Неизменные велиЧины

Елена Великая

Семь лет назад выдающаяся певица дала эксклюзивное интервью для читателей "Вечёрки"

Елена Образцова устала после большого перелета из Словении в Москву, а потом, буквально сразу же, в наш город. Владимир Белов (в те поры он был директором Национального симфонического оркестра РБ - ред.), которому и принадлежала идея приглашения оперной дивы в Уфу, заранее предупредил: не утомляйте гостью, она обессилена после конкурса в Греции и концерта в Праге, к тому же простудилась в дороге. Короче, если что, он дает отмашку - завершаем разговор...

- Елена Васильевна, все думали, что Вы приедете с Дашкой... (Дашка - пудель, которого еще крохотным щенком, спрятав в корзине цветов, поклонники подарили певице в Новосибирске - И.К.).
- Нет, она осталась дома вместе со всей сворой. У меня ведь и еще есть пудели - Кармен и Мюзетта, а также кот Сережка.
- А какова судьба Вашего Бобки? (Это такой песик, талисман Образцовой, единственная мягкая игрушка, которая была у нее во время войны - И.К.).
- Бобка жив, он продолжает ездить со мной.
- И сейчас он с Вами?
- Остался в Москве. Я беру его с собой (ставлю на крышку рояля) в тех случаях, когда пою новую программу, или в какие-то невероятно ответственные поездки.
- Елена Васильевна, когда Вы пели выпускной экзамен в Санкт-Петербургской консерватории, сама Софья Петровна Преображенская, председатель комиссии, поставила "пятерку" с плюсом начинающей певице (а эта оценка здесь не ставилась уже сорок лет!). Правда, на счету студентки Образцовой к тому моменту были две золотые медали - Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Хельсинки и Всесоюзного конкурса имени Глинки; плюс приглашение Большого театра и дебют на его сцене в партии Марины Мнишек ("Борис Годунов" Мусоргского). Если я не ошибаюсь, возникла даже идея закончить консерваторию экстерном...
- Это не идея, так все и было.
- Вы помните, что именно пели на выпускном экзамене? За что получили такую оценку?
- Нет, конечно. Видит Бог, нет. Не вспомню.
- Елена Васильевна, помимо всего прочего, Вы работаете сейчас и в Токийской академии музыки...
- Это такая академия "Мусошино", где я преподаю уже тринадцать лет и нежно люблю людей, которые меня туда приглашают. Собираются в "Мусошино" на учебу со всего света - и китайцев очень много, и корейцев. Езжу я туда дважды в году. Один раз - на традиционную летнюю школу, и потом еще два-два с половиной месяца живу в Токио, занимаясь с молодыми вокалистами, выступаю по стране с концертами. Это громадная академия со многими отделениями в разных городах, я просто счастлива, что там преподаю, и они ко мне тоже очень хорошо относятся.
- Профессор Образцова также ведет мастер-классы в академии молодых оперных певцов при "Мариинке"...
- И в Финляндии, и в Испании, и в Италии, и в Америке... Я очень много преподаю и делаю это, наверное, хорошо, потому что востребована у огромного количества певцов. Видимо, у меня это получается.
- Где голоса лучше?
- В России, конечно, я отвечаю, даже не задумываясь. В России и в Корее. Там хорошие голоса - сильные, мощные, очень похожие на русские.
- К тому же Вы академик Академии Российского искусства. Что входит в Ваши обязанности?
- Я, честное слово, не могу Вам сказать. Просто мне дали это звание из уважения, видимо, к моим заслугам.
- Елена Васильевна, некогда Вы в процессе спектакля сломали руку и тем не менее, страдая от боли, пели четвертый акт "Кармен"...
- Это была очень смешная и грустная история одновременно, и произошла она в Пасху. После того случая я никогда именно в "праздников праздник" не пою. Наверное, так Господь рассердился на меня за то, что я в Светлое Христово Воскресение работала.
А дело вот в чем: тенор был такой украинский...
- Борис Луцук, - откликнулся Владимир Белов.
