Вальс-каприс одной судьбы

Написано в 1993 году на основе воспоминаний ветерана Башкирского телевидения Памиры Мансуровны Абдулбанеевой-Сулеймановой с ее согласия и одобрения.
«Вслушиваюсь в мелодию. Легкая, воздушная, с неожиданными-прихотливыми пассажами… Я еще не знаю, как она называется. Не знаю, что она пройдет через всю мою жизнь вальсирующими поворотами, добрыми и злыми капризами судьбы. Но она мне нравится, под нее хочется кружиться, кружиться, кружиться…
Сколько помню себя, мне хотелось танцевать. Железная кровать была моим станком. Я прогибалась, делала шпагаты, мостики. Откуда взялась эта страсть? Не знаю. Но она всегда была во мне.
Наша семья жила в Средней Азии. Шла война, и всем приходилось нелегко. Все время хотелось есть. Однажды кто-то угостил меня булочкой. Я вышла на улицу, а там цыгане поют, танцуют. Стою как завороженная. Один цыганенок подошел ко мне и говорит: «Хочешь, на руках станцую?» А сам схватил булку и убежал…
В пять лет тетя взяла меня к себе в Уфу, устроила в детсад. Там я сразу начала танцевать. Садик был при швейной фабрике, поэтому нам шили прекрасные костюмы. Часто устраивались концерты, и я чувствовала себя настоящей артисткой.
Приехала комиссия из Ленинградского хореографического училища. Меня посмотрели и написали: «Годна, но не подходит по возрасту». Я плакала, это была трагедия. Первая в моей жизни.
Когда стала ходить в танцевальный кружок Дома пионеров, Тебя не сразу заметила. Но однажды нас поставили в пару, и оказалось, что с Тобой танцевать легче и приятнее, чем с другими мальчиками: Ты лучше чувствуешь музыку, увереннее ведешь. Раз-два-три, раз-два-три… Как радостно, как светло!
В школе я и танцевала, и пела, и стихи читала. Но танец всегда был на первом месте. Однажды меня увидел директор филармонии. «Нельзя губить талант, - сказал он, - тебе нужно в балетную студию».
На следующий день я в театре оперы и балета. Наверху кто-то занимается в розовом трико, в балетных туфельках. Какое волшебство! Но вот и я стою у большого зеркала, разучиваю упражнения, позиции, па…
Тяжелые послевоенные годы… Мамочка, милая, как ты все вынесла, пережила, откуда силы брала?! Папа погиб на фронте, и тебе приходилось работать и грузчиком, и почтальоном. И кровь сдавала, чтобы прокормить четверых детей. Часто на занятиях я слышала: «Подбери живот! Опять много картошки съела!» Действительно, ели только картошку и хлеб, да и тому радовались.
Но что голод – все во мне ликовало: я занимаюсь балетом! Дома, на кухне, прибила какую-то ручку и, держась за неё, делала упражнения. А во дворе прыгала, прыжок у меня был хороший. Когда нас занимали в спектакле, это был праздник.
И снова я танцевала с Тобой. А у Тебя все было трудно: отец не разрешал заниматься балетом, Ты вечно опаздывал, прибегал взъерошенный. И всегда с большой сумкой или бидоном. Делал вид, что уходишь за хлебом или молоком, а сам мчался в студию. Ты всегда много работал, оставался после нашего урока и занимался с кордебалетом, а потом и с солистами.
Ты был подвижен, ловок, гармоничен. Мы танцевали с Тобой «Вальс-каприс» Антона Рубинштейна. Кружились в стремительном вихре музыки, я взлетала вверх, словно птица, и легко падала в твои крепкие, надежные руки. Ты вообще был надежный. Уверенный, напористый.
Мы оставались с Тобой после урока, репетировали, отрабатывали движения. Ты вставал в позу перед зеркалом и радостно кричал: «Смотри, смотри!» Ты выглядел грациозно, это у Тебя от рождения.
Я была в Сирии, и там особенно поняла, что это значит. Стоит араб – стоит в такой позе, которую нам предлагали учить. А у него это от природы. У Тебя тоже такое было.
В Москве во время Декады башкирского искусства Ты исполнял танец с шестом в балете «Журавлиная песнь». И был счастлив!
