Игорь ЧЕРКАШИН: «Мой хороший, не печалься...»

С режиссером Игорем Черкашиным, который в нынешнем феврале вступил в возраст лучезарной зрелости, отметив 60-летие, я познакомилась в 2001 году, когда выпускник Высшего театрального училища (института) имени Бориса Щукина был приглашен в Русский академический театр на постановку спектакля «Пятый угол» по пьесе Алексея Слаповского.
Символично, что принимал Игоря Анатольевича у себя в театре также выпускник легендарной «Щуки», незабвенный художественный руководитель ГАРДТ РБ Михаил Исакович Рабинович, которого роднила с Черкашиным не только alma mater, но и Мастер – оба с разницей во времени учились у выдающегося театрального режиссера и педагога, профессора Александра Михайловича Поламишева. Мы, позволю себе сказать, сдружились, и я с огромным интересом наблюдала за тем, как шел репетиционный процесс, как Черкашин работал, и параллельно начала общаться с двумя другими представителями его творческой команды, точнее, представительницами – художником-сценографом и по костюмам Натальей Беловой (Санкт-Петербург) и балетмейстером Верой Лесничей (Москва). Далее, когда в 2002-м Игорь Анатольевич возглавил в качестве художественного руководителя и главного режиссера Стерлитамакский государственный русский драматический театр, товарищеские наши отношения с Черкашиным не просто получили продолжение, но укрепились, и я, по возможности, стала наведываться во второй по величине город Башкирии, отслеживая очередные спектакли и творческий путь Игоря Анатольевича. Меня чрезвычайно вдохновляли его постановки, начиная с уникального спектакля «Хапун» по пьесе Виктора Ольшанского, в основу коей лег рассказ Владимира Короленко. Этот проект принес Черкашину звание лауреата в номинации «Лучшая режиссерская работа» Республиканского фестиваля «Театральная весна-2003» и восторженные отзывы московских критиков, входивших в состав жюри форума. Также черкашинский «Хапун» оказался в числе лауреатов Всероссийского фестиваля театров малых городов России (Вышний Волочек, 2006). Я очень любила его кардинально отличающуюся от всех предыдущих воплощений этого произведения Гоголя «Женитьбу», чуть более сдержанную, в отличие от других версий, по-питерски интеллигентную, ведь все происходит в граде Петра, и до поры до времени холодноватую, аки вода в Неве, в финале взрывающуюся метаниями и раздирающими душу Подколесина страстями; с несчастной, поруганной невестой, по бледным щекам коей текут ручейки размазавшейся от слез туши… (Диплом V Всероссийского фестиваля театров малых городов – Лысьва, 2004). А еще был чудесный, изумительно тонкий, разрывающий твое сердце нежностью по отношению к героям «Поцелуй» по пьесе драматурга Владимира Жеребцова, ставшего Черкашину другом; вызывающая в душе протест, а затем заставляющая смеяться сквозь слезы «Русская народная почта» по произведению Олега Богаева; прекрасная версия горьковских «Последних», удостоенная диплома «Театральной весны-2009» и нового интереса к творчеству Черкашина со стороны московских критиков. Наконец, просто блистательная «Принцесса Турандот» по знаменитой сказке Карло Гоцци; глубокий, пронзительный, очень умный спектакль «Трамвай «Желание» по Тенесси Уильямсу и камерная, исполненная боли и света, который приходит через страдание, версия пьесы Шмита «Оскар и Розовая дама»… Все это было очень и очень хорошо! Вообще, стерлитамакский период в жизни режиссера Черкашина, завершившийся в 2010 году, оказался невероятно плодотворным и гораздо более богатым на постановки – я назвала вам лишь те, которые очень любила сама.
