«Иду своим путём»

Жизнь и судьба легендарной актрисы и режиссера, выдающегося театрального деятеля, подвижника и первопроходца Сахибжамал Гиззатуллиной-Волжской были явлены залу в спектакле Уфимского государственного татарского театра «Нур» – «Туташ. Прерванный полет…». Его по роману Айгуль Ахметгалиевой (сценическая версия театра – Гульнур Усманова) поставил народный артист Республики Башкортостан Азат Зиганшин, сценография – Полина Емельянова, художник по костюмам – Алия Байрамгулова, хореография – заслуженная артистка Республики Башкортостан Рамиза Мухаметшина, музыкальное оформление – Азат Зиганшин.
…Думается, есть своя глубокая, смыслообразующая закономерность в том, что название стихотворения Габдуллы Тукая буквально само «попросилось» в заголовок этой статьи. Дело в том, что в спектакле – театральном романе (так его авторы определили жанр, «природу чувств» своего произведения) отчетливо просматривается не явный внешне, но сущностный интертекстуальный диалог Поэта и Актрисы. Ведь именно юный Габдулла Тукай в далеком 1909 году, спеша на день рождения к молодой, но тогда уже очень известной в Казани актрисе, решил подарить ей не банальные цветы, а волшебное четверостишие, пророчески определившее не жизнь Сахибжамал Туташ, а ее судьбу:
Лишь вышло солнце –
мир лучистый засверкал.
Так Гиззатуллина: лишь вышла –
счастлив зал.
Всевышний подарил им равный
блеск лучей:
Ему играть средь туч,
играть на сцене ей.
Точно так же, спустя всего три года, Поэт напишет знаменитое стихотворение «Иду своим путем», где снайперски точно скажет и о своей трагической жизни, и о великой судьбе:
Я устремляюсь в высоту,
в безмерность, в бесконечность…
Я вечно юным быть хочу,
рождая радость всюду,
Пусть гаснет солнце в небесах,
я новым солнцем буду.
Пронизанные солярной символикой поэтические предсказания сбылись. Габдулла Тукай стал солнцем татарской поэзии, одним из основоположников татарской литературы, а яркие, сильные лучи творческого и организаторского гения Сахибжамал Гиззатуллиной-Волжской до сих пор уверенно освещают сценические подмостки Татарстана и Башкортостана. Но как же тернист был этот славный путь…
Старший современник Волжской и Тукая Антон Павлович Чехов в самой театральной своей пьесе «Чайка» представил два жизненных сценария для художника. Комфортный, удобный, каботинский, – словом, пошлый для ремесленников-«архаистов» – Аркадиной и Тригорина, и тяжкий, горький, порой – катастрофический – путь познания для «новаторов»-первопроходцев – Заречной и Треплева. Но только они – носители высшего Дара – обретают в искусстве духовное бессмертие. Именно эта дихотомия жизни и судьбы становится сюжетообразующей для театрального романа, придуманного авторами спектакля «Туташ…».

Линия жизни возникает своеобразными кинематографическими «наплывами» – флэшбеками. Юная Сахибжамал Чулпан Раяновой - точь-в-точь героиня поздравительного четверостишия. И не только на сцене. Актриса наделяет свою героиню витальной энергией ураганной силы заразительности. Ее легкая, искрометная Сахибжамал вдохновляет всех – и подружек, и коллег по театральному цеху. Все покоряются этой победительной жизнерадостности! И совсем, совсем иное в спектакле-линии судьбы… Безысходно унылая, удушливая атмосфера психоневрологической больницы. Дверные проемы (на самом деле, иллюзия выхода: сюда только входят) в сплошной стене. И в этом «мертвом доме», выморочном мире появляется – Она… Волжская народной артистки Башкортостана и заслуженной артистки Татарстана Фины Валеевой, безусловно, больше, чем серьезная, ответственная роль. Это – поступок. Профессиональный и человеческий, личностный. Или, если говорить о его духовном смысле – подвиг. Как движение, усилие, упорный труд, преодоление. Преодоление своей молодости и красоты, природного изящества, на что с очень большой неохотой идут актрисы. Фина Валеева безоглядно мужественно, отважно и жертвенно воплощает не пожилую больную женщину, а Судьбу. Поэтому сценическое существование актрисы никак нельзя назвать игрой. Это – предельной степени интенсивности проживание, пребывание во плоти великой героини. Пороговое (на границе жизни и смерти) состояние Фина Валеева передает через скупые, можно сказать, аскетические средства внешней выразительности. Поэтому самое сложное в спектакле – это контрапунктическое противостояние двух очень разных по внешнему рисунку ролей актрис.