- Да, Луцук, - в глазах у Елены Васильевны заплясали смешинки. - И я его попросила: "В третьем акте, когда приходит Микаэла и ты говоришь мне: "Мы встретимся вновь, Кармен", в это время урони меня на пол". Это для того, чтобы мне потом сыграть лучше. И он, конечно, забыл в тот момент меня уронить. И я подумала: "Ну и ладно, зато не надо стараться поизящнее встать. Как хорошо!". Расслабилась и уже не готовилась к тому, чтобы падать. И тут он вспомнил, кинулся ко мне и сильно-сильно ударил меня в грудь. Я буквально рухнула, потеряв равновесие, в последний момент успев подложить под себя руку. А незадолго до этого я перенесла операцию на глазах и врач сказал: "Все, что угодно можете делать, только не падать". Помня это, я и подставила руку, но как-то неудачно, и сломала ее. Самое ужасное, что мне и лежать было больно, и встать я не могла. Какой-то дядька здоровущий из миманса меня поднял, и я сразу поняла, что это перелом, поскольку рука моментально начала вздуваться. Тут же какую-то ампулу разбили, и мне "заморозили" мою конечность, как футболистам во время игры. Нашли первую попавшуюся линейку, привязали шалью красивой, да так, что никто из публики даже и не догадался о случившемся. Воткнули мне в это приспособление букет... И так я допела четвертый акт.
...И знаете, - Елена Васильевна развеселилась, - так я не очень хорошо работала в тот вечер, чувствовала себя неважно. А четвертый акт спела просто потрясающе. Был такой шок, такой адреналин. Значит, нет худа без добра.
- К концу спектакля "скорая" уже дежурила у подъезда театра?
- Смешно, но, когда я приехала в больницу - в красном платье, в черном парике, с пышной алой розой в волосах, ко мне кинулись все врачи: "Ой, Елена Васильевна, давайте с Вами сфотографируемся!" А у меня от боли - искры из глаз. Я им: "Вы мне сначала помогите". Ну, пришлось разрезать платье, его невозможно было снять, уже так раздуло всю руку...
И, что особенно тяжело, мне тогда сразу же надо было ехать в Бразилию, на "Трубадура". И там я уже с гипсом была, и "Трубадура" пела вся с шалями, с шалями, чтобы публика увечий не увидела...
- Вы ведь единственная Кармен, которая выходила на сцену... босая...
- Я вышла босая, потому что почувствовала себя черной кошкой, пантерой, которую все хотят и в то же время боятся. Такая Кармен вольнолюбивая и все делает, как хочет. И вот этой кошке мешали каблуки и туфли, и я их интуитивно сбросила и так уже пела. Мне было приятно: я чувствовала себя и цыганкой, и пантерой... Подобное всегда рождается интуитивно.
- Елена Васильевна, как возник Ваш альянс с Виктюком? Не боялись ли Вы, скажем так, драматической сцены?
- Нет, я ничего не боялась. Дело в том, что за год до встречи с Виктюком умер мой любимый муж Альгис Жюрайтис, которого я обожала, с которым прожила семнадцать лет... И так мне было плохо, я целый год не красилась, не мазалась, не причесывалась, не одевалась и вообще думала, что погибну. И потом меня насильно заставили пойти на спектакль Романа Григорьевича "Саломея", в Петербурге это было. Я посмотрела и абсолютно влюбилась в его театр, отправилась за кулисы поздравить актеров. Там стоял Виктюк, и я ему сказала: "Как ты относишься к тому, чтобы дать мне какую-нибудь роль? Я бы с удовольствием сыграла." Он мне ответил: "Я по-ду-
ма-ю"...
А через месяц явился с ролью для меня - сразу привел в мою квартиру кучу народа на читку пьесы. Речь о стареющей примадонне, которая занимается мастер-классами. К ней приходит мальчик брать уроки, и они влюбляются друг в друга. От этой любви примадонна все молодеет-молодеет-молодеет... Причем история вроде бы комическая на первый взгляд. И в конце ее, когда слухи пошли по всему Милану (это итальянская пьеса "Антонио фон Эльба" - драматург Ренато Майнарди), она говорит своему мальчику: "Я больше не могу, общественное мнение против нас, все только и судачат о нашем романе, нам с тобой надо расстаться". И он отвечает: "Если ты сегодня не придешь, я застрелюсь". А у нее в эту ночь умирает мать, естественно, примадонна не пришла, и мальчишка покончил с собой. Такой трагический финал.
Я счастлива, что сыграла эту роль, поскольку после спектакля ко мне приходили огромное количество девочек и мальчиков и говорили: "Спасибо Вам. Теперь мы поняли наших родителей". У кого-то мама была влюблена. У кого-то папа был влюблен в юную девушку или, наоборот, в женщину в возрасте. Очень много, оказывается, подобных трагедий в жизни. И дети приходили и благодарили меня. Это было так искренне и так ясно, что они поняли своих родителей, с которыми тоже случилось нечто похожее.