Потом несколько лет Игорь Анатольевич был художественным руководителем Орловского академического театра драмы имени Тургенева. И во все эти насыщенные творчеством годы Черкашин успевал выпускать спектакли в театрах, которые звали его на постановки и которые он любил столь же трепетно, как и те, в коих служил… А ставил он также в Ростовском молодежном, Ивановском областном, Новошахтинском драматическом, Иркутском ТЮЗе, Дмитровском драматическом, Рубцовском, Донском драмы и комедии, в Новочеркасске… И конечно, в нашем Русском академическом, с которым связывали его и дружба с Михаилом Исаковичем, и любовь к замечательной труппе ГАРДТ РБ, и понимание того, что актеры-«русичи» могут сыграть абсолютно все, тонко и точно, воплотив задуманное режиссером. В Русском академическом Игорь Анатольевич поставил с перерывами, конечно, девять (!) спектаклей, в числе которых и уже упомянутый «Пятый угол», и знаменитый «Squat, или Парижская «коммуна» Шевре, в котором блистала народная артистка России Галина Мидзяева, и «Экспонаты» по пьесе Вячеслава Дурненкова, многих актеров Русского театра открывшие зрителю с другой стороны, и совершенно потрясающий, на мой взгляд, спектакль «Любовь людей» по пьесе Дмитрия Богославского, трагический в своей безысходности и леденящий душу… Увы, не так давно он ушел из репертуара театра. А еще практически воздушный, изысканный спектакль-перевертыш, поставленный на Камерной сцене, «Верю – не верю» – пример очередного сотрудничества Игоря Анатольевича с драматургом Владимиром Жеребцовым. Год 2017-й ознаменовался для «русичей» работой над постановкой Черкашиным пьесы Льва Толстого «Плоды просвещения». А в 2023‑м, приехав в Уфу для работы над пьесой Виктора Ольшанского «Джек», о чем уже рассказывала «Вечерка» и на сей спектакль публика, что называется, валом валит, Игорь вдруг появился перед труппой с толстовской окладистой бородой, что породило шутку: «Это и есть настоящие плоды просвещения…»
Забыла сказать и о том, что в 2013-м Черкашин на режиссерской лаборатории, организованной ГАРДТ, создал потрясающий эскиз по пьесе Натальи Ворожбит «Демоны», несущий отголоски истинно гоголевского творчества. И все самые остепененные актрисы Русского академического беспрекословно, словно завороженные, пошли за Игорем, выполняя абсолютно все его требования в этом непростом, исполненном реалий языковой палитры села и (прямо по классику) «свинцовых мерзостей жизни» действе. Сам Черкашин комментировал происходящее, читая, скажем так, закадровый текст, и даже спивал на украинской мове песни Малороссии… Он, кстати, прекрасно поет, и те, кто уже посмотрел спектакль «Джек», должны знать, в этой лирической истории Игорь Анатольевич сам исполняет песню на свою мелодию (в аранжировке Андрея Шишлянникова) и свои стихи…
Да-да, он пишет стихи, в основе своей – в стол, но иногда выкладывает их в Сети. Его необычная лирика – это, безусловно, взгляд на мир очень талантливого постановщика, который и в жизни остается режиссером, любой ее факт осмысляя не только с точки зрения обыкновенного человека, нет… Ведь Игорь – личность, причем явно необыкновенная. Жизнь и все, что связано с нею, он чувствует с невероятной остротой, как человек без кожи… Он познает и разгадывает и бытийные вещи, и факты истории, глядя на все это с точки зрения подчас именно носителя своей профессии… А это значит, что оценки его имеют характер своеобразный, выдающийся, единственный в своем роде. С некоторыми образцами его поэзии мы сегодня вас познакомим.
С юбилеем, Игорь Анатольевич! Всех благ, здоровья, удач, режиссерского фарта и новых спектаклей, которые мы очень ждем!


