«Шумная, молодая, учебная жизнь!»

Накануне начала очередного учебного года мы решили посвятить юное поколение горожан в то, какие чувства испытывал в подобной же ситуации наш знаменитый земляк – писатель Сергей Тимофеевич Аксаков…
Начнем с того, что 22 февраля (5 марта по новому стилю) 1805 года в присутствии попечителя Казанского учебного округа С.Я.Румовского был зачитан список первых воспитанников высших классов (студентов) Казанского университета.
В ноябре 1804 года император Александр I подписал Утвердительную грамоту и Устав Казанского императорского университета, который был открыт под сенью Казанской гимназии и, по сути, представлял высшие классы гимназии.
Это известие взбудоражило весь город, но особенно воспитанников старших классов, так как именно из них набирали студентов. Наконец наступил день, когда стали известны счастливчики, зачисленные в университет. Их было чуть более тридцати человек, и среди них – наш знаменитый земляк Сергей Аксаков. Он писал: «…Шумная радость одушевляла всех. Все обнимались, поздравляли друг друга и давали обещание с неутомимым рвением заняться тем, чего нам недоставало, так чтобы через несколько месяцев нам не стыдно было называться настоящими студентами».
«Горячее рвение» охватило не только будущих студентов, но и преподавателей. Чтобы подтянуть уровень подготовки гимназистов, зачисленных в университет, преподаватели занимались с ними не только в урочное время, но и в свободное, по праздничным дням. «Так продолжалось, – писал Аксаков, – и в первый год после открытия университета. Прекрасное, золотое время! Время чистой любви к знанию, время благородного увлечения!»
Студентам полагалась форменная одежда: темно-синий мундир, белое нижнее белье, треуголка, сапоги; и еще студентам из привилегированного сословия вручалась шпага. Рассказывая об этом времени, Сергей Тимофеевич вспомнил, что вернувшись из краткосрочных каникул перед началом занятий в университете, он первым делом достал «студентскую шпагу», которая до этого хранилась в кладовой у дежурного надзирателя. «Мы с Александром Панаевым, – писал он, – прицепив свои шпаги, целое воскресенье бегали по всем городским улицам, и как тогда это была новость, то мы имели удовольствие обращать на себя общее внимание и любопытство. Более просвещенное лакейство, сидя и любезничая с горничными у ворот господских домов, нередко острило на наш счет, говоря: «Ой, студено – студенты идут».ъ

…Студенческая жизнь у будущего писателя была яркой и насыщенной. Помимо учебы в его жизни имелось много увлечений, в числе коих можно выделить собирание бабочек и театр, в который юный Аксаков окунулся со всей своей страстностью, сохранив любовь к нему до конца дней.
После двух лет обучения в семье приняли решение, что Сергею пора устраиваться на статскую службу, и в январе 1807 года он подал просьбу об увольнении, а в марте получил аттестат. Прощание с университетом и с однокашниками было очень трогательным. Накануне отъезда студент Аксаков обошел те комнаты и классы, в которых провел несколько счастливых лет, попрощался со всеми, но уходя, обернулся, «еще раз взглянул на товарищей, на здание университета – и пустился почти бегом... За мною неслись знакомые голоса: «Прощай, Аксаков, прощай!»
Спустя годы писатель признавался: «Мало вынес я научных сведений из университета не потому, что он был еще очень молод, не полон и не устроен, а потому, что я был слишком молод и детски увлекался в разные стороны страстностью моей природы».
Завершая свои воспоминания, Сергей Тимофеевич Аксаков нашел слова, к которым, как гимну юности и ученичеству, могут присоединиться многие из нас: «Прощай, шумная, молодая, учебная жизнь! Прощайте, первые, невозвратные годы юности пылкой, ошибочной, неразумной, но чистой и благородной! Ни свет, ни домашняя жизнь со всеми их дрянностями еще не помрачали вашей ясности! Стены гимназии и университета, товарищи – вот что составляло полный мир для меня. Там разрешались молодые вопросы, там удовлетворялись стремления и чувства! Там был суд, осуждение, оправдание и торжество! Там царствовало полное презрение ко всему низкому и подлому, ко всем своекорыстным расчетам и выгодам, ко всей житейской мудрости – и глубокое уважение ко всему честному и высокому, хотя бы и безрассудному. Память таких годов неразлучно живет с человеком и, неприметно для него, освещает и направляет его шаги в продолжение целой жизни, и куда бы его ни затащили обстоятельства, как бы ни втоптали в грязь и тину, – она выводит его на честную, прямую дорогу. Я, по крайней мере, за все, что сохранилось во мне доброго, считаю себя обязанным гимназии, университету, общественному учению и тому живому началу, которое вынес я оттуда. Я убежден, что у того, кто не воспитывался в публичном учебном заведении, остается пробел в жизни, что ему недостает некоторых, не испытанных в юности, ощущений, что жизнь его не полна...»