Оборванные струны

Печаль моя светла...

Недавно в интернете я обнаружила фотографию, где запечатлен уголок моего детства. С этого ракурса у нашего дома видна только крыша... А вот дом, где обретались Груздевы, а также каменный двухэтажный, где жила мамина подруга, познакомившая моих родителей, получились очень хорошо. На этих улицах я училась ходить, здесь жили люди, которых долгие годы я считала своими родственниками, ведь нити их судеб пересекались с нашими, мы учились друг у друга, помогали друг другу, дышали одним воздухом.

Груздевы жили на углу улиц Кирова и Ленина в обычном двухэтажном доме барачного типа. До войны их семья из шести человек занимала 28-метровую комнату на первом этаже с тремя окнами в сад. Глава семьи пропал без вести в 42-м. В том же году на фронт ушел сын Груздевых - Леонид, а в 43-м, прибавив себе два года, уехала с санитарным поездом младшая из сестер - Фрося. Дома остались старшая Антонина с мужем и мамой Верой.
Отец вспоминал, как в довоенные годы народ собирался у них во дворе на посиделки. Первый этаж дома занимала какая-то контора, а на втором было четыре комнаты, в которых жили четыре семьи. Кухни как таковой не было, но имелись две буржуйки и одна русская печь. Еду готовили на примусах или керосинках. В русской печи хозяйки поочереди пекли хлеб и пироги, устраивая соревнование: у кого вкуснее получится.
На посиделки собирались не только молодые, но и взрослые, приходили со своими табуретками старики. А главной притягательной силой этих собраний была Нелли Феоктистовна Басаргина из комнаты номер 3. В ее крошечном закутке, кроме узкой железной кровати, сундука, тумбочки и обеденного стола, был кабинетный рояль. Часто из распахнутых настежь окон звучали Шопен, Лист, мелодии русских романсов. Под окнами на скамеечке или на бревнах усаживались Валерка по прозвищу Пароход с аккордеоном и Лёнька Груздев с гитарой. Вокруг располагались слушатели... Одни занимали места на ступеньке крыльца, другие усаживались на траву. Женщины затягивали что-нибудь печальное... Лёнька мгновенно подхватывал мелодию, затем вступал аккордеон, и, словно эхо страдающего сердца, отзывался рояль. Праздники отмечали весело: с частушками, танцами, крутили пластинки на патефоне; приносили столы, угощение - у кого что было; звякали граненые стопочки, пахло квашеной капустой, жареной картошкой... Перед тем как разойтись по домам, Нелли Феоктистовна сама брала в руки гитару и исполняла “на дорожку” какую-нибудь ямщицкую песню. В такие моменты казалось, что листва переставала шелестеть и даже проезжающие по мостовой лошади не так громко стучали копытами.
Как-то неожиданно очаровала всех юная Фрося. Брат показал ей основные приемы игры на гитаре, а абсолютный музыкальный слух помог девочке в совершенстве овладеть инструментом. В конце 30-х годов Нелли Феоктистовна, несмотря на занятость в школе (она преподавала историю и географию), стала учить Фросю нотной грамоте. Когда на школьных вечерах выступали гитаристы брат и сестра Груздевы, вторую гитару одалживал им одноклассник Леонида Илья. Двенадцатилетняя исполнительница смущалась при встрече с русоволосым, голубоглазым Илюшей, который был старше девочки на три года, но даже мимолетный его взгляд вдохновлял Фросю, и гитара в ее руках звучала особенно проникновенно.
Старшая из детей Груздевых, Тоня, работала официанткой в столовой. Симпатичная, бойкая на язык девушка имела множество поклонников, обожала танцы, смело флиртовала с кавалерами. В качестве личной охраны при ней были брат и его приятель Илья. Мальчишки выглядели старше своих лет: плечистые, с хорошо развитыми бицепсами (занимались плаванием и греблей), они как-то сдерживали накал страстей, пока, наконец, не появился... милиционер. Страж порядка был холодно-сдержан, строго-официален, и только карие глаза из-под низко надвинутого козырька фуражки блестели не по уставу весело и с явным интересом к даме. В свободное от службы время милиционер превращался в доброго малого, остроумного собеседника, ловкого танцора, а потом... стал мужем Антонины. Лёнька понял: кончилось детство, и сестра больше не нуждается в его защите. А вот Илья расстроился не на шутку! Он даже пробовал начать курить и сделал себе наколку на руке в виде якоря. Парнишка где-то прочитал, что якорь - это символ разбитых надежд. Лёнька успокаивал друга: “Ну, что ты?! Тонька - хороший человек, но вертихвостка. Да и старуха она для тебя! Вот Ефросинья подрастет... Она человек серьезный. И профиль у нее, как у римской богини... Сама Нелли Феоктистовна сказала!”
