«Редеет облаков летучая гряда…»

Все эти дни в памяти моей постоянно всплывает пушкинская строчка, уводя мыслями к Тамаре Петровне:
Редеет облаков летучая гряда.
Звезда печальная, вечерняя звезда!
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины.
Люблю твой слабый свет в небесной вышине…

Я думаю о том, как она любила Феодосию, дорогие ее сердцу шум морских волн, вечерний бриз и берег, «где дремлет нежный мирт и темный кипарис»… Тамара Петровна часто вспоминала этот город и даже украсила фотоэтюдами с крымскими пейзажами стену своего кабинета в Русском академическом театре. Тамары Петровны нет, а снимки эти, сохранившие синь необъятного простора, висят… Она даже носила оправленный в тонкое золото простенький, отточенный волнами Черного моря камушек. И, глядя на ее колечко, я все время удивлялась тому, как в этой очень сильной, временами суровой, а подчас ласковой и улыбчивой женщине уживаются мощь подлинной воительницы, умеющей отстаивать свои убеждения и немыслимо много сделавшей для театрального искусства Башкортостана, и вот этот крохотный осколочек с любимого ею морского берега…
В последнее время Тамара Петровна болела, это приносило ей немало страданий, что мы все, звонившие в Питер, чувствовали по тому, как слабеет, гаснет голос, как коротки стали наши разговоры, по тому как быстро она уставала… Но неизменным был вопрос, который она задавала в этих недолгих беседах: «Люся, как в театре дела?» И это вселяло в меня надежду на то, что все обойдется, разрешится благополучно… Увы, один из почти прозрачных падымков в той цепи летучих облаков, о которой писал Александр Сергеевич, покинул белоснежную гряду навсегда, оставив на голубом куполе легкий, словно перышко, росчерк, неосязаемый и уже теряющийся в поднебесье след, который мы, ее ученики, провожаем глазами, стараясь запомнить навсегда. А он тает, тает… И вдруг растворяется в осиянной солнцем лазури…
…Вот этого ее темпераментного «Дуся моя!», свидетельствовавшего о том, что Тамара Петровна либо гневается, либо крайне изумлена тупостью собеседника, я не забуду никогда. Мне тоже не раз перепадало «Дуси» за годы моего общения с лучшей из всех, кого я знала и знаю из числа заведующих литературной частью театра, поверьте! И именно Тамара Петровна Абросимова, уникальнейший, умнейший завлит; чуткий, мудрый, невероятно преданный и своему любимому театральному факультету УГИИ, и своей любимой кафедре истории и теории искусства педагог, клеймивший «Дусями» нерадивых студентов, привела меня в театр, сначала привязав к нему, а затем заставив по-настоящему полюбить его во всех проявлениях, начиная с вешалки в гардеробе, службы капельдинеров в зале, застольных чтений, репетиций, генеральных прогонов, премьер и заканчивая рутиной театральной жизни, которая тоже существует, куда ж от нее деться… Она буквально загнала меня, сопротивляющуюся и отнекивающуюся, на первую в моей журналистской жизни репетицию – так получилось, что мой коллега, который должен был написать в ближайший номер материал о премьере спектакля «Дядя Ваня» (его по чеховской пьесе ставил Михаил Исакович Рабинович), заболел… Для Тамары Петровны, очень ревностно относившейся ко всему, что касалось ее родного Русского театра, такой афронт был сродни катастрофе. На носу премьера, а в «Вечерней Уфе» нет даже маленького анонса. И ладно бы просто в «Вечерке»! Но дело в том, что в «ВУ» в те поры стала регулярно выходить газета в газете, посвященная жизни «русичей», под названием «Аншлаг», которую Тамара Петровна курировала. Тамара Абросимова вообще тесно дружила с «Вечеркой» на протяжении полувека, писала в нее, даже уже уехав в Питер. И вот, в канун столь значимой для театра премьеры, был запланирован сей вкладыш, в коем под «Дядю Ваню» оставили чуть ли не две полосы форматом А3! В общем, придя сначала в отчаяние, а потом и в неистовство, Тамара Петровна, выяснив, кто в редакции более-менее свободен, обрушилась на меня, мирно и полюбовно писавшую до сей поры о милицейских буднях, о школьных учителях, студенческой самодеятельности, бардовской песне и кино, со всей силы своей страсти, убеждения и красноречия. Атака была столь ошеломительной, что я сдалась на милость победителя и отправилась в Русский театр.
Нет, я не первый раз переступила порог здания на проспекте Октября, 79; ранее бывая и в «резиденции» театра на улице Гоголя… Но визит мой сюда со служебного входа в тот день стал дебютным. Тамара Петровна встречала меня на лестнице, ведущей в тайное тайных, и в волнении прямо из флакончика глотала валерьянку… «Слава Богу!» – выдохнула она, цепко ухватив меня за руку и не отпуская, словно боясь, что я сбегу, лично препроводила в темный зал, где за режиссерским столиком сидел Михаил Исакович и от предпремьерного волнения курился маленьким Везувием, доставая из пачки одну сигарету за другой.
Так Тамара Петровна чуть ли не пинками загнала меня в новую для автора сих строк жизнь и потихоньку начала воспитывать. В те поры на мою голову сыпалось невероятное количество этих самых «Дусь», за что я и по сию пору благодарна моему любимому наставнику… Ведь всему, что я о театре знаю, всему, что я в непростом ремесле театрального актера, способного порой подняться до высот подлинного искусства, понимаю, научила меня она, Тамара Петровна Абросимова, верой и правдой служившая Театру всю свою жизнь и ушедшая от нас (пусть кто-то подумает, что сие есть чистая мистика, но я уверена в предначертанности ее судьбы) в Международный день театра… Энергетика Тамары Петровны, жизненная сила и сила ее убеждений были исполнены такой мощи, что я до сих пор не могу поверить в случившееся. Той ночью мне не спалось, ныло сердце, я маялась, не находя себе места, сто раз переворачивая подушку, вставая и бродя по квартире. А под утро обнаружила, что настенные часы в моем доме остановились. Вы опять скажете: мистика. Возможно… Но именно этим утром мне пришло сообщение о том, что земная жизнь Тамары Петровны завершилась… И я впервые поверила в существование сверхъестественных сил.