…Молча, отрешенно сидит Волжская-Валеева на больничной койке с пресловутой панцирной сеткой, молитвенно-трепетно обнимает свой чемоданчик. Там – святыни: фотографии, письма, документы. Эти зоны молчания в спектакле настолько эмоционально насыщенны, что воспринимаются как откровение. Тем сильнее впечатление от резких стыков статики, немой скорби и вспышек панического крика, безнадежных попыток пробиться через сплошную стену. Сколько горя и тягот носит в себе эта хрупкая и сильная, нежная и непоколебимо стойкая женщина…
…И вновь флэшбек-контрапункт: танцующая, балетно-стройная, завораживающая голосом-колокольчиком Сахибжамал Чулпан Раяновой – сама душа искусства. Вот как, как можно изображать символ, оставаясь при этом абсолютно живым, внутренне драматичным человеком?! А смысл такого контрапункта в том, что душа театра живет и в седовласой измученной женщине: это птица-душа бьется в грязно-зеленую стену, это она кричит, пытаясь вырваться на волю. Объединяет такие разные сцены еще один символ. На сей раз – предметный. Чемоданчик Волжской – единственная нить, которая связывает ее с прежней жизнью. Саквояж Сахибжамал Туташ, который она решительно поднимает, решительно прощается с любимым, решительно едет к своей единственной на всю жизнь любви – Театру… Героиня Фины Валеевой уже прибыла на свою – увы! – конечную станцию, где спасительные грезы-воспоминания и жуткая реальность так тесно перемешались. Извечный конфликт – героя и толпы – продолжается даже здесь. Подвижник обречен на одиночество – и в юности, и, тем более, в финале жизненного пути.
А пока Волжскую, такую странную, такую ни на кого не похожую, окружает агрессивная, однородная, серая масса. Так, постепенно, но уверенно, вторым смысловым планом входит в спектакль притчевая стихия.
…Сотрудник больницы хромоногий Петров в исполнении Эльмира Хаертдинова – очень осторожный, робкий, всего боящийся человек. Его кредо – покорность и компромисс. Своего рода хромоногий «Гефест», вечно причитающий и от всего предостерегающий. Он потрясен стоицизмом Волжской – «Прометея». А она не боялась и не боится ничего: ни религиозных преследователей, ни противоречий с коллегами, ни расставаний с любимыми, даже партийного суда – ничего! Сахибжамал Гиззатуллина-Волжская выступает в спектакле своеобразным носителем «эффекта Прометея», когда люди, боясь самостоятельности и ответственности, отказываются от высшего Дара – света и свободы. Но как раз с Петровым под влиянием Волжской происходит чудесное перерождение. Если с самого начала и на протяжении всего действия Петров суетливо бежит по первому начальственному окрику высокомерной и жесткой медсестры Хании (точная работа заслуженной артистки Башкортостана и Татарстана Лияны Хаертдиновой), то к финалу сценического повествования в этом нерешительном человеке вдруг все изменится. И даже хромать он станет меньше, а на очередной хозяйский зов твердо и с достоинством скажет: «Подождите!». Словно подслушал гордую интонацию Сахибжамал Туташ Чулпан Раяновой, которая смело идет на конфликт с самим Кариевым (заслуженный артист Республики Башкортостан Вильдан Мисбахов). Она уверенно отстаивает свое видение театра и никогда не будет покорной. Точно такой же останется Волжская до конца своих дней.
«Все на процедуры!» – пронзит больничную тишину отвратительный голос. Все – но только не Сахибжамал: она не способна ходить строем, «глядя в затылок». Она – «идет своим путем».
Вдруг подумалось, что почти в одно время с Габдуллой Тукаем, всего пару лет спустя, у русского поэта Осипа Мандельштама в сборнике «Камень» появятся строки, ставшие гимном стоического героизма:
Здесь я стою – я не могу иначе,
Не просветлеет темная гора –
И кряжистого Лютера незрячий
Витает дух над куполом Петра.
…Но на какие жертвы приходится идти! Героиня Чулпан Раяновой будто сторонится человеческих привязанностей, даже к мужу, приемной дочке. Она вновь выбирает Театр. Жизнь разрушается, а великая судьба – творится на наших глазах.
Можно сказать, что героиня обречена на подвиг. Влекомая любовью-страстью к искусству, она в этом несовершенном, разбалансированном мире напоминает всем нам об идеале, о существующей мере вещей. Как считал теоретик романа М.М.Бахтин, «…именно личностное «я» вырастает из опыта творческого освоения мира». Это становится ценностным центром и для авторов романа-спектакля, и, конечно же, для реципиентов искусства – театральных зрителей.
А для героини… Театральный роман «Туташ…» в силу пластичности жанра превращается в роман-фреску, где диалог жизни и судьбы написан не яркими красками по сырой штукатурке, а живой кровью.
…В Уфе голос героини Чулпан Раяновой уже больше не звенит детским колокольчиком. Он стал ниже, солиднее. Пластика обрела величавую элегантность.
События – стремительно несутся, взвихриваются историческим ураганом (революция, гражданская война), а Сахибжамал Туташ остается той же – несгибаемой, верной своей цели, полной чувства достоинства, как профессионального, так и человеческого. Впрочем, одно от другого для героини Фины Валеевой и Чулпан Раяновой неотделимо. Преодолевая неизбежное одиночество, разбитое женское счастье, Туташ строит Театр. И, к чести театра, нельзя не отметить, что этот диалог Жизни и Судьбы зритель понимает и, главное, принимает. Какими аплодисментами прерывается монолог Туташ о татарском театре в Уфе!
И здесь вновь вспоминаются бессмертные строки Габдуллы Тукая:
Театр и зрелища,
и школа для народа,
Будить сердца людей –
вот в чем его природа!..
Он к свету нас ведет…
…Едва оказавшись в страшной больнице, Волжская Фины Валеевой внушает хромому Петрову размеренным голосом театрального педагога: «А все же у тебя есть голос. Три вещи необходимы актеру – голос, голос и голос. Давай, рассказывай!». Голос самой Туташ – свободный, мощный – звучит, летит и поныне. Надо только дать себе труд прислушаться…