Самиздатовская книжечка, посвящённая семье...

Не каждой семье посчастливилось иметь фамильного летописца. Татьяна Анатольевна ЗАЙЦЕВА, чьи записки мы сегодня публикуем, с детства (а родилась она в первый послевоенный год) любила расспрашивать маму, бабушек о многочисленной, разбросанной по всей стране родне. Тогда родственные связи старательно поддерживали, писали письма, ездили в гости, детей отправляли к друг другу на лето. Лет пять назад, оставив работу, Татьяна Анатольевна взялась записывать историю своей семьи. Оформляет воспоминания в самиздатовские книжечки. Читает младшим.
Нижеприведенную главу она посвятила дорогой тетушке Клавдии Николаевне Ахсаровой и всем воевавшим и невоевавшим родственникам, пережившим страшное лихолетье.

Тетя Клава, или, как все ее называли, Клавочка, оказалась в начале войны с мужем и трехлетней дочкой Аллочкой в Пятигорске. Наши войска оставили этот чудный южный городок. Все замерло, ждали страшного.
Где-то часа в два ночи раздался тихий стук в дверь, тетя бросилась открывать. На пороге стояла Шурка - младшая сестра ее знакомой, оставленная, как потом выяснилось, связной с подпольем. Стали известны списки людей, подлежащих ликвидации по приходу фашистов - активных комсомольцев, коммунистов и членов их семей. Дядя был в партии, он ушел из города несколько дней назад. В список попали и молоденькая жена, и ребенок. Шурка оповещала тех, кто оказался в страшном перечне.
Оставаться было нельзя. Наскоро собрав узелок с самым необходимым, бросились бежать из города.
На рассвете в Пятигорск вошли немцы, и сразу же начались аресты, расстрелы. Не пожалели раненых, которых не успели эвакуировать. Их машинами свозили на окраину города и расстреливали.
Тетя Клава пошла к станице Прохладной. Уже тогда это был крупный железнодорожный узел. Там жили родные - мама, бабушка, тетя с семьей... Сейчас на пригородном поезде от Пятигорска до Прохладной доедешь часов за шесть, тогда путь занял почти две недели.
Старались идти ночью, в светлое время прятались в пшенице, кукурузе. Днем по дороге двигался транспорт с немцами. Шли и шли. В конце пути около них притормозил грузовик с немцами. Из кабины выглянул мужчина и по-русски спросил: куда идут и откуда.
Тетя ответила, что идут в Прохладную, к матери. До места оставалось километров семьдесят-восемьдесят. Тот человек сказал, что им по дороге, и жестом приказал залезть в кузов, полный солдат. Клава с Аллочкой забились в угол, не смея поднять глаз. Ехали с час, затем незнакомец велел им спуститься, пожелал хорошо добраться. До станицы оставалось несколько километров.
Наконец дошли до дома, постучали в ворота. У открывшей им бабы Зины, мамы тетушки, сердце зашлось - живыми их не ждали.
Шурка в 43-м году попала в гестапо, прошла все круги ада, но как-то спаслась. Война оставила страшный след. У нее, замечательного, веселого, доброго человека, в какой-то момент появилось ощущение, что за ней следят и вот-вот схватят. С возрастом это состояние усугубилось. Конец был печальным.
...Началась жизнь в оккупации. Какое-то время в станице стояла румынская часть. Родные отмечали патологическую вороватость румын. Если немцы брали по праву завоевателей, не таясь, а даже бравируя, то румыны тащили все подряд тайком. Схватят и наутек. С одним как-то вступила в бой моя прабабушка Аннета. Солдат стянул с веревки сушившееся белье. Она, не стерпев наглости, стала с поленом гоняться за ним по двору. И вышла победителем. Румын струсил. С немцами такие штуки не проходили.
Стали отправлять молодежь в Германию. Валя, семнадцатилетняя дочь сестры моей бабушки, долго пряталась в подполе. Когда вылезла на белый свет, напоминала приведение, заново училась ходить.
По многим домам поселили немцев-офицеров. Был квартирант и у моей бабушки Зины - Гансик. Он оказался своеобразной охранной грамотой для нашей семьи. Едва войдя в дом, приказал снять со стены и спрятать портрет моего погибшего в 1937 году деда Николая, мужа бабы Зины. Дед был кудряв, черноволос и показался Гансу евреем. Он тыкал в фотографию пальцем, твердил: “Юде, юде...”. Как ни уверяла бабушка, что дед абсолютный русак, все-таки Гансика послушалась. А красавицу тетю Клаву он, как мог, ограждал от внимания других немцев. Не допустил он дополнительного подселения, а такие попытки случались. Часто показывал фотографии жены и двух дочерей. В мирной жизни в своей Германии он был учителем. Кончина его была страшной. Наши танки вошли в станицу внезапно, ночью. Фашисты бросились бежать. Побежал и Гансик. Баба Аннета утром увидела его труп, раздавленный танком.
...Однажды, когда я гостила у родни на Кавказе, в Минеральных Водах на базаре мы с тетей Катей повстречали двух красавиц - одна совсем молодая, другая постарше.
- Кто это? Какие красивые!
- Наши, прохладненские, мать и дочь.
Я удивилась: мать - русая, а младшая - чернявая. Тетя объяснила, что это приемная, а вернее, спасенная дочь. И рассказала их историю.
