Тёплая память

Негромкий мягкий голос, светящиеся даже в преклонном возрасте, с легкой лукавинкой глаза… Когда я вспоминаю этого человека, на душе становится удивительно тепло и покойно. Годы, годы… Замечательному педагогу, краеведу, большому другу нашей редакции Борису Леонидовичу Попову исполнилось бы 95.

«Здравствуй, Юра!» – «Бося! Дорогой! Кого я вижу!» Они дружили очень много лет - Борис Попов и мой коллега и наставник в практической журналистике, блестящий спортивный обозреватель, поэт и балагур Юрий Федорович Дерфель. Они были очень разные, но их объединяло многое: коллекционирование, любовь к литературе и родному городу, трепетное отношение к истории Великой Отечественной… Тонкий мастер слова, стилист Дерфель очень ценил Бориса Леонидовича как автора газеты и всячески сподвигал того на создание очерков об истории Уфы и не только. Мне, совсем юному сотруднику «Вечерки», делящему кабинет с мэтром, всегда было очень забавно видеть живое общение скабрезника-матерщинника и человека, самое ругательное слово из уст которого я когда-либо слышал, было «дурак». Но это ничуть не мешало им полноценно беседовать, и лишь иногда Борис Леонидович, косясь в мою сторону, произносил укоризненно: «Ну Ю-ю-юра…»
Когда Дерфель ушел на пенсию и, тяжело заболев, отошел от редакционных дел, я очень боялся, что Попов перестанет к нам ходить. Но он продолжал писать. К моей великой радости, мы сдружились, и вот уже он стал моим автором. Настал день, когда мы вместе хоронили Дерфеля… «Знаешь, Слава, приехал я с поминок и всплакнул малость. Столько лет вместе…»
И продолжилось время, которое я бы смело назвал эпохой Попова в нашей газете – настолько яркими, сочными, «вкусными» были его публикации. Я уже неоднократно писал о феноменальной памяти Бориса Леонидовича, но с удовольствием упомяну об этом снова. Фантастика! Он мог без труда перечислить всех, кто работал с ним в одном заводском цехе в годы войны (имея бронь оборонного предприятия, он рвался на фронт, в итоге был призван, но не на передовую), легко перечислял имена и фамилии одноклассников и окончательно меня добивал, воспроизводя по памяти весь список своих однокашников в… малышовой группе садика. Он был поразительно скромен и порой начинал махать руками, когда я называл его краеведом: «Да какой я, Славочка, краевед! Я просто долго живу, и у меня хорошая память!» Его память я бы назвал теплой – ведь он никогда не вспоминал плохое, а любил рассказывать о светлом и приятным. Столь же тепла и наша память о Борисе Попове.
Его помнят и любят выпускники библиотечного техникума очень многих лет, ибо он был Педагогом с большой буквы: кристально честным, порядочным и принципиальным. Мне приятно слышать, когда кто-то, не скрывая гордости, сообщает: «Я учился у Попова!»
Он жил честно и спокойно – как велят душа и совесть. Верил в идеалы коммунизма, был великолепным лектором-агитатором. И остался на всю жизнь верен своим убеждениям. Не предал их, как иные, и не устремился, что называется, задрав штаны, в первые ряды новой правящей партии.
Он был удивительным рассказчиком. Перед моими глазами вставали картинки прошлого: вот нравы Центрального рынка, вот быт Нижегородки, а вот игры пацанов с «Карлухи»… И в своих заметках он все это описывал тоже блестяще. Писал он, как и говорил: спокойно, размеренно. Но как ярко и образно! Долгое время Борис Леонидович был постоянным персонажем традиционной полосы «Вечерки» - «РазНародного четверга». Под рубрикой «И тут подошел Попов и сказал…» мы публиковали его комментарий на злободневную тему, которой была посвящена полоса. И это, по мнению вечеркинцев и наших многочисленных читателей, было замечательно!
...На склоне лет он переехал к сыну в Тюмень. По Уфе, конечно, тосковал и продолжал присылать в редакцию свои замечательные заметки. Нередко в конверте я обнаруживал старое фото моего друга с надписью на обороте: «Это тебе на память. Вспомнишь старика…» Обменивались мы и посылками с приятными подарками. Однажды я получил на почте коробку, в которой что-то гремело. Оказалось, что Борис Леонидович прислал мне керамическую бутылку, выполненную в виде бравого охотника с ружьем и добытым зайцем. Этот сувенир привез с войны его отец, Леонид Попов. Сосуд был тщательно обернут в газеты и переложен поролоном, но это его не спасло… Я тщательно, как пазлы, склеил все обломки, и уже много лет керамический охотник взирает с полки серванта на моих домочадцев и гостей. «В целости до тебя охотник-то добрался?» - строго вопросил он тогда по телефону. «Конечно, Борис Леонидович!» - «А то эти почтовики такой народ…»
Он продолжал писать, хотя уже по-стариковски ворчал – то и дело я слышал в телефонной трубке: «Хватит, наверное, уже бумагу переводить, порох кончается». Я уговаривал его не делать этого. Но, видимо, пришло время… И он, наверное, почувствовал свой уход – в один из дней я услышал по телефону его глухой голос: «Славк, я, похоже, умираю… Уже совсем скоро…»
Жалел ли он о чем-то при жизни? Мне он об этом не говорил. Но я абсолютно точно знаю, о чем жалеет сейчас душа убежденного атеиста с «церковной» фамилией: о том, что не верил в Бога. Но думаю, господь простил светлого человека, и душа его нашла упокоение там, где ей и было должно.