Имена

Галактика великого Льва

1 и 2 декабря на филологическом факультете Башкирского государственного университета будет проходить Международная научно-практическая конференция “Проблемы взаимодействия языка, литературы и фольклора и современная культура”. Она посвящена памяти известных фольклористов Башкирии - профессора Льва Григорьевича Барага (1911-1994) и доцента Людмилы Ивановной Брянцевой (1946-2012).

...Лев Григорьевич Бараг - фольклорист с мировым именем, преподаватель и ученый, проработавший в нашем университете сорок три года. Все, кто соприкоснулся с ним в профессиональном или человеческом плане, испытали его благотворное влияние. Несколько поколений студентов и преподавателей вспоминают его как неповторимую личность. Льву Григорьевичу и посвящена эта статья.
Время, которое отделяет нас от Льва Григорьевича Барага, не ослабило память о нем, не размыло его образ в нашем сознании. Скорее, напротив. Чем очевиднее сегодня деградация культуры, опрощение образования, разгул пошлости, чем нагляднее пренебрежение к гуманитарной сфере жизни, тем значимее и ближе становится фигура Льва Григорьевича и его уроки. Он предстает знаком подвижничества и сопротивления неразвитости, примером стойкости в неблагоприятных условиях жизни. А ведь время, когда он работал, было неизмеримо более суровым и жестким. И тогда расхождение с официальными установками грозило тяжелыми последствиями.
...Даже внешний облик Льва Барага был колоритен и непривычен. Высокий, худощавый, с породистой головой, густыми бровями, из-под которых на вас смотрели пытливые и внимательные глаза, он сразу привлекал внимание окружающих. Достаточно было увидеть, как он стремительно поднимался на четвертый этаж университета, чтобы оценить энергию, исходящую от этого человека. Когда он разговаривал вполголоса с кем-нибудь в коридоре, это было слышно по всему этажу. Природа наделила Льва Григорьевича качествами трибуна-главаря, мощным голосом, увлеченностью, артистизмом поведения в аудитории. Его обращение к студентам на лекции “Друзья мои!” означало приглашение в мир тайн литературы, в мир магии и искушения. И он умел открыть неповторимость каждого писателя, о котором шла речь.
У окружающих он вызывал разные ассоциации, в основном кинематографического плана: Дон-Кихот, Иван Грозный, Петр Первый, Владимир Маяковский... И это не случайно. Он был профессионалом высшей пробы и одновременно театром одного актера.
Главное, что характеризовало его - увлеченность и внутренняя свобода. Такую раскованность поведения не мог позволить себе никто из преподавателей. Потому что для этого надо было обладать огромным запасом знаний, ответственностью за взятую манеру. И нужно было выдерживать ее каждый день. Но для Льва Барага она была органична.
Лев Григорьевич являл нам урок профессиональной честности, готовности защищать свою позицию в условиях, которые неблагоприятны и даже опасны. Он совершал поступки, которые делают ему честь. В 1948-1949 годах в стране проходила кампания по борьбе с космополитами. Их обвиняли в преклонении перед Западом и умалении отечественной культуры. По сути это было очередное “завинчивание гаек” в условиях “холодной войны”. И в это время Лев Бараг - доцент кафедры всеобщей литературы Белорусского государственного университета в Минске - подверг критике кандидатскую диссертацию партийного чиновника из обкома этой республики. Защита была отложена. А молодой ученый был обвинен в том, что в своей педагогической и научной работе принижает белорусский фольклор, считает, что его сходство с фольклором других европейских народов возникло через заимствование как результат западноевропейского влияния. То есть Льва Барага представили как “безродного космополита”. Результат не заставил себя ждать. По указанию обкома он был уволен из университета и должен был немедленно покинуть Минск и Белоруссию. Фактически это было изгнание исследователя. Около двух лет он перебивался как мог, поскольку его нигде не брали на преподавательскую работу. В 1951 году Льва Барага приняли в Башкирский государственный педагогический институт (с 1957-го - университет), где он проработал сорок три года до своей кончины. Но это жизненное испытание не сломило исследователя и не укротило его нрав. Бойцовские качества Барага проявлялись не раз и в различных ситуациях. Напомню еще об одном факте.
