Сытыми нас делала вера в торжество добра

Моя бабушка Софья Ивановна Зайцева ушла от нас в 2012 году. Она часто говорила: «Деточка, только бы не было больше войны!» Ее глаза всякий раз наполнялись слезами, когда 9 мая она пересматривала фильмы, которые уносили ее в те тяжелые годы войны. Мы долго говорили с ней о том периоде ее молодости, и, к счастью, я успела записать очередной рассказ бабушки на диктофон. Чтобы правнуки знали, чтобы могли гордиться…

А началась наша беседа с моего вопроса:
– Бабушка, сейчас то тут, то там говорят про депрессии… А ты знаешь, что это такое?
Она рассмеялась. Пожала плечами.
– Мы не знали, что такое депрессия. И слова-то такого не было. Когда я была маленькой, в моей семье произошла трагедия: умерла младшая сестренка Рита. Сидела, грызла семечки и вдруг побледнела и стала задыхаться. Умерла через час, в больнице. В тот момент я поняла: человеческая жизнь – самое ценное, что может быть на земле! Не было современных лекарств, люди гибли от обычных на сегодняшний день болезней.
И в продолжение темы о стрессах и депрессиях, я засыпала ее вопросами: «Как ты пережила войну?», «Откуда вы черпали силы для борьбы с врагом? Вы же еще совсем юные, молодые были…»

Юный солдат
«Война началась, когда мне было шестнадцать лет. Я решила пойти на фронт, но не взяли. Чтобы стать медсестрой, пришлось поступить в фельдшерско-акушерскую школу в Мензелинске. После окончания учебы написала заявление с просьбой направить меня в Казань. Была надежда на то, что все-таки заберут на войну, но меня отправили работать в эвакогоспиталь.
Трудились сутками, без сна и отды
ха. Однажды в госпиталь привезли молодого парня. Врач позвал меня к себе в кабинет и сказал: «У Кротова серьезное ранение, надеюсь, выкарабкается, но шансы пятьдесят на пятьдесят». Он велел сделать ему перевязку и дать необходимые лекарства. Заглянув в палату, я подошла к юному солдату. Было понятно, его мучают боли, но держался он бодро, даже попросил меня написать письмо родне.
– Только о том, что приболел я немножко, рассказывать не будем, – улыбнулся паренек. Я смотрела на него и думала: «Вот он – наш мужественный солдат. Не пожалуется, не заплачет. Еще и улыбается».
Вечером доктор вызвал меня к себе: «Я готовлю Кротова к операции. Софа, сделай ему успокоительный укол, пусть поспит, а наутро придется ему ногу отрезать». Я стояла перед врачом и чувствовала, что сейчас разрыдаюсь. Но сколько было у меня еще раненых, скольких я должна была поддержать, падать духом было нельзя.
Зайдя в палату, я увидела, что парень приуныл: «Софа, ногу мне отрезать хотят, говорят, гангрена». По спине прошел холодок. Я взглянула в его глаза, и мне показалось, еще больше испугала его.
– Андрюша, раз врач говорит, то придется...– ответила я. – Давай я тебе укол сделаю, чтобы поспал.
– Думаешь, я усну?– он снова улыбнулся. И я улыбнулась в ответ.
Сделала укол.
– Погоди, поговори со мной хотя бы пять минут! – взмолился он.
Моя 24-часовая рабочая смена подошла к концу, я вымоталась и очень хотела домой, но решила задержаться.
– Я ведь тоже, как и ты, хочу стать врачом. Только ветеринаром. У нас в деревне бы коров да коз лечил, – начал рассказывать он. – В детстве нашел я голубя с больным крылом. В сарае сделал ему жилье. Мать с отцом не возражали. Никому не рассказал про него, а то мальчишки бы наши прибежали и мало ли что. Отец мне помог у голубка перья с крыла обстричь, а потом мы ранку мазью обработали. Голубь мой есть хорошо начал. Осень наступала, холода. Взял я его домой. Дома он совсем ручным стал, садился на руки, курлыкал. Но птица-то в небе жить должна. И вот смотрю я, он по комнате летать пытается, сначала все заваливался на бок, видимо, крыло болело.
Весной я его выпустил на улицу. Он покрутился на дворе, осмотрелся - и все, улетел!
Мне казалось, я так питомца хорошо запомнил – окрас его. Как голубя видел, так думал, моя эта птичка или нет. Смешно вспоминать.
Вот так и решил я ветеринаром стать, Софа, раз жизнь птичью спас.
Веки Андрея уже закрывались, и он проваливался в сон. Я тихонько встала со стула и вышла из палаты.
В тот вечер я шла в общежитие и все думала про эту проклятую войну. Мне было так жалко доброго, красивого молодого парня.
После операции доктор приставил меня наблюдать за Андреем. Когда он очнулся, постоянно повторял: «Мама, мама…» Эта картина до сих пор у меня перед глазами… Мужественный человек вдруг стал похож на ребенка.
Я не допускала мысли, что он может умереть. Это был первый тяжелораненый солдат, за которым мне выпало ухаживать.
Прошло несколько дней, Андрей вроде бы пошел на поправку, но доктор по-прежнему говорил мне, что состояние критическое. Кротов то был в сознании и разговаривал, то впадал в беспамятство.
– Софа, я поправлюсь, не грусти, – говорил он мне. – Жаль только на войну вернуться не могу, одноногих не берут. - А я девчонка совсем была, не знала, что ответить.
Помню, пришел поезд и я ушла помогать перетаскивать раненых. А мысль об этом солдатике меня не покидала. Все я вспоминала про голубя, про детский его рассказ.
Носилки были неподъемными. Порой нас, медсестер, не хватало, и нам помогали врачи. Никто не жаловался, все выполняли свою работу молча. При этом было только одно желание – помочь как можно большему количеству нуждающихся в срочной медицинской помощи. Не хватало и бинтов. Приходилось стирать, а потом кипятить уже использованные бинты. Было много грязной одежды, каждый день мы стирали ее в холодной воде.
Прошла неделя, другая, Андрею становилось все хуже, я поинтересовалась у доктора о его состоянии.
– Ничего хорошего сказать не могу, – ответил он, – сепсис, Софа, ты и сама знаешь, что это такое…
Вечером я заглянула в палату к бойцу. Голова его была запрокинута, он с трудом дышал. Я подошла к нему, взяла за руку, но он никак не реагировал. Говорить он уже не мог. Так я просидела возле него некоторое время, но потом нужно было вновь вернуться к работе.
Ночью Андрей умер…