В войну гнали через станицу колонну евреев. Охраняли автоматчики, а с двух сторон стояли люди, пытавшиеся бросить кто хлеба, кто картошки. У самого края шла молоденькая еврейка с грудным ребенком. Быстро наклонившись, она катнула сверток под ноги близко стоящей женщине. Охрана чудом не заметила. Станичницы мгновенно по цепочке передали ребенка, и младенец попал в руки к пятнадцатилетней девочке. Это ее мы потом на базаре встретили. Девчонка помчалась домой. Мать достала лошадь и увезла их на дальний хутор, а потом все дальше, дальше по родне. Никто не донес. Закончилась война. Вернулись домой выросшие девочки.
А в 1947 году в станице появился молодой лейтенант, расспрашивал людей про евреев, которых гнали пять лет назад. Пытался узнать, где их похоронили. Ему рассказали о спасенной малышке, указали дом. Лейтенант побежал туда, и не поверите, это оказалась его дочь. Она как две капли воды была похожа на свою мамочку, его жену. Сохранилось одеялко, в котором была завернута девочка, он его сразу узнал. Что было потом? Свадьба!
Да, та русская девушка, волей судьбы ставшая матерью его дочери, вышла за лейтенанта замуж. Жили они счастливо, родились у них еще дети, потом внуки. Очень красивая до самой старости была пара.
...”Лишь бы не было войны”, - эти слова как заклинание повторяла моя мамочка, Людмила Николаевна Макарова, сестра той самой тети Клавы, добравшейся до своей станицы.
Войну мама пережила в Грозном с моей старшей сестрой Светой и свекровью Апполинарией Васильевной Уткиной.
Перед самой войной родители окончили Грозненский нефтяной институт. Отца, как и всех однокурсников, сразу же призвали в армию. В звании младшего лейтенанта он отправился в Прибалтику. Мама, получив диплом, с полуторамесячным перерывом на декрет пошла работать в конструкторское бюро.
Трудно было очень с продовольствием. Какое-то время не вводили карточки, в Грозном царило безвластие, громили магазины, базы. Хорошо, перед самой войной в гости приехала мамина бабушка - баба Аннета, имеющая крестьянские корни, знающая цену каждой хлебной корочке. За месяц, пока гостила, она насушила их целый мешочек. Этот запас буквально спас ее внучку и правнучку в начале войны. Растягивали тот хлебушек как могли.
Мама, Апполинария Васильевна и Светочка жили в квартире при школе. Дед, ушедший на фронт в первые дни, был директором школы, Апполинария Васильевна преподавала русский язык и литературу. Вырыли в школьном дворе щель, где прятались от бомбежек. Потом стали убегать в бомбоубежище соседнего дома. Света при первых звуках сирены хватала горшок, куклу и приговаривала: “Щель, щель”.
Голодали. Продали все, что можно было продать. Обменяли все, что можно было обменять. Однажды у бабушки порезали сумку и украли карточки. Месяц только начался, так что верная смерть. Мама пошла в военкомат, сказала, что мужчины на фронте, нельзя ли помочь. Ей посоветовали, если знает свои карточки “в лицо”, идти на базар. Там ворованные карточки постоянно перепродают. Мама пошла, долго бродила и в конце концов увидела пропажу у одного дядьки. Закричала. Подошел патруль. Выслушали и вернули драгоценные талоны.
В самом начале войны на школьном дворе организовали отправку мобилизованных на фронт. С оркестром. Музыка была слышна несколько минут, потом ее заглушил вой, крики провожающих. Больше таких проводов во дворе школы не устраивали.
По маминым словам, с работы часто посылали на кукурузу, а один раз отправили на картошку. Хорошо поработавшим пообещали по мешку картофеля. В такое счастье трудно было поверить. Хорошо работали все! Картошку не копали, а буквально отбивали, как в бою, у спекшейся земли, у бурьяна.
Привезли женщин в город с поля затемно. Добирайся домой, как можешь. В маме в то время весу было 42-43 килограмма, выглядела она как недокормленный подросток. Мешок больше нее по весу. На дворе комендантский час, вдруг патруль. Или прохожие картошку отнимут? До дому метров восемьсот. Потащила мешок волоком, озираясь, переулками, проулками. Как дотащила... Спасла родных та картошка. По меркам военного времени, это было целое богатство.
...Весной 1945 года вернулся папа. Его комиссовали после тяжелого ранения. Мама говорила: “Ушел мальчик, а вернулся через четыре года незнакомый мужчина, взрослый, не всегда понятный”. Отец получил назначение под Свердловск, в Кольцово. Теперь там аэропорт, а тогда была база ГСМ. Стали собираться с Кавказа на Урал. Нет ничего, ничего буквально: ни одежды, ни пожитков. Мамочка сшила Свете теплое пальто - на Урал ведь едут, в морозы. Она от порога взяла мешковину, уже служившую тряпкой, отбелила. Вынула из тюфяка вату, выстирала, раздергала. И получилось стеганое пальтишко а потом и шапочка.
Прибыли родители по месту назначения. Для солдат - казарма, а офицеры с семьями жили в бараке. Мама взялась обустраиваться. На окна повесила занавески из газет, вырезав по краям всякие кружочки, ромбики. Ее пример потом все соседи подхватили.
Первым делом весной посадили картошку. Света по-настоящему помогала, а ведь ей не было и пяти лет. Папа исхитрялся одной рукой копать землю, вторая после ранения долго не действовала, Света кидала картошку в лунки.
Хлеба на офицерский паек давали достаточно. Все офицеры, имеющие семьи, завели огороды, кур. В общем, отъедались. Жили очень дружно, как одна семья.
Наконец наступило выстраданное мирное время, в котором часто звучало: “Лишь бы не было войны”.