В 1960-е годы в советском литературоведении возник спор о главном герое романа Михаила Шолохова “Тихий Дон”. Известный шолоховед Лев Якименко утверждал в объемной монографии “Творчество М. Шолохова”, что Григорий Мелехов - “отщепенец”, запутавшийся на путях истории, что это не герой Шолохова. Субъективно исследователь хотел защитить автора “Тихого Дона” от нападок за метания Григория Мелехова. Но объективно он исказил суть романа и отношение автора к своему герою. “Благими намерениями дорога в ад вымощена”. А ведь Михаил Шолохов сказал: “Я хотел показать очарование человека”.
Молодой ленинградский исследователь Анатолий Бритиков выступил в книге “Мастерство М. Шолохова” против этой интерпретации и оказался в центре критики. Ведь книга Якименко была выдвинута на соискание Государственной премии. В этой обстановке Лев Бараг публикует статью о фольклоре в романе Шолохова и фактически поддерживает позицию Бритикова. Это был поступок истинного ученого. И его молодой коллега был благодарен за помощь. Кстати, когда Шолохов познакомится с книгой Якименко, он скажет, что этой ошибочной точке зрения не помогут никакие подпорки. Позднее Лев Якименко откажется от своей первоначальной трактовки и в новом издании монографии даже не упомянет о ней.
Конечно, для гуманитариев Башкирии, для нашего университета Лев Григорьевич Бараг был подарком судьбы. Зрелый преподаватель со столичным образованием и опытом работы в крупных вузах, он сразу оказался в центре филологии республики. Тот факт, что ему приходилось до этого читать обширный круг предметов от фольклора до истории русской и зарубежной литератур, от теоретических дисциплин до спецкурса по творчеству Шолохова, обеспечивал кругозор и взгляд “сверху” на конкретное литературное явление. Эрудиция помогала масштабнее и объемнее видеть литературный процесс, точнее определять вклад отдельного писателя в общее дело. Само присутствие Льва Григорьевича среди нас побуждало собраться и быть в лучшей профессиональной форме.
В советское время студенты-филологи обязательно ездили в диалектологическую и фольклорную экспедиции. И это оставляло неизгладимый след в их памяти. Они соприкасались с народным творчеством, заглядывали в историю прошлых поколений, приучались к собиранию и осмыслению поэтического материала. Само приобщение к данному процессу открывало истоки народной культуры, ее национального своеобразия. Во время экспедиций Лев Григорьевич Бараг делал немало открытий для себя и студентов. Он посещал отдаленные уголки Башкирии, чтобы в расположенных там украинских, чувашских, литовских и других селах собирать фольклор, сохранившийся только в этих местах и уже забытый на их родине. Потом собранный материал сопоставлялся с опубликованными текстами и выявлялись разница и варианты.
В тех экспедициях Лев Григорьевич был неутомим и деятелен. В поисках новых материалов его не останавливали ни расстояния, ни знойная погода, ни бытовые условия, ни специфические особенности охоты за фольклором. Если нужно было “разогреть” бабушек-исполнительниц, добывалась заветная бутылочка и шла в дело. Если нужно было перетащить высохший кизяк, чтобы освободить исполнительниц от их труда, засучивались рукава. Но результат должен быть несомненен. Собиратель фольклора возвращался в Уфу с багажом толстых тетрадей, с запасом работы на всю зиму. И это совершалось год за годом.
Показательна и сама культура работы. Все записи народных песен, сказок, преданий делались и на магнитофоне, и в тетрадях. Далее сверялись и переписывались в две большие тетради на случай потери одной. Сопроводительные сведения велись подробно, часто с приложением фотографий. Это обеспечивало полную информированность тех, кто потом исследовал материалы. Такая работа завершалась зимой обстоятельным анализом и осмыслением бытования данного фольклора. Из академических учреждений национальных республик потом приходили благодарные письма за посланные материалы и комментарии.
