как влажная тряпка
В углу подремать.
Собрать, что разлито
Поспешной весной.
Сказать, что забыто,
Как ил наносной.
И ждать светового
Открытого дня
Как ждут вестового,
Надежду храня


Красивое чувство,
Изысканный слог.
Весеннее буйство
Припрятанных строк
Спутает ритмы
Потока реки,
Как лезвие бритвы,
Коснувшись щеки...


Их двое на свете,
Верьте примете.
Иголка куда,
Нитка туда.
Полотнище стелят,
В полотнище верят.
Иголка изменчива,
Нитка доверчива.
Иголка конкретна,
Нитка предметна.
Услышать друг друга
Сложно с испуга.
Колет иголка...
К тому же осколка
В полотнище пестром
Заметить не просто.
Но греет надежда,
Что будет одежда.
Изящность лекала
Дарует начало
И ценность звена:
Он и Она.


Мы прикасаемся едва,
Едва заимствуем слова.
Едва заимствуем порядок
Слов сочетания и складок.
И слово странное «ледышка»,
Произношений - передышка.
Как предложения к излому
И знак дыханию второму.
Когда из слов почти рассказ.
И в пунктуации отказ.
И держит паузу едва
В том диалоге голова.


Опять фантазии у сна
Вовсю заимствует весна.
Дает надежду на авось,
На то, что раньше не сбылось.
Дает возможность заглянуть
Туда, откуда не вернуть
Несомневающийся взгляд,
Что чаще смотрит наугад.
Но точно знает, что вот тут
Пройдет единственный маршрут...
Маршрут укроется потом
Осенним бархатным листом.
И неожиданно под снег
Уйдет из-под нависших век.


Такое прозрачное утро...
К чему все реалии дня?
Не заменить перламутра
И голубого огня.

Такое прозрачное чувство...
К чему все обиды и сны?
Забудем плохое искусство,
Благие желанья честны.

Такое прозрачное слово.
К чему весь словарный багаж?
Утро - снова и снова.
Все остальное - мираж.


Настроение достану
Сообразно Левитану.
Где красивое с печальным,
Как прозрачное с хрустальным,
Дуновеньем одиноким
И немыслимо высоким
Восстанавливает душу,
Обещая: не нарушу
Первозданность существа
И величье торжества.


Живопись лета
Цветом согрета.
Изумрудно-зеленым,
Малахитно-холеным,
Где ассоциации...
Ольха и акации.
Следы аметиста
От шагов Монте-Кристо.
Где импровизация
И коллаборация
Цвета и звука
Дуба и бука.
Простая и сложная,
Зимой не возможная.


К обеду туча пролилась
Вполне дождливыми слезами...
Как будто туча дождалась,
За горизонт сквозя глазами,
Былой отдушины небес...
Когда дождю не знала меры
И грозовой букет чудес
Лепила по сиянью склеры.
Когда могла простой слезой
Ростки травы поднять бантами
Иль, продвигаясь полосой,
Любить под мокрыми зонтами.
Всегда мелодию вела.
И на ветру привычно крепла.
И потому не поняла,
Что в одночасие ослепла.


Сквозь шторы позднего лета,
Сквозь август и греющий свет
Прекрасного века приметы
Приходят желаньем вослед.
Имперского яблока глянец
Величье дарует душе.
Опять не поймет иностранец,
Как «сладко» душе на меже.
Как робко дрожит паутина,
Свивая осенний канат.
И что безразлична причина,
Коль август кругом виноват.
Как шторы спускаются ниже,
Узоры цветов распустив,
Все тайное делая ближе,
Как старый, забытый курсив.


Быстро лето пролетело...
Будто лето не хотело
Травы зеленой под окном
Мягким, бархатным сукном.
Будто солнечный ангар
Фиолетовый загар
Не дарил телам беспечным,
Праздно встречным-поперечным.
И защитные очки
Не мелькали, как сверчки.
Быстро лето пролетело,
Будто лето не владело
Территорией людей...
Ведь от призрачных идей
Не осталось и следа...
Значит, осень, господа!


