Шестой день уфимского футбола

Сейчас уже вряд ли удастся назвать точную дату, когда диковинная в начале xx века игра - футбол впервые была представлена на обозрение уфимцев. Кто-то, наверное, вспомнит стадион «Динамо», где в 30-е годы проходили матчи первых организованных футбольных команд, но футбол существовал в Уфе еще до революции.

Ворота из трёх жердей
Мой дед по маминой линии Андрей Васильевич Окунев, работая в Уфимских железнодорожных мастерских, любил, как он выражался, размять кости. Были у него самодельные гири, с удовольствием он играл в рюхи (типа «городков»), но особый интерес возник у Андрея Васильевича к футболу. В 1910-1918 годах на двух площадках нашего города, а точнее сказать пустырях - в районе нынешнего стадиона «Динамо» и в Саду народной трезвости (теперь это парк имени Ивана Якутова) парни гоняли тряпичный мяч, стараясь забить его в самодельные ворота, сделанные из трех жердей. Тон задавали архиерейские (по месту проживания - Архиерейка - ныне район за Башкирским академическим театром). Их отличала агрессия и спайка. В Саду народной трезвости играли преимущественно железнодорожники, или, как их тогда называли, «паровозники». Специальных тренировок не было, но заранее договаривались о сроках проведения матчей и по очереди играли то в том, то в другом месте. Постепенно футбольные поединки стали привлекать внимание зрителей, появились постоянные болельщики, точнее, «болейщики», как их тогда называли.
Мой дед по линии отца - Александр Андреевич Фадеев - был человеком далеким от спорта, но любая игра увлекала его. Если учесть, что дом Фадеевых находился по улице Аксаковской, недалеко от Большой Ильинской (ныне Заки Валиди), где и проходили футбольные матчи, то легко можно себе представить, что мои будущие деды вполне могли видеть друг друга. У них были похожие судьбы: оба принимали участие в русско-японской войне и Первой мировой. Только вот Александр Андреевич служил при штабе, а Андрей Васильевич воевал в окопах, имел два Георгиевских креста. Поэтому не удивительно, что «паровозник» Окунев, несмотря на невысокий рост, играл в нападении, а болельщик Фадеев - элегантно одетый, с хорошей военной выправкой - чинно восседал на складном стульчике, попивая принесенный из дома морс и покуривая папиросы. У обоих к тому времени родилось по трое детей, у обоих супруги были категорически против этой «дурацкой игры».

Архиерейские
Назвать какие-то конкретные имена и фамилии футболистов, к сожалению, почти невозможно. Да и пользовались они в основном кличками, прозвищами; так удобнее. Александр Андреевич часто вспоминал Бубу-Бубенца. Это был грузный брюнет высокого роста, с сильными ногами и длинными, цепкими руками. Он играл вратарем, но, если заводился, мог пройти через все поле, ловко обвести несколько игроков и забить гол. Соперники его боялись, но особенно страшен был Буба, когда его команда проигрывала с крупным счетом.
Чьи имя и фамилию я могу назвать точно - это Илья Любимов (на поле - Леля). Он приходился дальним родственником Фадеевым и известному врачу Николаю Матвеевичу Любимову - уфимцу, ставшему первым выборным ректором Казанского университета. Леля играл, как сейчас сказали бы, на позиции опорного хавбека, отличался выносливостью, виртуозным дриблингом, мог грамотно подстраховать товарища. Внешне футболист имел средние показатели роста и веса, обладал копной русых волос и светло-голубыми глазами. В его манере игры преобладала высокая техника владения мячом и деликатное отношение к соперникам, что резко отличало его от других архиерейских. Этого симпатичного молодого человека прекрасно знала моя будущая тетя, а тогда совсем юная барышня - Ниночка Фадеева. Она всегда заранее начинала готовиться к визиту Ильи: надевала самое красивое платье и просила, чтобы ей «закудрявили» волосы. Илья приветливо улыбался девочке, брал почитать из прадедовской библиотеки книги и, усевшись в глубокое кресло, казалось, забывал обо всем. Его тонкие, словно девичьи, пальцы осторожно перелистывали страницы, он выпивал две-три чашечки чая с вареньем или конфетами, а потом, словно спохватившись, расспрашивал хозяев о здоровье, говорил о погоде. Александр Андреевич уводил молодого человека к себе в кабинет, и вскоре оттуда доносились непонятные для женского уха слова: «корнер», «офсайд», «пенальти»...
День, когда к архиерейским на матч приходили «паровозники», вдохновлял моего деда, как концерт симфонического оркестра. Александр Андреевич уже с утра что-то напевал себе под нос, тщательно подбирал галстук к костюму, просил кухарку приготовить побольше морсу или чаю с ромом, рассовывал по карманам носовые платки, портсигар, коробочку с монпансье или изюмом.
Назначенный матч проходил в любую погоду. Поэтому сын кухарки помогал Александру Андреевичу донести складной стульчик, зонт и питье, устраивал его на удобной позиции, а в случае надобности бегал домой за теплым пледом.



