ЖИВАЯ ПАМЯТЬ

«Плакали, глядя на нас, солдаты»…

Предлагаем вниманию читателей воспоминания Екатерины Кирилловны Леоновой, юные годы которой прошли в фашистском концлагере.
К сожалению, автор уже ушла из жизни: перенесенные лишения сделали свое дело. Нам осталась память - о тяжелых переживаниях, мучительных испытаниях, которые не должны повториться... Екатерина Кирилловна родилась на Украине, в селе Привольное Николаевской области. Она была самой младшей из пятерых детей. Когда началась война, семья эвакуироваться не смогла, просто не успела. До отправки в Германию Катя и ее старшая сестра пережили арест, вырвались чудом. Но испытания только начинались…
Обратимся к воспоминаниям Екатерины Леоновой.


В конце 1942-го года был издан указ о том, что молодежь 1924-1926 годов рождения должна быть мобилизована на работу в Германию. За уклонение – смертная казнь. Полицаи ходили по домам с уже готовыми списками. Если кого-то не было дома, забирали родителей. Мы с сестрой тоже прятались, но испугались за маму и вышли из укрытия. Нас повезли на станцию, погрузили в товарные вагоны. До сих пор в ушах стоит плач и отчаянные крики родителей и детей. Полицейские прикладами отгоняли матерей от уходящего состава.
В вагоне было так тесно, что мы могли только стоять или сидеть. Я впала в жуткое состояние, даже плакать не было сил. Темно, душно, дверь открывали только на остановках, да и то не всегда. Кормили похлебкой, иногда с кусочком хлеба. В одиночку человек (тем более ребенок) вряд ли выжил бы в таких условиях, но нас было много…
…Состав остановился на окраине Берлина, на станции Берлин-Каров. Нас перевезли в лагерь. Он был обнесен колючей проволокой под током, караульные вышки по периметру. Поселили в барак, разделенный на небольшие комнаты, в них – десять двухъярусных кроватей, посередине большой стол. Так началось наше рабство.
Всем присвоили номера, на одежду сделали нашивку: слово «Ост» и номер. Без нее нельзя было ходить даже по территории лагеря. Мы должны были забыть свои имена и фамилии, нас вообще не считали за людей.
В каждом бараке висел репродуктор, по нему давали команды и указания. Их следовало выполнять, иначе жестоко наказывали. Били по любому поводу и без него. Кормили два раза в день, давали похлебку из брюквы и шпината, изредка - крохотный кусочек хлеба или сухаря. Иногда вообще ничего не давали. На таком пайке мы бы, конечно, долго не протянули, хотя немцы, видимо, на это и рассчитывали. Мы выжили благодаря интернационалистам: рядом были другие концлагеря, для взрослых людей, среди них – поляки, голландцы, испанцы. Наш детский концлагерь был только один – для детей из Советского Союза. У взрослых режим был легче. Не знаю, откуда они брали продукты, которыми тайком делились с нами.
Нас поднимали очень рано и выстраивали на центральной площади для переклички. Работали мы на товарных станциях, разгружали и загружали вагоны. Нам выдавали так называемые кары – тележки на одном колесе, их надо было загрузить, довезти до вагона и разгрузить. Работа очень тяжелая, ночью руки так болели, уснуть невозможно. Жизнь потеряла для меня всякий смысл, наступило какое-то отупение.
Ребята жили в мужских бараках, но на работу нас водили вместе. Они успокаивали, уговаривали, чтобы мы потерпели, нас скоро освободят. Однако время шло, силы таяли. Зима в Германии не слишком холодная, но у нас совсем не было теплой одежды, и мы отчаянно мерзли. В концлагерь целыми машинами привозили какие-то обноски (одежду людей, уничтоженных в газовых камерах, как мы потом узнали). Делать нечего, со слезами на глазах надевали и носили.
На работе нами командовали немецкие мастера, среди них были добрые люди: в перерыв разрешали погреться в комнате, где они обедали, иногда делились хлебом, но так, чтобы этого никто не видел.
Немка, комендант нашего барака,
велела мне убираться в ее комнате. Я по натуре человек очень эмоциональный и, видимо, не так сильна духом, как другие девушки. Однажды, убираясь в комнате коменданта, я услышала по радио, что немцы вошли в Москву. Решила: дальше мучиться незачем. Открыла аптечку и стала глотать все лекарства подряд, чтобы быстрее умереть. Но началась такая невыносимая боль в желудке, что я громко закричала. Прибежала немка, а я от боли потеряла сознание. Очнулась в больнице, когда стало лучше, меня снова отправили назад. Боль в желудке с той поры сопровождала меня всю жизнь.
…По лагерю начали распространяться слухи, что наша армия погнала немцев на запад. Для нас это было единственной радостью, мы жили надеждой на освобождение. Потом другие слухи: в концлагере действует группа сопротивления. Приехали гестаповцы, устроили обыск, искали оружие. Арестовали ребят из нашего района. Больше мы их не видели, домой они не вернулись, сгинули в застенках.
Наконец наши самолеты стали бомбить Берлин. Мы копали траншеи на территории лагеря, сделали что-то вроде бомбоубежища, где прятались. Берлин бомбили днем и ночью, город казался сплошным костром. Я отчаянно боялась бомб, тем более теперь, когда появилась надежда на возвращение. Ребята успокаивали, говорили, что у наших летчиков есть координаты концлагерей и нас бомбить не будут. Действительно, бомба попала в центр лагеря один только раз. Немцы жили в метро, голодные, грязные, измученные. Центр Берлина был разрушен полностью.
В конце апреля 1945 года в лагере появились наши освободители, русские солдаты. Сколько было слез радости! Плакали, глядя на нас, солдаты, плакали мы сами, не верилось, что пришло освобождение. Но война еще не кончилась, Берлин не был взят. Нас на время оставили в лагере, привезли продукты. Мы ждали, мы этому неплохо научились.
И наконец пришла победа. Конец войне! Мы возвращаемся домой!
Описать это невозможно. Какая была радость, нам не верилось, что мы выжили в этом аду, что мы скоро окажемся дома. В Берлине был грандиозный фейерверк, почти сутки небо над городом сияло разноцветными огнями: Победа! Это я запомнила на всю жизнь. И самое главное: нам вернули человеческое достоинство. Мы снова стали Людьми.
…Домой я вернулась в 1946 году. Мама была жива. В селе все разрушено, земля в воронках. Сестра тоже уцелела, она работала у немецкого фермера. Сейчас в нашей стране тоже появились фермеры, но я не могу без боли слышать это слово. Сразу память возвращает в концлагерь, куда немцы приезжали искать работников. Нас выстраивали на площади, а они ходили и выбирали, словно лошадей. Я была маленькой и изможденной, меня не брали. В лагере тоже было тяжело, однако мы были вместе и помогали друг другу.
После войны жили голодно, пайки мизерные. Нужно было поднимать хозяйство из разрухи, мы понимали и терпели. Здоровье мое было подорвано непосильной работой и недоеданием, я тяжело заболела. Мама отправила меня к родственникам в Одессу, где после лечения в больнице я устроилась счетоводом в войсковую часть. Там познакомилась с будущим мужем, военным летчиком. После его демобилизации мы приехали на Родину мужа в Уфу. Сейчас у нас есть сын, двое внуков. За них очень болит душа: боюсь, как бы им не досталась моя доля. Вот почему нет покоя моему сердцу. Я не верю современным болтунам, говорящим, что есть ценности выше Родины, матери и человеческого достоинства. Все, что я испытала в жизни, дает мне право так говорить.