Опять очей очарованье,
Опять унылая пора,
Опять природное старанье
В изготовлении ковра.
Ковра, который пышным строем
Устроит в доме торжество,
Ковра, который все укроет...
Обид и сплетен большинство.
Отменит тайные печали,
Что держат с ночи до утра.
И подготовит, как в начале,
Каркас для зимнего шатра.


Бабье лето - не где-то,
Рядом с тобой.
Как прежде одето
Багряной листвой.
Как прежде дарует
Живое тепло.
Слегка озорует,
Забрызгав стекло
Дождем одиночным
Да ветром шальным,
Посланием срочным
Ко всем остальным.


Вот и листья повалом...
Ажиотаж и общий трепет.
Ну неужели со стволом
Они прощания не терпят,
Да нет, конечно, не листва,
А мы остатки провожаем
Тепла, а с ним и баловства...
И календарно уезжаем.
К делам, заботам, к холодам,
К другим порядкам и одежде.
Несем претензии годам
И ускользающей надежде.


В чувстве живом
Есть закономерность -
Осенним дождем
Обретает трехмерность.

Подвижностью форм
Выходит за рамки,
Мимо всех норм,
Без всякой огранки.

Заявляет размер
И плотность фактуры,
Как зримый пример
Настоящей скульптуры.

Сжигает мосты,
Забытой листвою
Силуэт чистоты
Забирая с собою.


Развесил космами туман
Свои затейливые снасти.
И развернул большой карман,
Где спрячет помыслы и страсти.

Куда отправит неспеша,
Контраста звук и яркость цвета,
Подбросив след карандаша
Как характерную примету.

И невозможно угадать,
Куда ведет тот след лениво,
Что хочет вновь туман поймать,
Что существует перспектива...


Иной, неожиданный почерк
Осени поздней, сырой.
Еще не написанный очерк
О листьях, лежащих горой.
О пепельном цвете сакральном,
Контрастным густой желтизне.
Давлении артериальном,
Ответом на цифры извне.
О долгом дождливом тумане,
Холодеющим день ото дня.
И банальном житейском обмане,
Не предупредившим меня.


К каркасу - каркас,
К деревьям - кровать
Кто-то припас...
Но пора убирать
Опавшие листья.
И плед уносить.
Холодная гостья
Спешит обнажить
Прозрачную внешность,
Как будто она
Обожает нездешность
Холодного сна.
И кровать одиноко
В голом саду
Будет высоко
Бормотать ерунду.
Что-то о вишне,
Цветом на плед
Одеянием лишним...
Зимой его нет.


Набор палитры октября,
Плотный, дорогой,
парадоксальный.
Тончайший лист,
почти сусальный,
С опалом черным говорят.
Эмоции затянуты узлом,
Шарфом шерстяным, цветастым.
От красоты до жалости
контрастом
Удержан настроения излом.
Октябрь, переполненный чутьем,
Осенью таким необходимым,
Стараясь показаться нелюдимым
Дышит ожидаемым бельем.


Простите осени капризы
Непредсказуемой бравады,
Гипертонические кризы,
Сплошь эпатажные наряды.
Она намерена успеть
Столы накрыть перед дорогой.
Успеть отходную пропеть
Про то, как звали «недотрогой».
И угостить чем Бог послал.
И самой яркой, чистой краской
Изящно выкрасить портал,
Не уступая зимней сказке.


Хмурую осень,
Промокшую с ночи,
Утром попросим
Высушить очи.
Снять пелену
Ночного тумана,
Облегчить вину
Погоды изъяна...
Но выправить случай
Осень не может.
Дождливые тучи
За завтраком гложет.
И, видимо, споры,
Сомненья и слезы
Выведут скоро
Зима и морозы.


Прозрачное дерево - осени знак,
Холодных ветров приближенье...
Последние листья укрыты в гамак,
Приходу гостей - уваженье.
Длинное небо сквозит горизонт,
Открыто любуясь простором.
Пора зачехлять прохудившийся зонт,
Белизна открывается взорам.
На смену забавной цветной кутерьмы
Приходит торжественный образ,
Приходит суровый порядок зимы,
Чистый пронзительный возглас.