«Пью полной чашей горькое вино…»

Шок первых часов и дней после страшной вести о смерти Игоря Капатова только сейчас начал вытесняться пусть горькими, но светлыми, часто – восторженными – воспоминаниями и… благодарностью.
Игорь Альбертович Капатов – Артист и Художник в самом универсальном смысле – подарил мне (и уверена абсолютно, что очень и очень многим!) драгоценные мгновения подлинного театрального счастья. Написала и задумалась. Только ли театрального? Состояние потрясения на спектакле легендарного режиссера Владимира Штейна «Не бросай огонь, Прометей!» Мустая Карима, где Игорь был (не играл!) Прометеем, вызывалось сильнейшей катарсической эмоцией и, главное, острым осознанием роста собственной души. Игорь – Прометей впервые заставил меня рефлексировать о жертвенности, возможной без надрывного пафоса. О трагическом героизме с естественной улыбкой. И в этом смысле Артист, конечно же, стал частью моей духовной биографии. Ну, а тогда, тогда…
В далекие семидесятые мы – девичья стайка школьниц-старшеклассниц, вскоре студенток – практически жили в театре кукол. И это не фигура речи. Скажем так, не совсем. Мы наизусть знали репертуар, мы ждали (только издалека, подойти не смели) у служебного выхода, когда появятся они, небожители, мы разговаривали цитатами из спектаклей. Гаранины, Зайцы, Айрат, Света, Люда, Таня, Оля… Так мы их звали. Про себя, конечно. Это был наш и только наш мир – упоительно свободный и наполненный радостью. И главным в этом мире был для нас тогда, конечно, Игорь. Прометей, Создатель («Божественная комедия»), старик Момун («Белый пароход»), Экзюпери («Звезды над пустыней»)…
Объединяла этих очень разных персонажей какая-то хрупкость, уязвимость и в то же время колоссальная внутренняя сила, творческое могущество их создателя. Его обескураживающая откровенность до исповедальности. Это сейчас, по прошествии десятков самых разных лет жизни и под грузом профессионального опыта и знаний о театрально-творческой магической энергии Арто и Гротовского, могу рассуждать о природе уникальных свойств Капатова – артиста. Это всякий раз было живое (до боли и крови!) присутствие актера на площадке и его особый способ коммуникации со зрителем, когда рождалось не просто взаимное доверие, но – вера. Вера. Это были драгоценные мгновения живого и неравнодушного до страстности и экстаза, ничем не защищенного, предельного существования актера. И это резонировало с нами. Обязывало, если угодно. Быть достойными со-при-част-ия. Совместного с другими ощущения себя частью великого целого – театрально-жизненной экзистенции. И в этом смысле, думается, для Игоря Капатова не было разницы, на какой площадке творить. Он был той самой божественной марионеткой, которая оказывает свое великое влияние на невропаста. Его Бронников («Пять романсов в старом доме» В.Арро), Башмачкин («Ах, Невский!» Н.В.Гоголя – пьеса А.М.Поламишева), Абрам Шварц («Матросская тишина» А.Галича), Войницкий («Дядя Ваня» А.П.Чехова) так и продолжают жить в моей памяти.
«Скидава-а-а-а-а-ай!..» – раздается оглушительный трагический вопль призрака Акакия Акакиевича – Капатова. Утрата шинели – крушение мира. Для Ивана Петровича Войницкого – Капатова мир тоже рухнул. Только – не враз, а как-то незаметно, по песчинке, по щепочке, по кирпичику. Игорь подводил к этому как к опрокидывающему открытию. Вдруг разверзшейся хтонической бездне. В таком мире – серебряковыхнаташпротопоповыхферапонтов (да-да, в одно слово!) – ему, талантливому, тонкому, честному и болезненно порядочному, не было места. Тогда Игорь сыграл (нет, прожил) смерть героя. А сейчас, сейчас…
Но, пожалуйста, Игорь, ведь мы еще «увидим все небо в алмазах… все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир…»? А в ответ с неповторимой капатовской грустно-иронической улыбкой: «Если б знать, если б знать…»