Когда лето 1941 года вступило в свои права, мальчишки целыми днями пропадали на лодочной станции, Фрося занималась музыкой. Известие о начале войны молодежь встретила с воодушевлением; казалось, вот оно - время подвигов, славы, побед! Комсомольцы толпами шли в военкоматы; мужчины, энергично жестикулируя, спорили о сроках окончания войны, и только старики печально качали головами, щурились и вздыхали, посасывая козью ножку с ядрёным самосадом.
В начале октября ночью моего отца и его сестру пригласили в качестве понятых в комнату их соседки Нелли Феоктистовны. Двое работников НКВД объяснили, что будет производиться обыск. Военные перебирали учебники, атласы, тетради, рылись в сундуке, заглядывали в кастрюли. “Встаньте, Басаргина! Я должен осмотреть кровать”. - “Владимир Кириллович, да вы меня прекрасно знаете! Я же ваших детей учу. В чем моя вина?!” - “Гражданка Басаргина, у меня приказ... Ваша девичья фамилия Бергер? Родители - немцы?” - “Ах, вот оно что... Но их уже давно нет в живых, - Нелли Феоктистовна зябко повела плечом, - никого нет... муж погиб, сын умер от голода”. “Кстати, о вашем муже... Он ведь царский офицер?”
Не найдя каких-либо компрометирующих материалов, чекисты попросили понятых ознакомиться с протоколом и расписаться. Затем один из них вышел, а другой, глядя в темное окно, спокойно произнес: “Гражданка Басаргина, вы пойдете с нами. На сборы десять минут”. Нелли Феоктистовна собрала небольшой чемодан, завернула в простыню зимнее пальто: “Я могу что-нибудь понятым на память оставить?” Владимир Кириллович неопределенно пожал плечами: “Я жду вас в коридоре”. “Вот, возьмите патефон и пластинки! Мои любимые вальсы! И чугунок... В нем и супы, и каши особенно вкусно получаются”, - Нелли Феоктистовна быстро сунула в чугунок мешочек с мукой и несколько кусков сахара.
Комнату Басаргиной опечатали, а на другой день какие-то военные увезли рояль. Вскоре в комнате появились новые жильцы - беженки из-под Могилева, женщина с двумя девочками.
Немного не дожила до Победы тетя Вера Груздева, скончалась она в марте 1945 года. Перед новогодним праздником Лёнька прислал домой письмо и фотографию, где он изображен при полном параде: фуражка набекрень, грудь в орденах и медалях. Потом была тяжелая контузия, а в апреле после лечения в госпитале младший лейтенант Груздев вернулся в родную Уфу.
Возвращение домой Фроси в конце июня повергло близких и знакомых в состояние, близкое к панике. Трофеями девушки были германский чайный сервиз с розовощекими амурами, гитара в изящном кожаном чехле и... белокурый мальчик лет четырех, говорящий с немецким акцентом.
“Ты что-о-о?!! Фрица привезла?!!” - пьяная физиономия Лёньки просто побагровела от ярости. Девушка легко подняла на руки худенькое, болезненно-прозрачное тело ребенка и, отбросив со лба прядь своих густых волос, властно произнесла: “Не смей говорить со мной в таком тоне! Мы воевали с фашистами, с захватчиками! А он... - Фрося сильнее прижала малыша к своей груди. - Ваня остался один, его родители погибли, мы его от бродячих собак едва отбили. Теперь - это мой сын”. Лёнька застыл с открытым ртом: левая половина лица сестренки была изуродована ранением, глаз отсутствовал.
На вечернем совете муж Антонины решительно заявил: “Фрося, в первый же выходной я отвезу тебя с сыном в деревню к своей тетке. Пока не научишь Ваньку нормально говорить по-русски, на люди его не выводи. Вообще-то деревня татарская, но... пусть лучше с татарским акцентом разговаривает”.
Через три года, когда Ване нужно было идти в школу, мальчик свободно владел и русским, и татарским языками. На свежем воздухе, на парном молоке, на травяных отварах с башкирским медом организм ребенка окреп, и в Уфу приехал симпатичный, улыбчивый мальчик, подвижный и любознательный. Фрося устроилась нянечкой в детский приют. Тоня с мужем получили отдельную квартиру, а на старой остались Лёнька и Фрося с Ваней.
Однажды, прогуливаясь с сыном по Ленина, Фрося увидела знакомое лицо... “Илья? Ты? Что к нам не заходишь?” Мужчина смутился: “Да неудобно как-то... Я мастером на заводе работаю, учусь на вечернем. Леонид пьет... Наши пути разошлись”.
“Это его война не отпускает; после контузии сильные головные боли. А ты к нам с Ваней приходи”. Илья скользнул взглядом по изувеченному лицу девушки, закашлялся и стал торопливо прощаться: “Забегу... как-нибудь...”