Мой хороший,
не печалься...
Я ушёл,
но не на вечно...
В странном вальсе
возле печки
кружат эти человечки,
обнимаются...
страдают...
осознать спешат
мгновенье...
Бедные.
Они не знают,
что это
за песнопенье...

Дворники...

Простите, граждане,
Я на пути.
Забыл совместное я проживание.
За мной шесть дворников
Мели...
Сметали все следы..
Следобывания.
А я...
Через бетон...
Через асфальт...
Через покрытия...
Пророс
Ростком.
Не затопчите!..

Страной потерян я в стране.
Никто искать меня не станет...
И может быть, усталый
странник
Прочтёт:
Он жил
И думал...
Но… Во сне.

Вчера беседовал с ногой,
с утра поспорил
с правым глазом.
Нет,
ну не снился нам покой,
что Воланд...
Мастер?
Всё
проказа.

Взгляд в детство

Я слепой пионер
из проклятого прошлого,
неудачный пример
коридора общего,
где двенадцать "квартир",
коммуналка
и телик
с линзой
один,
а под потолком велик
один...
Пацаны из этой огромной хаты
собирались
катались на велике,
а чумазые и патлатые
с девочками –
у дяди Якова
вечером
смотрели
сквозь линзу
телик.
Счастье.

Поиск

Странно... и без обыкновения
родилось сложное:
будто бы я в забвении и плыву
в озере.
Не утонул... я поверху,
и так все видно… как
не очкарик я...
Вот... и зяблик вспорхнул,
может быть, он озяб?
Все любимое.
Все достойное
рифм и мазка
ваятеля.
Зримое и не зримое...
Пусть достойно будет
Создателя

А в облаках не ах,
а акварель!..
Не ври, родная, я же
не художник...
Прошел воскрестный
нудный дождик
и не воскрес
никто.
ну... не воскрес

Я о тебе думаю...

Я кормлю пирожком
собаку,
она жмется к моим
ботинкам,
вся пропахшая мусорным
баком,
шерстяная такая
скотинка.

Вот кусочек берет,
играючи,
и глазами косит
умными...
И зачем я мерзну на
лавочке?
Просто я о Тебе
думаю…

Я снова юн. Костер, гитара,
портвейн, плавленая
"Дружба"...
Будильник, зеркало, в нем –
старость,
машина ждет, пора на службу.

Езжай

Я сам – знакомым двориком,
где на асфальте мелом танки,
где за футбол побит был
дворником
и где в любви признался Аньке,

где дым костра и все – поэты,
и Ильича где топчут голуби,
где целовались до рассвета,
и где
по-прежнему
мы молоды…

Большая любовь

Перед отъездом в себя,
я попрощаюсь с тобой,
не состоявшаяся
моя большая любовь.

Ты скажешь: что ж, бог с тобой,
пиши, со мной ведь не смог,
не состоявшаяся
моя большая любовь.
А утром – старый вокзал,
и слезы, что я берег,
чтобы оплакать тебя,
моя большая любовь.

И по прошествии лет
случай нас лбами столкнет:
«Здравствуй!
Ну как живешь,
моя большая любовь?»

«Спасибо, все хорошо!
Сынуля в школу пошел.
А ты один все еще,
моя большая любовь?..

Зашел бы чаю попить,
я дочку в сад отвела…
А в сущности, жизнь как жизнь
да и дела как дела…

Замуж? Господь с тобой!
Смеешься?
Кто же возьмет?..
Сынуля в школу пошёл,
и дочка скоро пойдет…»

И попрощавшись, ушла.
Когда мы встретимся вновь?
Не состоявшаяся
моя большая любовь…

моя единственная
моя большая любовь…

Осень

Не сумерки,
тьма
опустилась так быстро,
судорогой рука,
зажигалки искра,
хилый такой огонёк
освещает в мой дом, порог...
Плевать на приметы мне,
клацнул замок приветливо:
входи,
осень!

Время

Да,
у Шекспира звёзды,
как глаза.
Его герои без вселенной слепы,
а нам мешают смог и облака...
Мы так... шекспировски
нелепы…

Там

и там
где правды вам не скажут
там-там
чудесный барабан
разделит белое и сажу
раскровит
правду и обман

Книга

И ночь поразительно лунная,
и душа очарована струнами...
Послевкусие классное
после букв, написанных
мастером,
в мастерской
не понять которую...
даже Мастеру
всех наших судеб.

Лето кончается

Мне постараться крылья
сбросить,
невыносимо летать.
Лето кончается,
скоро осень –
окукливаться,
спать.

Завтруппой

Есть в театральном мире
не мирная очень должность,
это, как дырки в сыре,
каждый день – сложность
и сложность.
Но когда эта дама
мудрая,
но когда эта леди
делает
все, как надо и как
задумано,
в выгребной яме
плавают
лебеди.
Это дар,
он почти божий,
это дар,
он очень
внятный.
Это так понять сложно,
но понять
и принять
нужно.

И ты – живи

Мне наплевать,
где ты меня схоронишь –
Орёл, Стелитамак… Воронеж,
все города прекрасны.
Мать...
Люблю живое очень-очень,
весной тюльпаны хороши,
развей мой пепел там,
где хочешь.
Я прорасту
и ты – живи.

В сумерках...

Я в сумерках,
где мне сам черт не брат,
но от сомнений кровь в сосудах стынет.
Ни Зло и ни Добро
со мной не говорят...
А я блуждаю между ними.
Я рад.
Я человек.
Да не отнимет
мои метания
ни Рай,
ни Ад.

Виктор

Вот спасибо –
подарок из прошлого
так стремительно
как-то вдруг
заклеймитель всего пошлого
и поэт
и мой старший друг

залетел
задышал и
чувствую
не пожатие
спайку рук.
Я всегда жил твоим
напутствием,
мой родной
и мой старший друг.

Вру –
совсем
не всегда, но
знаешь ли,
если мыслить себя
всегда,
пропадают
простые малости...
человеческие...
Ну... да?
И во снах возникало
осколками:
Орлик,
стрелка,
торговый ряд,
и бодались мы с кривотолками
и пытались взростить сад.