«Паровозники»
Матчи в Саду народной трезвости собирали разномастную компанию болельщиков. Приходили военные, мастеровые, пожарные, местные жители. Были среди зрителей и женщины. Оба моих деда вспоминали трех дам в небольших вуалетках, с лорнетами. По возрасту можно было предположить, что это мать с дочерьми или дама с воспитанницами-компаньонками. В команде «паровозников» преобладали игроки более возрастные, дисциплинированные, менее выносливые, чем архиерейские, но достаточно техничные, способные по ходу игры менять тактику.
Извозчик Николай приезжал поддержать своего младшего брата железнодорожника Федора, который жил по соседству с моим дедом Андреем Васильевичем на Выселках (ныне район за Аграрным университетом). Федор играл опорного защитника, иногда заменял голкипера или арбитра. Сам Николай на матчи не выходил, но любил присутствовать на разминке, помогая футболистам дельным советом, или ассистировал, как теперь сказали бы, в наигрывании стандартов.
Самым старшим по возрасту среди игроков являлся Паря (Парамон) - коллега Федора. Он был старше Андрея Васильевича (примерно 42-45 лет), высокий, крепко сложенный, с мощным, пушечным ударом с обеих ног. Его хорошо запомнили мамины старшие сестры. Они рассказывали, что футболисты - друзья отца - после игры частенько приезжали к ним в гости, устраивая складчину. Мать готовила «кайзеровский» омлет или жарила картошку на сале. Однажды после матча произошла драка; проигравшие - архиерейские не стерпели разгромного счета, и Буба врезал своим кувалдой-кулаком двум лучшим бомбардирам железнодорожников. Паря и мой дед дали отпор, но и сами пострадали. Делая им примочки, моя будущая бабушка сердито отчитывала обоих: «Парамоний, ты взрослый мужик! У тебя девять детей... (Потом десять, двенадцать, тринадцать - Г.Ф.) Ты посмотри, на кого похож? Трех зубов нет! Губы разбиты! Андрей, лежи спокойно! Эко ведь как глаз-то заплыл!»
Проходили дни, заживали раны, забывались обиды. На улице к Николаю подходил кто-нибудь из архиерейских футболистов, ловко запрыгивал в дрожки и «с сурьезным видом» начинал разговор: «Дело есть... Можно встретиться у нас. После игры уха будет. Своим скажи, пусть день назначат». Прошлым не попрекали; что было - прошло.