29 июля 1953 года запомнился моим родителям не только потому, что они отмечали свою помолвку и день рождения; они оба родились в один день, только мама на десять лет позже. Жили они в той же комнате того же старенького двухэтажного дома на углу Кирова и Ленина. Столы накрыли во дворе; собрались родственники и соседи. Отец вынес на крыльцо патефон, начались танцы. Фрося резала холодец на порции, когда ее обнял Ваня: “Мамуля, там какая-то тетя у ворот стоит...” Фрося быстро вытерла руки и подошла к нерешительной гостье. Это была пожилая женщина в старомодном пенсне, с небольшим саквояжем и стопкой книг, перевязанных веревочкой. Фрося на мгновенье замерла... “Ой, Нелли Феоктистовна! Милая! Как я рада!” Подбежал Леонид, другие соседи; мой отец был растроган до слез. Нежданную гостью усадили за стол, накормили, угостили вишневой настойкой, познакомили с новыми жильцами.
“Так! - Леонид хлопнул ладонью по столу. - А где же теперь Нелли Феоктистовна жить будет? Ведь комната ее занята?!” Срочно отправили делегацию в контору, занимающую первый этаж. На первых порах вновь прибывшей предложили чуланчик, в котором хранились ведра, лопаты и другой хозяйственный инвентарь. После оформления в домуправлении необходимых документов Басаргина получила прописку. Мужчины быстро сколотили ей деревянный топчан, столик, а женщины принесли одеяло и подушку. Кто-то из моих теток подарил медный чайник, Фрося постелила на стол вышитые ею самой салфетки и торжественно поставила на них пару трофейных чашек с амурами. Нелли Феоктистовна всплеснула руками: “Ах, как всё удачно устроилось! И не надо карабкаться по крутой лестнице на второй этаж! И даже окошко есть!”
Теперь после работы Фрося частенько заходила к своей старшей подруге “на чай”. Они беседовали обо всем, словно между ними не было разницы в возрасте. Их разлучила война, их объединила война, они говорили на одном языке, у них обеих было надорванное болью сердце.
Иногда, прихватив корзину с гостинцами, жильцы дома, где жила Басаргина, переходили улицу и небольшой компанией собирались в доме Груздевых. Пили чай с сушками, с вареньем... Играл патефон. По несколько раз слушали записи Руслановой, Утёсова, Шульженко. Однажды Нелли Феоктистовна выбрала из коробки одну пластинку, поставила на патефон, потом почему-то обернулась к Леониду: “Это мой самый любимый вальс”. Играл духовой оркестр. Музыка плавно поднималась, как огромная невесомая бабочка, кружилась под потолком, заполняя собой пространство, о чем-то вздыхала, потом начинала метаться, биться о стены, в форточку, пытаясь вырваться из этой комнаты, и вдруг стремительно падала, рассыпаясь блестящими искрами, словно осколками разбитого стекла. Некоторое время стояла тишина. Лёнька, почему-то на цыпочках, подошел к шкафу и достал из глубины свою гитару. Осторожно перебрал струны, взял несколько аккордов, взглянул на Нелли Феоктистовну... Она одобрительно закивала. Через несколько минут вальс ожил в интерпретации гитариста. Казалось, звучала та же мелодия, но появилось в ней что-то еще... как будто в общую тему влился сюжет еще одной души. Фрося достала из чехла трофейную гитару и поддержала брата. Импровизация получилась настолько удачной, что некоторое время слушатели не могли выразить эмоции. Нелли Феоктистовна обратилась к Ване: “Понравилось? Что ты чувствуешь?” Мальчик провел тонкими пальчиками по струнам маминой гитары... “Мне как-то тревожно и легко... Так бывает, когда зимой с крыши в сугроб прыгаешь...” Леонид бережно взял в руки пластинку: “Старинный вальс “Оборванные струны”. Автор Пётр Гапон”.
Когда мне исполнилось четыре года, родителям дали отдельную квартиру в новом доме, но еще несколько лет мы приезжали на улицу Кирова, в гости к нашим бывшим соседям и друзьям. Я прекрасно помню шумные посиделки во дворе, помню запах духов Нелли Феоктистовны, незабываемую игру на гитаре дяди Лёни и тёти Фроси Груздевых.
В середине 60-х годов стали сносить нечетную сторону улицы Кирова от угла, где уже тогда в доме сталинской постройки располагался магазин “Спорт”. Одной из первых ордер и ключи от новой квартиры получила Нелли Феоктистовна. Как она была счастлива! Вместе с моими родителями ходила смотреть СВОЮ однокомнатную квартиру на втором этаже пятиэтажного дома в районе Центрального рынка. Мама помогала упаковывать вещи; купили и привезли в пустую еще комнату новый книжный шкаф... Наконец ранним утром Леонид, Ваня и мой отец на грузовике заехали во двор нашего бывшего дома. Ветер теребил занавеску на открытом окне Нелли Феоктистовны, комнату освещала настольная лампа. На стук в дверь никто не отозвался. Хозяйка в темно-бордовом халате полулежала на кровати, опираясь на подушку; на коленях раскрытая книга. Мой отец пощупал пульс... и опустил уже холодную руку.
Я рассматриваю ставшую уже исторической фотографию, вглядываюсь в фигуры редких пешеходов, словно пытаюсь узнать среди них дорогих моему сердцу людей. Мне грустно, но грусть моя легка... как отзвуки старого вальса.