- В одном из материалов я прочитала, что особое наслаждение доставляет Вам возможность самой задавать темп этому спектаклю...
- Это правда! В опере и вообще в музыке нельзя остановиться нигде. Оперный спектакль, например, идет, и если ты куда-то тыкнешься не туда, то кошмар: всем мешаешь и потом уже трудно, что называется, влиться в общий поток. А здесь, даже если я забыла текст роли, могу сыграть, могу сделать паузу. Ну вот, например, однажды Дима, мой партнер...
- Дмитрий Бозин...
- Да. Он меня так поцеловал на лестнице, что весь текст вылетел из моей головы. Это уже второй раз со мной случается в жизни. Что делать?! Спокойно произношу (а мы на сцене, полный зал): "Ты меня поцеловал, и я забыла все слова". А публика решила: так и надо. Дима сразу оценил положение вещей: "По-моему, ты в этом месте говоришь следующее". Я отвечаю: "Нет, что-то не припоминаю". Такая вот у нас ситуация была. У меня есть запись этого спектакля, и можно просто умереть от смеха.
А однажды в "Кармен"... Короче, вышел Эскамильо, мы с ним спели дуэт, и он уходит на бой быков, а я остаюсь одна на сцене. И тут он вернулся, поцеловал меня, и все, я ничего не помню. Где я, в каком акте, что петь, какая музыка?..
- В газетах писали, что Вы собирались с Романом Григорьевичем репетировать еще один спектакль, по Мазоху, и даже привезли из Нью-Йорка какие-то причиндалы для этой постановки - плетки, лаковый корсет...
- Речь о "Венере в мехах". Мы уже было начали репетировать, но потом Виктюк отвлекся на другие спектакли.
...А я пошла в секс-шоп в Нью-Йорке, заказала причиндалы для мазохизма, и дама, которая для меня все делала, воспылала ко мне страстью за это время. Потом, когда она узнала, что старается... для театра... Я думала, она меня просто побьет и выгонит. Из хулиганских побуждений я из ванной сделала такую мазохистскую комнату. Представляете, когда гости приходят, заглядывают туда и - тишина, такой момент молчания, состояние шока. Кстати, я сказала Роману Григорьевичу: "Виктюк, приди и посмотри, что у меня в ванной!" - Все присутствующие хохочут так, что под воздействием звуковой волны стоявший перед гостьей диктофон заскользил по гладкой поверхности завибрировавшего столика.
- Правда, что Вы на двадцать восемь килограммов похудели ради спектакля "Антонио фон Эльба"?
- Это было. Не знаю, что я с собой делала... А диета следующая: мясо, рыба и овощи. Нет, не овощи даже, а просто салат. Ничего я больше не ела, ни хлеба, ни соли, ну вообще ничего. Но это очень вредно и плохо - поскольку что-то случилось с вестибулярным аппаратом, меня постоянно закидывало куда-то в сторону. И я все думала: ну вот и старость пришла. Отправилась к врачу узнать, что со мной происходит. В больнице у меня хотели взять кровь, но она настолько сгустилась, что даже это сделать было невозможно. Кстати, подобные эксперименты грозят еще и обезвоживанием организма. Нет, нельзя этого делать!
- На пении это сказывается, на звукоизвлечении?
- Нет, но... Худела на двадцать восемь килограммов я летом, а в сентябре мне нужно было петь "Аиду", и у меня не хватало силенки на си-бемоль. И мне пришлось добавить специально три килограмма. Я пила молоко с булочками, набрала нужный вес, и тогда уже все встало на свои места.
- У Вас есть какие-то предпочтения в еде? Что Вы указываете в райдере - особую минеральную воду, фрукты? Или, может быть, оговариваются специальные условия в гостинице?
- Я неприхотливый человек, и меня абсолютно все устраивает.
- Хочу подтвердить: это чистая правда, - кивает головой Белов. - Я боялся этого как огня, думал, вдруг потребуется то, что в Уфе найти невозможно...
- Нет-нет, - Образцова машет рукой. - Подобные требования в райдере могут быть только от дурости.
- Елена Васильевна, что это за ситуация со шпаргалкой на "Самсоне и Далиле" в Метрополитен-опера?
