Такие похожие и такие разные судьбы...

В последнее время, когда вспоминаю кого-то одного из этих двоих фронтовиков, в судьбах которых так трагично и в то же время столь героически-мужественно отразились события Великой Отечественной войны, сразу на ум приходит второй. Видимо, их одинаковая профессия уже в мирное время и достойное к ней отношение, их любовно-прочный у обоих семейный тыл и журналистское мое с ними параллельное знакомство в 70-е годы как раз и вызывают такие объединяющие ассоциации. Что ж, и в самом деле свет памяти Анатолия Вахрушева и Ильи Перельмана, их верных подруг, что теплом своим продляли мужьям послевоенные жестоко подточенные нездоровьем десятилетия, годы, месяцы, дни, может пролиться и рядом, вместе, аналогично их жизням, являющим пример служения Отечеству, человеческой порядочности и ненависти к нацизму.
Директора 106-й уфимской школы Анатолия Александровича Вахрушева еще долго поминали добром на близлежащих улицах за тот покой и порядок, что он организовывал с помощью юных дружинников, которые дежурили не только в коридорах и классах, но и далеко за пределами своего здания. Вроде бы что такое школьники для хулиганья, в том числе и взрослого? А еще как помогало – тем более что присматривал за мальчишками кто-то из отвечающих за дежурство учителей или активистов родительского комитета; да и самих юных дружинников Вахрушев воспитывал мужчинами, чтобы храбрости и выдержки было им не занимать. Кстати, и тем, кто еще недавно числился среди неблагонадежных...
Директор преподавал историю и, как большинство фронтовиков, о своем пути на войне много не говорил, а об однополчанах и близких товарищах рассказывал, рождая в ребятах ответную реакцию – и гордость за солдатскую отвагу, и желание подражать, и сочувствие к людскому горю и страданию от лютых зверств врага. От него узнали школьники про лучшего друга по военному училищу Гену Паньшина, который подорвал себя гранатой, когда его окружили фашисты. Выждал, пока фрицы подойдут поближе, чтобы как можно больше их уничтожить. С Геной Вахрушев воевал в одной части, по его предложению друзья поменялись портупеями, и паньшинская осталась у Анатолия, напоминая постоянно незабываемой болью о дорогом человеке, единственном сыне у родителей, талантливом поэте и музыканте.
Преступления нацизма воочию повидал, когда разведывательная рота первой врывалась на освобождаемую от фашистской оккупации территорию. В одной из деревень плачущие женщины сообщили бойцам, что гитлеровцы увезли всех детей, обещая вернуть. Оказалось, по соседству был расположен госпиталь для офицеров, где и обнаружили детские трупы с выкаченной кровью для высшего нацистского состава. Этот факт фигурировал на Нюрнбергском процессе, где не простили военных преступников. Не простил их и Анатолий Вахрушев.
Как-то, договорившись с ним об интервью, услышала, как в ответ на телефонный звонок, раздавшийся в ходе нашего разговора, он закашлял, пожаловался на простуду и отказался приехать куда-то там. Я тут же предложила перенести нашу беседу, а Анатолий Александрович возразил, дескать, это он «якобы занедужил», чтобы не идти на встречу с ветеранами прошедшей войны из Германии. «Не могу, что хотите со мной делайте! – произнес, нервно забарабанив пальцами по столу. – Столько их издевательств над мирными жителями насмотрелся, что до конца моих дней не поверю в полное осознание ими вины перед человечеством».
Стойко переносил тяжелую отметину войны, старался не показывать вида, опираясь на массивную палку. Наверное, только жена Тамара Карповна сполна понимала, как ему трудно, как тяжело терпеть боль и держаться.
...Тот боевой эпизод изначально складывался удачно. Надо было взорвать мост. Задание получили шестеро. Пытаясь приблизиться к объекту через крутые обрывистые берега, выбрали иной путь – проплыв под водой. Сколько раз Тамара Карповна мысленно представляла, как опасен такой поступок в окружении врага, хотя знала, что Толя раньше увлекался греблей, плаванием, водолазным спортом, даже нескольких тонувших спасал. Но одно дело мирная жизнь и совсем другое – предрассветным часом под прикрытием реки готовить взрыв моста. По стечению обстоятельств тот приток Кубани звался Белой, и Тамара считала его роковым в отличие от их родной реки, где они жили и были счастливы. Да, когда самое тяжелое и рискованное вроде бы было позади, когда осталось несколько шагов до спрятанных в кустах мотоциклов, вдруг чиркнула пуля, попав в позвоночник, и он перестал чувствовать ноги...