Коварные крысы
Мы не привыкли плакать на войне. Плачешь – значит сдаешься. Почему-то я размышляла тогда именно так.
Мы голодали. Кусок хлеба был для нас и завтраком, и обедом, и ужином. Раз в две недели я ходила в донорский пункт сдавать кровь, которая необходима была для раненых, на станции всем выдавали сладкий чай и кусочек хлеба с маслом – вот это был пир!
Я жила в общежитии. Помню, боялась ночью вставать с кровати из-за того, что можно было наступить на крысу. Все наши туфли и тапочки были обглоданы этими тварями. Самое неприятное – укус крысы. Больно и противно. Вот так лежишь в темноте и слышишь: внизу кто-то копошится. Мерзкое ощущение.
И все-таки мы старались вести обычный образ жизни. Вечером сидим с девчонками в общаге, разговариваем, а у самих животы болят, кушать очень хочется. И тут кто-нибудь предложит: «А пойдемте на танцы!» И ведь шли. Танцуем и про голод забываем. Думаю, сытыми нас делала вера в Победу!

День радости
И вот тот день настал! День Победы! Это было одно из самых радостных событий моей жизни, как и поется в песне: «со слезами на глазах!» Когда мы услышали по радио сообщение о том, что мы победили, и война наконец-то закончилась, бросились обнимать друг друга! Помню, мы с подругой тут же отправились фотографироваться. Идя по улице, встречали счастливых прохожих. Весь день и весь вечер люди пели и танцевали на улицах Казани. Ночью мы с подругой вернулись в общежитие. И тут на меня что-то нашло. Я разрыдалась. Ревела так, что подружка даже испугалась. Вспомнила раненых своих, вспомнила их искалеченные тела, их слезы… Накопилось. За все эти годы накопилось столько боли, столько невысказанного негодования! Но все было позади.

Спутник жизни
После войны я поступила в Казанский педагогический институт. Там и нашла свою судьбу. В один прекрасный день в группу пришли пятеро молодых ребят. Девчонки начали шептаться. У двоих из них не было ног, третий был слеп на один глаз. Но все ребята были симпатичные. Подружка Клава толкнула меня в бок:
«Посмотри-ка вон на того парня». Я оглянулась и подумала: «И правда, красив». Он мне сразу понравился: стройный, вся грудь в орденах и медалях… А голова седая. Яша, так его звали, засмущался. Статный боевой офицер! А засмущался…
Просто я тоже приглянулась ему с первого взгляда, признался он мне потом. Как-то опаздываю на лекцию, спешу, а оказывается, преподаватель еще не пришел. В дверях стоит Яков. Я хотела прошмыгнуть в аудиторию, а он подошел и говорит: «Вот ваше место, – и показал на первую парту. – Я специально никому не разрешил сюда садиться – вас ждал».
С этого и начался студенческий роман. В 1948 году, закончив институт, мы поженились. Что и говорить, наша история любви сложилась в послевоенное, трудное для страны время. У нас даже не было свадьбы. Пришли в загс, как сейчас помню, я была в розовом скромном платье, стареньких туфельках. Расписались, вернулись в общежитие, сварили большую кастрюлю супа с картошкой, капустой, позвали друзей. Через несколько дней поехали к Якову Васильевичу в деревню, знакомиться с родней.
Потом мужа моего направили в Уфу. Мы тут и остались. Прожили счастливую, яркую жизнь. И если бы кто-то спросил меня, хотела бы я что-то изменить в ней, наверное, ответила бы: «Нет». Война не сломила нас, мы стали сильнее…»