- Да не только там - всю жизнь пишу шпаргалки. Когда я заканчивала школу, то сказала мамочке: "Выберу такую специальность, чтобы ничего не надо было учить". Думаю, подслушал Господь и меня наказал. Всю жизнь я учу - и если бы можно было заглянуть в мою голову, то там обнаружатся паузы, ноты, слова, языки... Там ужас что творится, как в муравейнике.
- Но это особая история, которая привела в восторг Фьоренцу Коссотто, увидевшую Вашу шпаргалку, наклеенную на бутафорскую вазу...
- Была такая огромная ваза, мне дали ее держать зачем-то, до сих пор не могу понять, и я там вклеила по кругу много-много листочков. Дело в том, что в "Далиле" громадный ансамбль, но ансамбли учить - это уже просто несчастье. И я их вообще никогда не учу и очень редко пою, только там, где меня слышно (детям ради Бога не рассказывайте!). В итоге я эту вазу тихонько поворачивала и "считывала" текст. И потом, после меня, в Метрополитен пела Коссотто и была просто в счастье, она тоже этого не знала.
А вообще, постоянно, везде, по всем мизансценам расклеиваю свои шпаргалки - всегда все знаю, но всегда очень волнуюсь... Стоило мне однажды забыть текст (я уже говорила Вам о "Кармен"), и страх этот остался на всю жизнь...
- Самые кошмарные сны, которые время от времени снятся актерам драматического театра, - это те, в которых они забывают во время спектакля текст роли...
- Ну, этим не только драматические актеры страдают. Я миллион раз выходила на сцену во сне и не знала, что петь. Это ужас, волосы встают дыбом!
- Работая в спектакле, например, в той же "Кармен", Вы можете думать о чем-то другом, размышлять, так сказать, в параллель со своей ролью?
- Нет. Поэтому мне не нужны никакие режиссеры, дирижеры и вообще никто. Потому что, выходя на сцену, я уже живу той жизнью, которая мне предлагается в этот момент этим сюжетом.
- И Вас ничто не способно отвлечь - вспышка какая-то, звук?
- Ничего абсолютно. Я просто живу эту жизнь. Поэтому, наверное, мне кажется, что я уже прожила миллион жизней на сцене. И каждый раз по-разному.
- Елена Васильевна, - Белов прикладывает руку к сердцу, прося прощения за вмешательство в разговор, - у Вас война существует с дирижерами?
- Никогда такого не было, потому что я достаточно умная и всегда говорю: "Да, да", а делаю так, как хочу. И то же самое с режиссерами.
- Раз уж речь зашла о режиссерах, то хотелось бы вспомнить о Вашем сотрудничестве с Франко Дзеффирелли и о фильме "Сельская честь", снятом им в 1981 году на основе спектакля Ла Скала. И о том, что Сантуццу Елены Образцовой критики назвали выдающейся работой в кино...
- Наконец-то канал "Культура" купил картину Дзеффирелли "Сельская честь", и ее покажут телезрителям.
- Дзеффирелли писал, что в его жизни было три потрясения. Это Анна Маньяни, Мария Каллас и Елена Образцова, которая в дни съемок фильма "Сельская честь" сотворила чудо. Что он имел в виду?
- Думаю, то, что не вошло в фильм, - Образцова вновь смеется. - Мы приехали на Сицилию (и собралась, по-моему, вся Сицилия на это посмотреть). Никто не спал, потому что у нас оставалось всего три дня и три ночи на натурные
съемки.
Была там такая громадная лестница с бесчисленным количеством ступенек, даже не знаю, сколько их. И Дзеффирелли очень хотел, чтобы я упала с этой лестницы в тот момент, когда Сантуцца проклинает своего любимого и кричит: "Плохая тебе Пасха!". Мне надели наколенники, налокотники, я летела пятьсот раз с этой лестницы, и каждый раз все вздрагивали и разносилось дружное "А-а-ах". И это все не вошло в фильм. Я сказала, что просто убью его! Всю ночь падала...
Но фильм получился очень хорошим, и это было одно из самых больших... - Елена Васильевна несколько мгновений искала слово, - одно из самых больших моих созданий в жизни. И это был очень трудный период. По утрам с десяти до часу мы записывали "Аиду" на диски - с Ла Скала. С Абадо мы писали, с Катей Ричарелли и с Паваротти. Днем мы ходили на съемки - там такие выгородки были, и Дзеффирелли специально снимал крупные планы для "Сельской чести". А вечером я пела спектакли в Ла Скала. Вот как это можно было выдержать, не представляю.