Они познакомились, когда учились в институте, он был старше на целую войну, на свою нелегкую фронтовую эпопею, и Тома стала его спасением, опорой, счастливым выбором. Дорожили друг другом, она пыталась утишить жуткую ломоту в его ноге, вставала ночью, делала массаж, чуть-чуть легчало. Учительница русского языка и литературы в 99-й школе, она творчески работала, успевая вести дом, готовить, растить дочь Надю и сына Борю, позже вместе с мужем дождавшись троих внуков. Анатолия Александровича не стало в 76 лет, Тамара Карповна прожила после его кончины еще почти два десятилетия, ушла в 2015-м... Все годы хранила память о любимом муже, жалела, что не увидел правнуков. Помнила, как маялся он ночами не только от нестерпимых болей, но вздыхая, все ли делал для учеников – они не картины, не детали машин и не музыкальные опусы, чтобы понять, каким твой труд получился. Однажды супруга не выдержала и вынула из буфета три огромных бумажных листа: «Толя, ты забыл про них?! Прочитай!» – включила свет, а там всего две строчки: «Милый Анатолий Александрович! Мы Вас очень-очень любим. Ваши бывшие ученики». А дальше сто подписей...

Илья и Стэлла Перельманы.

Особенно явственно, наверное, Илья что-то осознал о собственных способностях к иностранным языкам в тот момент, когда, будучи угнанным в Германию, начал понимать отрывистую речь своих ненавистных палачей. Забегая вперед, можно предположить, что в педагогическом институте именно поэтому будущей профессией он выбрал не казавшийся лающим лагерными овчарками говор, а английский, про который шутя говорил ученикам: «Пишется Манчестер, а читается Ливерпуль».
...А в германское рабство молодой советский боец попал после дерзкого побега из лагеря для пленных, где мучили холодом и непосильным трудом. И он на глазах у охраны так стремительно рванул прочь, что успел добраться до соседней деревни и сказаться сыном крестьянина, помогая ему по хозяйству. Беглеца схватили, бросили в товарняк, который шел до Берлина, но он опять сумел скрыться во время разгрузки бочек с горючим. Спрятаться было негде – кругом земля фашистов. И теперь в качестве наказания Илья попал в берлинскую тюрьму.
Это испытание оказалось еще более жестоким, чем лагеря со смертью за каждую надуманную провинность. В камере заставляли раздеваться и голыми ползти по цементному полу к узкому проходу, а с другой стороны встречали двое в черной форме и стегали ремнями.
В виде карцера их погружали без одежды впритирку в тесный железный ящик. Переворачиваться получалось лишь одновременно, а держали не по одному часу. Вылезая, снова подвергались кровавому избиению.
Об этих и других ужасах, выпавших на его долю, Илья Ефимович Перельман не рассказывал ни родным, ни ученикам. Жена узнала лишь 45 лет спустя после событий, когда специально приезжал из заграницы представитель антифашистского комитета с целью запечатлеть вопиющие факты документально на пленку, и муж рассказывал размеренно, отстраненно, стараясь не нервничать... А она сидела в соседней комнате и рыдала.
Сколько раз она просыпалась от его криков, приносила воду, лекарство, успокаивала. Думала, откликается туберкулез, другие приобретенные в военную годину хвори, а лихолетье-то у него троекрат оставило ран и телесных, и в душе...