В своей работе на кафедре ученый воспитывал уважение к профессии преподавателя, ответственность за уровень знаний, за готовность чему-то научить студентов. Каждый приход в аудиторию Лев Григорьевич воспринимал как экзамен своему профессионализму, способности открыть нечто новое, увлечь своим интересом к теме. И эта увлеченность была даже важнее полноты или точности знания. Возможно, выполнить эти требования к себе не всегда получалось или получалось не так, как хотелось бы. Но они были стимулом для развития.
Лев Григорьевич испытывал дискомфорт и неудобство, если слышал комплименты в свой адрес, махал руками, словно защищался от сглаза, и переводил разговор на суть темы. Он понимал, что любой комментарий преподавателя несоразмерен таинству творчества, а наша жизнь неадекватна участи художника и результату его труда. Ведь путь к совершенству сочинителя оплачивался всей его жизнью. А наш комментарий был всего лишь честным прочтением его творения... Конечно, Лев Григорьевич знал и понимал больше, чем мог высказать в публичном выступлении. Он был ограничен существующей цензурой. Свобода слова и мысли наступила позже, в 1990-е годы.
Как у любого преподавателя, у него была внешняя, публичная деятельность в университете, на кафедре или в аудитории. И была упорная, сосредоточенная работа дома - над статьей, монографией, коллективным сборником. И эта работа поражала тщательностью и результативностью. Достаточно было увидеть, как он правил полученные статьи, чтобы оценить меру вложенного труда. Из пятнадцати страниц он оставлял десять, из десяти - шесть, и в ответ на обескураженность, недоумение заверял автора: “Поверьте, Ваша статья стала точнее и интереснее”. И когда автор читал итоговый вариант, он соглашался, понимая, каких усилий стоила эта доработка.
Апофеозом профессионализма и артистичности Льва Григорьевича стала защита им докторской диссертации в Москве в Институте этнографии в 1971 году. Те, кому довелось побывать там, увидели блистательное представление. Эпицентром его были выступления диссертанта. Лев Григорьевич буквально рвался к кафедре, чтобы ответить на замечания рецензентов и заданные вопросы. Он демонстрировал поразительное знание материала. Его аргументы были весомы и зримы. Когда возникло сомнение в национальной принадлежности одного рассказчика, Лев Григорьевич нарисовал на доске генеалогическое древо этого человека и представил его родословную до пятого колена. Он бы неистов и сокрушителен. Столичные ученые, которых трудно чем-то удивить, только охали от восторга. Лев Григорьевич предстал настоящим львом науки, который расправлялся с замечаниями блистательно и впечатляюще. Петр Григорьевич Богатырев - патриарх фольклористики и его учитель - взмолился: “Лев Григорьевич, пощадите нас. Мы не сомневаемся в Вашей правоте...”. Другой авторитет в фольклористике, Эрна Васильевна Померанцева, восхищенно смотрела на Барага. А ведь за этим успехом стояли десятилетия напряженного каторжного труда!
А потом несколько преподавателей Башкирского государственного университета, проходящих стажировку в МГУ, бережно проводили его до почтамта, а затем и до гостиницы, чтобы в состоянии возбуждения он не пошел на красный свет и не отвлекся по пути.
Конечно, Лев Григорьевич искал себе учеников. Он готов был ради повышения профессионализма студентов идти на эксперименты. Так, по его предложению на факультете было введено индивидуальное обучение, которое реально прошли только несколько человек: среди них - Ромэн Гафанович Назиров и автор этой статьи. Суть его состояла в том, чтобы заменить студентам-литературоведам ряд лингвистических дисциплин дополнительными спецкурсами по теме дипломной работы и усилить теоретическую подготовку выпускников. Аналогично планировалось поступить и с теми, кто специализировался по лингвистике. Но позже данный вариант вызвал недовольство чиновников из Министерства образования и фактически был свернут.
