Прошедших дней суровый след

В перечне тех достоинств, которые с освобождением от фашизма принесла Германии наша страна, было сохранение языка великих Гете, Шиллера и Гейне. И сие безусловно! Ведь отнюдь не редкость то, что оккупанты жестоко наказывают население захваченных территорий за попытки сохранения родной речи. И даже в этом акте уважения к чужому языку наша страна в те далекие уже годы проявила истинное благородство и то, что некогда Пушкин назвал «милостью к падшим».

Шиллер и Гейне были за нас

В нашем дворе снимала угол в комнате у одинокой соседки студентка пединститута Галя. Она училась на факультете иностранных языков, на немецком отделении, и в качестве практики занималась с тремя шестилетками простейшим обучением основам Deutsch. Мне ее уроки очень нравились. Как раз в начале войны она получила диплом и уехала. Я хотела учиться дальше, и вместе с поступлением в первый класс мне нашли учительницу – суровую тощую старуху Эмилию Васильевну Ярошевскую. Она жила через две улицы, в чердачной коморке. Похоже, была немкой, потому что если злилась, переходила на немецкий, а если оттаивала, вытаскивала толстенные книги с готическим шрифтом, где меня привлекали изумительные иллюстрации про нибелунгов. Однако ее не выселили из города, как это случилось с двумя старенькими сестрами в нашем доме, – документы свидетельствовали о ее польском происхождении. Время было голодное, а у нее то ли вообще отсутствовала продуктовая карточка, то ли наполняемости таковой хватало на один глоток, но бабушка всякий раз отправляла ей тоненький бутерброд с топленым американским салом – лярдом. Эмилия Васильевна гостинец тут же жадно съедала, что не мешало ей больно стегать меня линейкой по пальцам, если я дома не выучила два-три слова из задания.
Не больше года я с ней позанималась, как она умерла. Наверное, от недоедания и холодного жилья... Я помню ее, преподаватель в университете говорила, что у меня прямо-таки национальное произношение – это благодаря строгой линейке Эмилии Васильевны...
Но то как бы частные уроки. Удивление вызывали школьные. Иностранный (немецкий и французский) начинался в 4-м классе, а когда мы перешли в 3-й, педагог по немецкому Варвара Александровна Ежкова предложила родителям учить нас факультативно за смешную плату.
Ее уроки незабываемы. Она с таким упоением читала нам немецкие сказки, стихи Гете и Гейне, объясняла, что переводы делаются не слово в слово, сопоставляла тексты.
Не знаю я, что означают
Печаль и раздумье мое –
Старинная грустная сказка
Покоя мне не дает...
И просила нас пробовать делать собственные переводы.
Горные вершины спят во тьме ночной,
Тихие долины полны свежей мглой...
Свои первые стихотворные экзерсисы я вымучивала на жемчужинах поэзии Гейне и Гете.
Война воспитала во мне некую странную двойственность. На 4-м курсе университета я ездила на «Поезде дружбы» в составе студенческой международной делегации. В соседнем общежитии остановилась немецкая группа. Без отрицательного чувства я не могла смотреть в ту сторону. И в то же время очень нравилось сдавать «тыщи» на занятиях по иностранному. Более того, чуть не поехала в Москву поступать в МГУ на отделение романо-германской филологии...

Пища богов

Чай в последние пару лет оказался одним из самых удачно оформленных товаров, подходящих для подарков. Вот и у меня в кухонном шкафчике всегда хватает красивых упаковок, пока их не переподарю или не закончу заваривать гостям. Сама к вкусу чая равнодушна. Как ребенок войны привыкла к тому, что кипяток подкрашивали тертой поджаренной морковкой.
Чем только тогда ни питались. Вместо яиц – сухой яичный порошок, вместо сахара – сахарин, а мясная тушенка считалась удачным отовариванием талонов на продовольственной карточке. Союзники долго не открывали второй фронт, но какие-то консерванты, видимо, в Советы отправляли.
Хозяйки изобретали хоть какое-то подобие прошлого. Как-то размягчали вермишель, уподобляя тесту, придумывали начинку для пирожков. В моей семье это был джем из недозрелых помидоров на сахарине. Климат на Волге не теплый – плоды едва розовели, не успевая покраснеть даже под толстым покрывалом на подоконнике. Работающим выделяли за городом сотки земли для картошки. Сажали экономно. Моя задача была разделить клубень на 3-4 части и побросать в приготовленные ямки.
У нас во дворе за сараями открывался большой пустырь. Кто хотел, нарезал огородик в несколько грядок. У нас там росло даже вишневое деревце, не говоря уж об огурцах, свекле, моркови, горохе и нескольких кустиках тех самых томатов.
..Первое лакомство я попробовала без карточек 9 мая, в день Победы. Мы с дедом пошли на площадь Минина, где гремела музыка, люди веселились, танцевали. А на ступеньках сельхозинститута сидела женщина в белой наколке с ящиком через плечо и продавала... мороженое, две круглые вафельки, а между ними белое яство, необыкновенно вкусная сласть.
Но никогда доселе невиданное чудо, волшебство из сказки я с изумлением обнаружила, замерев перед витриной уже в послевоенном 1947-м. Меня отправили в гастроном в конце улицы что-то купить. Я часто туда ходила: далековато от дома, но этот магазин был самый богатый по ассортименту.
Напротив находились дома артистов и писателей. С некоторыми я была знакома. В те годы взрослые доброжелательно общались с детьми, особенно в длинных очередях или в транспорте, то есть в трамвае. Вот и в этот раз мне заулыбался знакомый пожилой писатель, кажется, по фамилии Кочин. И вдруг он увидел, как я застыла перед витриной, где расположились длинненькие бело-розовые кораблики, украшенные сверху зелеными, желтыми, сиреневыми цветочками и птичками, и это было так невероятно красиво и привлекательно, что глаз отвести было невозможно.
– Ты никогда не видела пирожное? – подошел ко мне писатель. – Давай я тебе куплю.
Воспитанная девочка, отказаться я была не в силах...