- А вообще какой у Вас режим? Только-только вернулись из Афин и уже летите в Прагу, из Словении - в Уфу, от нас - сразу же в Петербург...
- Я все время так. Уже привыкла к этому. И просто, аки Феникс из пепла, возрождаюсь каждый раз.
- Столько гостиниц, пансионатов, столько самолетов... А засыпаете на новом месте Вы легко?
- Мне, чтобы заснуть, до кровати только дойти. Сразу же тюк, и все. Но зато и просыпаться я могу в любое время, как солдат, хоть в пять, хоть в шесть, хоть в семь - мне все равно. И петь тоже мне все равно когда, потому что я еще в консерватории приучилась заниматься с девяти утра. Потом я постоянно меняю пояса и климаты - то Америка, то Япония...
- То есть, Вы человек чрезвычайно дисциплинированный во всех смыслах?
- В высшей степени.
- В прессе много писали о том, что концерт Елены Образцовой с джаз-квартетом Игоря Бутмана стал в 2004 году самым значимым событием в музыкальной жизни Москвы. Как Вы решились петь джаз?
- Вы знаете, я часто пела в Нью-Йорке в Метрополитен-опера и вообще ездила по Америке много: и в Сан-Франциско выступала, в Чикаго, в Филадельфии... А по вечерам ходила на джазовые программы (они всегда почему-то делались в каких-то подвальчиках) и очень много слушала. И всю жизнь мечтала спеть джаз. Однажды я пошла в магазин, решив купить записи выдающихся певиц. На витрине огромное количество дисков, но кроме Эллы Фицджералд и Билли Холидей я никого не знала. Разложила все альбомы перед собой - десятки, сотни лиц на обложках - и по глазам, по интеллекту в глазах я купила действительно самых выдающихся. Подумала: такие глаза не могут плохо петь. И года два слушала этих женщин, потом выбрала то, что мне нравилось, и тут начались мои муки, поскольку я совершенно не знаю английского языка. Надо было еще найти и ноты, которых, собственно, нет, далее - разыскать слова, коих нет тоже. И я писала в Америку, и мне прислали какие-то ноты, без аранжировки, безо всего... В общем, совершила гигантский подвиг, я бы так сказала. Не зная языка, не зная музыки, спеть громадную программу...
А одним из самых лучших своих концертов в этом направлении считаю "Джаз на троих". Мы исполнили его в Сочи - Бутман со своими молодыми музыкантами и Денис Мацуев. Это был классный концерт! И в Киеве тоже все замечательно прошло.
- Вы были равноправными партнерами или кто-то выступал в роли ведущего, а кто-то - ведомого?
- Нет-нет-нет, мы были настоящими партнерами.
- В Висбадене в 1972 году Вам вручили очень интересную премию - "Золотое перо критики". Меня это заинтересовало, поскольку получить признание критиков весьма непросто... Даже титулованным, даже признанным, даже великим!
- Я сейчас была в Словении и увидела там в театре прекрасный портрет Марии Каллас. А под ним что-то было написано по-словенски. Разобрала в этой надписи слово "критики" и попросила перевести мне текст. Так вот, Каллас сказала: "Критик - человек, который пишет о том, как бы он мог это сделать, если бы... мог" (Елена Васильевна просто залилась смехом).
...А 72-й был для меня годом звездным, я пела очень много в опере, и в Германии в том числе. И они преподнесли мне действительно золотое перо (похожее на перышко курицы), такое, на подставке из камушка.
- Какая награда была самой приятной, запомнившейся?
- Награды, пожалуй, такой нет. Но есть два вечера в моей жизни, которые я никогда не забуду. Первый - мой дебют в Метрополитен-опера. Я пела "Аиду", и после сцены судилища у меня были овации двадцать две минуты. Это казалось вообще бесконечностью - я рыдала за кулисами. Между этой сценой и последующей нет перерыва. И подмостки были загромождены декорациями, из-за чего меня не выпускали. А зал неистовствует, требует, чтобы я вышла. Пришлось разбирать декорации... И когда я появилась, то была уже с таким носом, с заплаканными глазами, зареванная вся.