Лев Григорьевич Бараг стремился отправить студентов на конференции в Московский и Санкт-Петербургский университеты, чтобы они оценили столичный уровень и получили заряд увлеченности на будущее.
Ответственность Льва Барага за свое дело была первична. Когда он из-за рассеянности попал в аварию и получил тяжелейшее сотрясение мозга, Льва Григорьевича в больнице мучила одна мысль: он не сможет поехать в Москву в качестве оппонента докторской диссертации - защита будет сорвана по его вине. Эта мысль терзала его в последние дни...
Яркая личность может вызвать не только восхищение своей неординарностью, объемом знаний и внутренней свободой, но и негативную реакцию. Срабатывают ревность, желание укротить то, что выламывается за границы твоих представлений и возможностей. Когда в 1990-е годы университет выдвинул Льва Барага на звание члена-корреспондента Башкирской академии наук, это вызвало там переполох, и он не набрал большинства голосов. Предпочтения секции были иные, да и Лев Бараг выглядел бы там как слон в посудной лавке...
В 1990-е годы его, как и другого крупного лингвиста университета профессора Леонида Михайловича Васильева, выдвинули на звание заслуженного деятеля науки Российской Федерации. Документы “заморозили” в обкоме КПСС и не отправили в Москву. Мне, как декану филологического факультета, приходилось выяснять причину задержки. В обкоме партии объясняли невнятно: возраст соискателей, исчерпанность квот, необходимость подождать... Но потом оказалось, что эти звания “в порядке исключения” присудили тем людям, которые в свое время были студентами и молодыми коллегами наших соискателей.
Конечно, такая несправедливость была оскорбительна, но изменить отношение Льва Григорьевича Барага к преподавателям не могла. Он всегда был щедр и доброжелателен даже к тем, кто за его спиной посмеивался над ним, считая его чудаком и человеком не от мира сего.
А между тем его работа по исследованию восточнославянского и тюркского сказочного эпоса уже получила мировую известность. В 1966 году Лев Бараг публикует в Берлине в научном издательстве (Akademie Verlag) свод избранных белорусских сказок на немецком языке. Он является издателем обширного сборника Belorussische Volksmaеrchen, автором подробного научного комментария к сказочным текстам и послесловия. Издание этого свода послужило включению белорусских фольклорных материалов в труды славистов разных стран. Этот солидный научный сборник с 1966 по 1980 год выдержал десять изданий на немецком языке общим тиражом более 100 тысяч экземпляров. Он разошелся по всему миру и принес автору заслуженное признание.
Лев Григорьевич Бараг был приглашен сотрудничать с редакцией 60-томной “Энциклопедии сказок”, выходившей в Берлине и Нью-Йорке на немецком и английском языках с 1975 года. В ней публиковались статьи о белорусских, русских, башкирских и украинских сказках.
В 1984-1985 годах Л.Г. Бараг совместно с Н.В. Новиковым опубликовал в издательстве “Наука” “Народные русские сказки А.Н. Афанасьева в 3 томах” с обстоятельными комментариями и предисловием. Это издание является наиболее полным научным изданием сказок А.Н. Афанасьева.
Бесценен вклад Льва Барага в изучение башкирского фольклора. Он был участником и руководителем фольклорно-этнографических экспедиций Башкирского государственного университета, исследовал и систематизировал народные сказки, воспитал целую плеяду талантливых учеников. И он по праву считается основоположником школы башкирской фольклористики. Объем работы, выполненной им в этом направлении, огромен. Назовем лишь три крупных издания:
1. Лев Бараг является соредактором и соавтором систематизации и научного комментария к 5 томам башкирских народных сказок, которые вошли в 18-томную научную серию башкирского фольклора. Она издана Башкирским книжным издательством с комментариями на русском языке в 1972-1986 годах.