После репетиций Ты исчезал – бегал по музеям, театрам. Помню, у нас был просмотр, отбирали для учебы в Москве и Ленинграде. Я не придала этому значения. Вернулись в Уфу. После урока Ты подходишь ко мне и говоришь: «Все. Я уезжаю учиться в Ленинград». Внутри у меня все оборвалось. До сих пор не пойму, почему я так плакала: то ли из-за того, что и мне хотелось учиться, то ли из-за того, что жалко было расставаться с Тобой…
«Вальс-каприс» звучал уже не так весело, был наполнен прозрачной грустью…
С балетом мне пришлось расстаться. Заболели сестры, брат еще маленький, маме трудно одной.
Из Ленинграда приходили письма. Это был первый год Твоей учебы, и у Тебя ещё не было там друзей. Ты делился впечатлениями, они переполняли Тебя. Описывал город, музеи, театры, спектакли. Восторгался «Золушкой» Прокофьева. Я удивлялась, как Ты чувствуешь музыку, даже словами можешь описать. Жаль, что письма не сохранились. Я не всегда отвечала – у меня в жизни не было таких ярких событий, как у Тебя.
Наша последняя встреча. Ты был уже известным – солистом Кировского театра и летом приехал в Уфу. Мы, студийцы, в это время были на съемках фильма-балета «Журавлиная песнь». Жили за городом на каком-то пароходике. Однажды в выходной день небольшой компанией мы вырвались в кино. Шли пешком очень долго, устали. Вдруг у гостиницы «Башкирия» меня кто-то окликает. Оглянулась – через дорогу стоишь Ты. В темных очках с переливом – тогда такие в моде были. Так хорошо одет, выглядишь блестяще. Я подбежала, объяснила, что у нас билеты в кино, опаздываем. И… ушла. Ты остался. Стоял и смотрел, как-то удивленно и немного грустно улыбаясь. Видно, не ожидал, что разговор будет так мимолетен. Я должна была договориться с Тобой о встрече. Должна была!
После кино мы вернулись на съемки. Больше я Тебя не видела. Так и запомнила Тебя – красивым, светлым, улыбающимся, в ярких лучах летнего солнца.
И в небо летят печальные аккорды нашего вальса…
Вскоре я узнала, что Ты остался за границей. Об этом говорили шепотом. Ведь мы были так воспитаны, что это известие вызывало страх. За Тебя. И этот страх жил во мне долго-долго. Я думала: как же Ты, бедный, скитаешься по белу свету?! Мы ничего не слышали о Тебе, не знали, как устроился, как работаешь. Вообще на эту тему нельзя было говорить.
В Дамаске, где мы жили с мужем, у меня была соседка – француженка Николь. Я спросила ее о Тебе. Она сказала: «Это великий человек. Его ценят во всем мире». И принесла мне видеофильм «Валентино». Ты там великолепно танцуешь! Но внешне Ты меня поразил. Я помню твое лицо юным и нежным, а тут – глубокие скорбные складки. Ты показался мне мрачным, грустным, старым, замученным. Поняла, что слава, успех и вообще жизнь даются Тебе нелегко. Я написала письмо и хотела передать Тебе с помощью Николь. Но испугалась: вдруг у мужа возникнут неприятности, если узнают. Такая была обстановка.
Позже, когда в Уфу из Англии приезжал известный танцовщик, я все-таки передала Тебе письмо. «Вспоминаешь ли Ты, как мы танцевали «Вальс-каприс»? Как занимались в балетной студии?» - спрашивала я. Надеялась, что помнишь.
Ты, наверное, не получил моего послания, ведь Ты обязательно ответил бы. Ты не мог забыть…
А потом Ты приехал в Ленинград. Я видела телесюжет. Ты очень изменился, я сразу поняла, что Ты болен. Дыхание перехватило…
Но я понимала: такие люди не могут жить долго. Ты весь выложился. Судьба сотворила-таки с Тобой свой самый злой каприз.
В моей памяти Ты остался великим танцовщиком, светлым и жизнерадостным человеком, которого мне посчастливилось знать.
…И вновь я слышу мелодию нашего вальса. Она звучит солнечно и проникновенно. Как в лучшие дни нашей юности. Я взлетаю, взлетаю вверх и вновь и вновь опускаюсь в Твои крепкие, надежные руки…»