И второе - момент, когда мы в течение двух лет переписывались с Абадо и говорили по телефону: я очень хотела записать Реквием Верди. Это тоже одна из самых больших моих работ в музыке. Мы уже договорились, он меня пригласил, чиновники из Советского Союза купили мне билет, чтобы я поехала в Ла Скала. Но забыли дать телеграмму. И вот я сижу в отеле, и почему-то никто меня не зовет на запись. На следующий день прихожу в театр и... Все, что нужно петь мне, поет Ширли Берет. Я в совершенном потрясении спрашиваю Абадо: "Что случилось?!", а он, расстроенный, отвечает: "По контракту мы не имеем права делать запись с тобой, пока не будет телеграммы из СССР. А она не пришла, и мы вынуждены были записать Ширли, которая уже давно поет не как меццо, а как сопрано"...
...И я была такая злющая, первый раз в жизни проклинала этих чиновников советских, и у меня даже мелькнула мысль: "Нет, больше не вернусь туда. Ну как так можно работать?!". Тогда меня очень ругал Женя Нестеренко, говорил: "Замолчи, даже стены имеют уши! Что ты болтаешь, прекрати, а то больше вовсе не поедешь никуда.". И на следующий день был концерт в Ла Скала в пользу Каза ди Верди - дома, в котором живут престарелые оперные артисты, основанного по завещанию Верди (композитор оставил на него все свои средства). На Гала-концерте я опять пела сцену судилища, потом все деньги отдали в пользу этих старичков. Мы пели с Доминго, и когда Амнерис проклинала жрецов, это я проклинала Советскую власть. И так искренно это делала, с такой злостью, с таким негодованием и неистовством... Когда я закончила, в зале была мертвая тишина (эту тишину я запомнила навсегда), и после какой-то паузы партер и весь театр встал. Это была самая большая для меня награда. Но они не знали, что я проклинала не жрецов, а чиновников, - последние слова Образцовой тонут в хохоте всех присутствующих
- Елена Васильевна, у Вас остается время на чтение?
- Просто я без этого никогда не ложусь спать. Читаю я разное, но больше всего на свете люблю Достоевского. За мою жизнь уже два раза перечитала его полностью. Начинала я знакомство с его творчеством еще девчонкой и делала это под патронажем Вадима Федоровича Рындина, главного художника Большого театра. Он был супругом Галины Сергеевны Улановой, и мы с ним очень дружили, обожал он меня совершенно, и я его тоже. И Вадим Федорович сказал: "Достоевского буду тебе приносить я, и ты постепенно станешь входить в его мир". Очень благодарна ему за то, что он не напугал меня Достоевским сразу; мы начали с ним, так сказать, от простого к сложному. А потом я брала эти книги в Испанию (невероятно много пела там) и полностью перечитала Федора Михайловича еще раз.
Очень люблю читать Раджива Ошо. Это индийский философ, труды которого научили меня многому. И самое главное, о чем он пишет: прошлое уже... прошло. И не надо его будить, потому что сердце не может вызвать прошлое, а только наш извращенный ум его возвращает. Прошло - уже отжило. Будущего может не быть, поэтому живи сейчас, сегодняшними эмоциями, не теряя времени. И это мне нравится.
- Остается ли у Вас свободное время, и если да, то как Вы отдыхаете?
- Точно могу сказать, что не отдыхаю никогда в жизни. Вообще, времени мне хватает на многое, и я даже не понимаю, как успеваю все делать. Потому что у меня громадный конкурс, он носит имя Елены Образцовой. Мы проводим его уже в шестой раз, участвуют молодые оперные певцы в возрасте от семнадцати до тридцати лет. В прошлом году мы сделали первый детский конкурс - от девяти до пятнадцати. Это счастье, очень талантливые ребятишки есть, ну просто гениальные. И я сейчас провожу мастер-классы в Петербурге, вот уже второй раз поеду - собираются и малюсенькие, и взрослые, а многие приезжают просто слушать, а не заниматься. Это большая радость, поскольку я вижу, как люди тянутся к знаниям. А я делаю мастер-классы очень хорошо. Наверное, потому, что прожила такую счастливую жизнь, и потому, что пела с самыми великими певцами, с самыми великими дирижерами, с самыми великими режиссерами работала, в самых лучших театрах всего мира. Поэтому я очень много знаю, и хочется поделиться этим.
- Вопрос, безусловно, традиционный, и тем не менее: где, на Ваш взгляд, публика самая благодарная, может быть, самая знающая, чувствующая музыку?