2. Лев Бараг - соредактор перевода и соавтор научного комментария к 12-томному своду башкирских народных сказок на русском языке, изданному в 1987-1991 годах.
3. Под его редакцией издано двадцать выпусков межвузовского научного сборника “Фольклор народов России”.
И каждую статью молодых исследователей он прочитывал не один раз, редактировал и доводил до совершенства. Он не мог допустить, чтобы где-то проскользнула неряшливость мысли или неточность фразы.
Здесь указаны только вершинные достижения Льва Григорьевича Барага как ученого. А сколько их было в его трехстах научных публикациях! Невозможно понять, как он успевал охватить и исследовать такой большой объем материала. Его трудоспособность и результативность выламываются из привычных представлений.
Изучение фольклора отдельного региона или национальности вело исследователя к историческому и культурному контексту, к пониманию влияния и взаимовлияния культур. А это выводило на простор общих тенденций региональных и межрегиональных связей. Любая замкнутость, изолированность в этом процессе рождала ограниченность развития, архаичность материала. Как профессионал Лев Бараг мыслил масштабно и дальновидно.
Под руководством ученого только в нашем университете подготовлены и защищены более десяти кандидатских и докторских диссертаций. Среди его учеников, ставших крупными специалистами, успешно продолжавшими дело своего наставника, - Б.Г. Ахметшин и Л.И. Брянцева, И.Е.Карпухин и А.М.Сулейманов, Н.Т.Зарипов и В.В.Блажес, М.Г.Рахимкулов и другие авторитетные исследователи.
Есть такое суждение: “Милосердие выше закона”. Оно означает, что верить желательно не тому, что реально, а тому, что потенциально проявляется в этом человеке. Хотя может и не проявиться. Но вера предпочтительнее строгого суда. Лев Григорьевич принадлежал к тем, кто верил в потенциал студентов и преподавателей. Его экзамены превращались в муку для него самого. Он хотел ставить студентам только “отлично” и “хорошо”. Он не мог допустить, чтобы его предметы, которые он любил и к которым трепетно относился, кто-то мог проигнорировать. И он тянул такого студента, чтобы тот ответил достойно. А если не получалось, начинал сам объяснять суть вопроса. Глядя испытующе на нерадивого ученика, он с укоризной в голосе спрашивал: “Теперь Вы поняли, как надо было отвечать?”. Студент благодарно кивал, раздумывая над тем, поставят ли ему “хорошо”. В крайних случаях Лев Григорьевич отправлял студента подготовиться еще раз, не ставя в ведомость никакой оценки. Естественно, экзамен затягивался до темноты. Кто-то жаловался в деканат и даже ректорат, что экзамен превращен в консультацию для неподготовленных, а остальные страдают до ночи. Начальство потом дружески журило преподавателя, он смущался, удрученно разводил руками... и все повторялось снова. Но те, кто проходил через это испытание, получали редкий урок великодушия.
А после экзамена часто совершалось театральное действо. И происходило оно по пути домой в троллейбусе или автобусе. Те, кому довелось оказаться в качестве попутчика Льва Григорьевича, знают, как это происходило. Чаще всего он пробирался в начало салона, где было посвободнее, и вступал в доверительный разговор со своими сопровождающими. Разговор, как полагал наш учитель, шел почти шепотом, но вскоре голос его становился громче, крепче и через минуту весь салон уже оказывался его коллективным слушателем... Из этой “беседы” можно было узнать многое о литературной жизни начала XX века: как молодой Бараг оказался в ЛЕФе, почему Маяковский в 1918 году состязался с Северяниным за звание “короля поэтов”, что любил Есенин. И почему Пастернак не подвергся репрессиям, а “Тихий Дон” - вершина мировой литературы минувшего столетия... В “запасниках” преподавателя находилось много увлекательных историй и фактов, которые не умещались в лекциях и которые он жаждал передать своим подопечным. Да и не все можно было тогда говорить публично. А в личной беседе это допускалось.