Между тем гитлеровское нашествие теряло людей, требовалась свежая рабочая сила, и молодого арестанта отправили в Потсдам на сортировку зерна. Хозяин заставлял таскать настолько тяжелые кули по лестнице вверх, что их с трудом сдвигали, а рядом находился подъемник. Однако именно в этом месте нацистских изуверств случился для Ильи его последний черный день перед тем, как ровесник-освободитель в краснозвездном шлеме поднял его к себе на танк. Спасший ему жизнь документ Николая Перова заменился родной фамилией. Он снова солдатом Красной Армии принял участие в боях и прослужил в регулярных частях до Победы. Не исключено, что вспоминал и то начало своего мирного еще призыва, когда отправили на Украину, где со столь же юными сослуживцами осваивали оружие, строили понтонные мосты, крепили основы воинского товарищества. И где-то среди этого дружества, этой мальчишеской заинтересованности мужским делом вдруг грянуло – «война». И она сразу оказалась страшнее и неожиданнее, чем виделась, когда была только словом...
В Уфе жили его родители, честные труженики, разумные, порядочные, которые сумели передать ему деликатность, выдержку, верность нравственным принципам. Он был к тому же умен, симпатичен, и когда второкурсница медицинского института Стэлла Либман встретила Илью, в котором кроме прочих достоинств чувствовалась еще и солидность фронтовика, она бесповоротно влюбилась, и некие опасения мамы и папы о здоровье жениха (неудивительно, что у него была установлена открытая форма туберкулеза) и о молодости невесты лишь убедили ее отложить брак до последних часов учебы. Замуж вышла в 1953 году, сыновья-двойняшки Игорь и Владимир родились в 1954‑м.
Слава богу, что в семье были бабушки: молодые родители могли работать только с такой полной отдачей, с какой единственно оба умели. Мудрый педагогический след Ильи Ефимовича остался в школах № 10, 39, 40. Бывшая его ученица Татьяна Худякова рассказывала, что ее выпуск 1963 года дружил с «англичанином» и после окончания школы. Когда преподавательницей английского языка вместе с другими молодыми учителями она перешла работать в 39-ю школу, где Перельман заведовал кафедрой иностранного языка, все запомнили его близкую к истине шутку: «Трудно будет только первые 20 лет».
Уже после ухода его из жизни мне довелось беседовать с завучем сначала школы №39, потом №40 Маргаритой Молевой. Ее слова записаны у меня буквально: «У Ильи Ефимовича в классах никогда не было конфликтов, а с трудными он обращался как друг. Некоторые учителя жаловаться приходят на учеников, он – никогда! Разбирался сам. Когда родились у него дети, вроде уходил на более достойную оплату в конструкторское бюро переводчиком, но долго там не выдержал, вернулся. Он прирожденный педагог и методист, последователей готовит. После него в 39-й осталась его ученица Виолетта Яновна Файзуллина».
Другая его коллега Людмила Перминова сказала в свое время очень справедливо: «Он принадлежит к тому типу благородных и правильных личностей, и уж тем более учителей, которым хочется соответствовать».
Между прочим, однажды, беседуя с женой Ильи Ефимовича, с которой давно была знакома и очень ее любила за обаяние, женственность, доброжелательность, оптимизм, я услышала и от нее точно такое же высказывание, как от Перминовой, только произнесла она это применительно к себе самой. Стэлла Ароновна не признавала излишний пафос, ее всегдашнее желание быть достойной мужа, соответствовать его нравственной высоте – не миф, а реальность счастливого 47-летнего брака, чей отсвет падал на всю их жизнь, содержательную и полезную людям, такую, которой тянет подражать. Стэллу Ароновну, опытного врача-отоларинголога, профессионала высшего класса, уважали коллеги и пациенты в поликлинике №2, где она проработала более 50 лет. Ее бесконечно ценили актеры, особенно певцы, для голосов которых она была просто волшебницей, десятилетия посвятив фониатрии в Уфимском государственном институте искусств при кафедре вокала. Она сама (вместе с мужем) никогда не игнорировала мир прекрасного, ходила в театры, на концерты, играла на фортепиано, обожала бывать в саду, любоваться природой, с удовольствием следила за книжными новинками. Четверо внуков, десять правнуков – этим богатством она гордилась и сетовала, что вместе с ней не дожил до такой радости Илья.

Прошедшие через горнило войны обычно уходят первыми, зачастую далеко не всегда успев познать счастливые детали бытия. Зато успевая их отстаивать и защищать.