- Чем дальше от центра, тем публика в России благодарнее. Самая лучшая публика та, которая не избалована выступлениями звезд. От нее идет такая отдача, она с таким обожанием и с такой страстью слушает тебя - просто хочется вывернуться наизнанку, отдать ей все сердце, все, что ты можешь.
- А зарубежный слушатель?
- Я чрезвычайно любила петь в Нью-Йорке, потому что публика там очень спонтанная...
- Но в меньшей степени образованная музыкально...
- Да. А вот в Ла Скала я очень волновалась. Ведь если наша публика, например, практически наизусть знает всего "Евгения Онегина", то в Милане поют все, каждый извозчик, как говорят. Но в Ла Скала меня любили, ни разу на меня не шикали, ни разу мне не свистели. Даже несмотря на то, что когда я пела "Анну Болейн", не взяла верхнюю ноту. Ну, думаю, сейчас начнется. Но ничего, они меня простили.
- Елена Васильевна, в Вашей судьбе теснейшим образом переплелись два города - Петербург и Москва. Критики пишут, что способность Образцовой легко находить стилистические ключи к исполняемой ею музыке необходимо искать в культуре Северной Пальмиры, Ваша "европейскость" коренится в почве Петербурга. А вот Москва наделила Вас широтой палитры создаваемых образов, яркостью красок... Как уживаются в Вашем сердце два этих великих города?
- Люблю Петербург и никогда ему не изменяла. В последние годы жизни Галины Сергеевны Улановой мы очень дружили с ней, и она тоже сказала мне: "Я всегда оставалась петербурженкой".
Ну, конечно, Ленинград меня вырастил, я родилась в 39-м году, и вскоре началась война - голод и блокада....
Все прекрасное, что во мне есть, - это от архитектуры Ленинграда, от его культуры. Это от концертов, которые я слушала в нем, от той эпохи, когда можно было пойти на выступление Гилельса, Ойстраха, Когана, Растроповича, Зарочки Долухановой... Все это я прожила в Ленинграде. Мне дорога атмосфера моего города - доброты и доброжелательности, свойственной его людям. А люди, пережившие горе, всегда очень глубокие.
- Елена Васильевна, Вы ведь эвакуировались в 42-м году, совсем маленькой. И Вы что-то помните?
- Помню все. Мы эвакуировались последними машинами, и грузовики, двигавшиеся перед нами, уходили под лед. Когда мы уезжали, наше место было у кабины. Мама держала меня на руках, а людей столько, что они просто припирали нас к этой стенке. И машина вообще не останавливалась, ни разу. Если бы мы затормозили, то стало бы больше вариантов попадания снаряда - ехали под обстрелом. И, конечно, могли тоже сразу же уйти под лед.
Помню штабелями лежавшие на нашей улице трупы: как раз рядом с домом, где мы жили, была больница. Их, бедненьких, складывали точно в поленницу. На улице сорок градусов мороза и все закоченевшее. Еще помню тревогу и то, как мы неслись по ступеням в подвал, перескакивая через мертвых людей, упавших на лестнице. И совершенно их не боялись, потому что уже не было страха. И все время ужасающее чувство голода. Мама приводила меня в бомбоубежище, я орала просто благим матом, кричала почему-то: "Воченно хочу хлебца!". Именно "воченно"...
Мама потом говорила: "Самым ужасным было то, что все время хотела тебе отдать свой кусочек хлеба. Мучилась чувством вины, но знала: если отдам его, то умру, и ты тогда погибнешь точно".
Бедная. Мне очень жалко именно родителей, мы-то мало еще что понимали. Вспоминаю, как в эвакуации моя уже взрослая подружка говорила мне: "Ой, так сладкого хочется!". А я спрашивала ее: "А что это такое "сладкое"?.. И, действительно, не имела никакого представления не то что о пирожных, о сахаре.
Как-то меня спросили: "Вы, наверное, с детства мечтали о той карьере, которую сделали?" И я ответила: "Мне смешно даже слушать подобные слова".
В начале разговора Вы поинтересовались моими запросами, спросили: что певица Образцова включает в райдер? Уверяю Вас, нет никаких запросов, потому что вся жизнь для меня как сон, как подарок. Все идет оттуда. Может быть, оттого я никогда и не жалуюсь. И мне вообще ничего не страшно, в том числе и... потом. Ведь самое страшное, что могло быть в моей судьбе, уже прожито и пережито. Так я надеюсь.