В автобусе эти “закрытые” сведения и истории передавались с такой живописностью и подробностями, будто Лев Григорьевич непосредственно сопровождал писателей по жизни и был их биографом. Он умел превращать свои знания в живые театральные зарисовки. В нем жил артистический дар, который не реализовался профессионально... В итоге все, кто находился в салоне, становились свидетелями этого художественного монолога. А Лев Григорьевич, глядя пытливо на своих растерянных попутчиков, ошеломленных и подавленных всеобщим вниманием, победоносно и торжествующе улыбался... Он сотворил театр одного актера. Мавр сделал свое дело и может выходить на остановке перед домом.
Лев Григорьевич был щедрым и терпеливым наставником. Он не жалел сил и времени на то, чтобы вразумить не очень подготовленного или начинающего исследователя. Он открывал перед ним перспективы его темы, ориентировал на вдумчивую подготовку структуры и методики работы, на преодоление узости и локальности подхода к материалу. Не всегда и не до каждого доходили сразу эти советы. Но со временем молодые воспитанники обретали зрелость и были благодарны своему учителю за терпение и полученные уроки.
Лев Григорьевич Бараг строил свои отношения с коллегами на доверии. И это обязывало больше, чем указания начальства. Это означало качественное и своевременное выполнение намеченного. Утратить доверие такого человека значило опозорить себя, расписаться в своей несостоятельности. И когда его подводили или не могли сделать так, как должно, он не выяснял причины, а включался сам и доводил намеченное до ума.Так было со статьями в сборники, с редактированием докладов и кандидатских диссертаций. Его расположенность к людям, неконфликтность поведения, готовность подключиться становились уроком для окружающих.
Профессиональные интересы и цели были для него первичны. И он готов был тратить на это свои силы, время и здоровье. Достойный результат окупал все. И это было правилом его работы.
Неординарность личности вызывает разное отношение. Одни воспринимают ее ревниво и болезненно. Другие - с благодарностью и вниманием. Третьи - с настороженностью и опаской. Ведь присутствие личности неизбежно выявляет уровень твоей собственной развитости, готовности учиться и совершенствовать себя. А это не всех устраивает... Поэтому и отношение к Льву Григорьевичу Барагу было неоднозначным. Но все признавали его высокий профессионализм и авторитет в науке. И когда он выступал на Совете университета, то часто соотносил наши усилия с уровнем столичных университетов, предлагая ориентироваться на высшие достижения. Он бичевал провинциальную успокоенность, самодовольство, развенчивал узость и недальновидность мышления. Ученый ратовал за более активное содружество национальных филологий в республике, за освоение передовых достижений науки. Он настаивал на том, чтобы новое поколение филологов обязательно проходило аспирантуру и докторантуру в столичных вузах. Лев Бараг был противником любой замкнутости, чванства, ограниченности кругозора. Но подняться до уровня его мышления мог не всякий. Некоторые воспринимали его критический пафос болезненно... К чести ректора университета Шайхуллы Хабибулловича Чанбарисова, он всегда вставал на сторону строптивого профессора: “Учитесь мыслить масштабно... Не обижаться надо, а поднимать уровень культуры - и своей лично, и профессиональной... Лев Григорьевич Бараг радеет не за себя, а за перспективы университета. И это надо ценить и поддерживать... Кто еще скажет правду о нас самих? Беречь надо таких людей, не дергать по мелочам...”. Такие комментарии ректора означали солидарность с ученым и поиск более перспективных решений для развития вуза.
Уроки Льва Григорьевича Барага - это школа профессионального мастерства и нравственной прочности преподавателя. Те, кому довелось общаться с ним на кафедре, факультете или на научных конференциях, сохранят его уроки в памяти. Но этого мало. Нужно, чтобы они воплотились в конкретные дела и поступки. Передать их новому поколению мы можем только через свое собственное поведение и свои жизненные принципы. Надо быть достойными своих учителей. И это лучший способ сохранить память о Льве Григорьевиче Бараге.