Измены-перемены
Настоящий кожаный мяч появился еще до войны в 1913 году. После Первой мировой в командах поменялись игроки: одни погибли на фронте, другие умерли от болезней; пришли более молодые любители футбола. Стали возникать стихийные команды гимназистов. Спорт - в трико или широких шароварах уже не казался чем-то эпатажным, на уфимских улицах можно было встретить велосипедистов, на открытых площадках в парках играли в теннис. Зимой активизировалось общество конькобежцев. Как-то возле играющих на снегу в футбол железнодорожников остановился длинноногий юноша с коньками в руках. Его пригласили играть. Парнишка быстро освоил правила и вскоре предложил свою методику тренировок; то есть каждому игроку развивать не только общую физподготовку, но и специализироваться в каком-то амплуа. По тем временам это было нечто совершенно новое, ведь футбол был еще почти театральным зрелищем, оставляя результат матча как бы на втором плане. Звали этого новатора Комар (возможно, прозвище от фамилии). Сам Комар хорошо зарекомендовал себя в нападении, благодаря высокому росту результативно играл головой, был скоростным футболистом.
Революционные события внесли коррективы и в мир уфимского футбола. Первую серьезную потерю понесли архиерейские. У Бубы-Бубенца красноармейцы пристрелили Янычара - крупного черного кобеля, который уже много лет сопровождал хозяина на все матчи. В ход пошли знаменитые вратарские кулаки. За оказанное сопротивление Бубу расстреляли прямо возле его дома под яблоней…
В 1919 году, когда в Уфе у власти оказались колчаковцы, отличился Леля-Илья. Он влюбился в дочь какого-то белогвардейского офицера и увез ее в неизвестном направлении. Всех родственников и знакомых Любимовых-Фадеевых допрашивали, производили обыски, но никаких следов беглецов обнаружить не удалось.
Свои трагедии пережила и команда железнодорожников. Два брата Николай и Федор оказались по разные стороны баррикад. Оба погибли в Гражданскую. Судьба Комара неизвестна, но... в 1939 году, будучи на русско-финской войне, Александр Андреевич оформлял документы на погибших. Ему в руки попали личные вещи уфимца Глеба Комаровского... записная книжка и две фотографии. На фото были пожилая пара с девушкой-подростком и юным гимназистом, на другой карточке красивая молодая женщина с тремя девочками-погодками. Быть может, мой дед не зафиксировал бы в памяти эту фамилию, если бы не содержание книжки. В ней, кроме каких-то деловых записей и адресов, были начертаны схемы расстановки игроков на футбольном поле. В личном деле Комаровского указаны два адреса: харьковский - жены и уфимский - матери. Александр Андреевич отправил похоронку и вещи Комаровского в Харьков, но пакет вернулся с пометкой «адресат выбыл». К тому времени война закончилась, и мой дед решил лично встретиться с матерью Комаровского, тем более что жила она недалеко, на улице Пушкина.

Что наша жизнь? Игра!
По приезде в Уфу в марте 1940 года Александр Андреевич узнал, что мать Глеба Комаровского умерла несколько дней тому назад.
В моих детских воспоминаниях запечатлелись слова тети Нины: «Когда будешь приходить на кладбище к бабушке, ориентируйся по двум рябинкам, дойдешь до могилки Комаровской, бабушкина - от нее - справа». Дед скончался в конце 1940 года. Его вещи долгое время хранились у старшей дочери Нины. Именно от нее я узнала о событиях далекого прошлого; с любопытством перебирала старинные фотографии, альбомы, рисунки. Помню и клетчатую записную книжку Комаровского, заполненную аккуратным, убористым почерком, какие-то схемы, несколько шаржей, стихи. Тогда, увы, я не могла оценить прогрессивность мышления этого, безусловно, одаренного человека, понять его мысли в плане вариативности тактики футбола. После смерти тети Нины многое из ее архива просто выбросили.
В начале 30-х годов прояснилась судьба Ильи Любимова. Он с семьей жил в Подмосковье, работал в леспромхозе и тренировал местную футбольную команду. Несмотря на загруженность делами и проблемы со здоровьем, Илья всей душой отдавался любимой игре. Вспоминаются слова английского писателя Энтони Берджесса: «Пять дней ты будешь трудиться, как говорит Библия. Седьмой день принадлежит Господу. Шестой день для футбола».