Брожу...

Я брожу стихотворными
стежками
иногда,
невзначай…
или вдруг
щелкну
именно теми застежками,
что мешали,
стесняли Вам грудь…

***

Первый снег. Жуткий ветер.
Слезятся глаза.
Но пальто нараспашку
и шаг преднамеренно скор...

Где-то в детстве оставлены
мной тормоза...
Безнадежный по сути
веду я со временем спор.

Любимой...

Вот пою я и знаю – не стоит.
Ты влюбилась, а я это вижу.
Но загружен по полной мой
поезд.
Я пою… и себя ненавижу

Мне бы струны порвать, чтобы выжить.
А ты лечишь меня из засады.
Как дурак, раздуваюсь и пыжусь.
И ловлю на себе твои взгляды…

Не моя, а чужая гитара.
Вся в наклейках. Ее я стыдился.
Но играл. Театральный наш
старый
дворик…Ох, как тогда
удивился!..

Никогда. И не до… и не после,
под прицелом мне петь
не случалось…
О другой пел, но капали слезы,
чтобы ты поняла и осталась…

Играй, кларнет...

Я бьюсь о стЕну головой...
а кто из нас живет иначе?
И кто не жертвует семьей?
И кто, в конце концов,
не плачет?
Я бьюсь о стЕну головой...
ее зовут Стеною Плача...
Играй, кларнет... зови, гобой…

Мне снятся...

Мне снятся не причудливые
сны...
Не до причуд. Хоть как-то
уцелеть...
Лететь?..
На все четыре стороны...
Лететь?
От боли выть?.. Не петь?

Пусть так. Я не хочу роптать...
Мне жаль. Росток пробил
асфальт,
но тоже был затоптан…
И много глаз из любопытных
окон
взирают не на нас...
Сквозь нас!..

Мы судьбою не шибко обласканы...
Мы судьбою не шибко
обласканы,
и от этого ночи без сна.
а не врут лишь анютины глазки
нам.
Распустились –
все!
Значит,
Весна!

Поэт, муза и голуби...

А утро такое раннее,
стоит мужичонка пьяненький,
последние пару пряников
крошит для голубей.

Штаны и пиджак поношены,
а на скамейке брошена
тетрадка, где сердцем сложены
слова – только ей. Только ей.

С метлой в жилете оранжевом
честит его утро каждое
хореями многоэтажными
муза бессонных ночей…

Чудны дела твои, Господи!
Как судьбоносной подписью,
звездной алмазной россыпью,
правишь ты путь людей...

Когда ж в этом сквере
стареньком
поселится он, как памятник,
любовь этой странной парочки
станет только сильней…
…И также у голубей.

Предрассветной рифмы кристалл

Предрассветной рифмы
кристалл,
а такие столетьями ищутся,
под рукой – ни пера,
ни листа,
я не встану,
мне нужно выспаться.

Завтра хоть головою с моста,
а сейчас я не в силах
возвыситься,
милый Боже,
я так устал,
дай мне выспаться,
просто выспаться.

Млечный путь вложи мне в уста,
пусть душа в мирозданье
тычется,
пожалей меня,
ради Христа!
Не неволь,
отпусти
выспаться…

Весна...

Весна,
наш дом свистит синицами,
полезли кошки из подвала,
белье
захлопало ресницами;
зима
утопла в луже талой.

Театр. Ночь

Сцена снова пуста,
тускло светит дежурка,
заставляя слегка
черноту отступить.

А в кулисе, устав,
сладко дремлет "тужурка".
пожалел и не стал
я ее тормошить…

В кровоподтеках невозможного
суметь собрать обломки
в целое,
не потерять в себе художника,
лечить цвета оттенком
белого.

Слова шершавые нанизывать
на чувство, что из страсти
соткано,
скитаться лунными
карнизами
и сердце остужать высотами…

А какое сегодня число?

А какое сегодня число?
что-то сердце с утра не на месте...
И мотив надоедливой песни...
и тоскливый пейзаж за стеклом...

Что-то важное я позабыл...
посыпают дорожку песочком...
не сбежала бы каша для дочки...
Фу! какой же противный мотив.

Скоро выключат фонари,
с этим лифтом сплошная засада…
Ненавижу попсу!
Вспомнить надо.
Ба!
Да мне же уже
сорок три…

Даром манит нас солнце...

Даром манит нас солнце…
Но котенок-артист
барабанит в оконце,
где горит желтый лист;

Рвет канат паутины,
ловит галс, парусит
маленькой бригантиной
по остывшей Руси…