Она была редкостной умницей, тончайшим аналитиком и знатоком литературы; в свое время окончила филологический факультет Башкирского государственного университета, блестяще защитив диплом, посвященный творчеству Михаила Афанасьевича Булгакова. Ее научный руководитель профессор Вера Сергеевна Синенко хотела, чтобы ее талантливая дипломница поступила в аспирантуру и пришла затем на филфак БГУ преподавать. Но Тамара Абросимова, поработав учителем русской словесности в школе №45, избрала иную стезю. В ранней юности по велению судьбы она попала в круг тех интересных, ярких молодых людей, которые с младых ногтей, несмотря на то что успели попробовать свои силы в других областях, исповедовали любовь к театру, соединяющему в себе различные виды искусств – литературу, музыку, хореографию, вокал, рисунок, живопись; мечтавшие особым языком излагать свои идеи и размышлять таким образом о мире, человеке в нем, об окружающей действительности в конце концов. В этот круг входили Михаил Рабинович, Павел Мельниченко, Владимир Абросимов, ставший впоследствии мужем Тамары Петровны, и многие-многие другие… И Тамара Петровна пришла в театр, став просто потрясающим завлитом, была полноправным соучастником создания многих спектаклей, сначала в Русском драматическом, потом в Национальном Молодежном… Служила даже в Башкирском академическом, везде оставив прекрасную память о себе. В БАТД и по сию пору говорят о том, что лучшей заведующей литературной частью у них не было… Она никогда не делала того, что претило ее природе, ее чувству справедливости, ее пониманию: что есть подлинный Театр. Не гнулась, не шла на поводу у настроения тех, кто волею обстоятельств стоял ступенькой выше (только ступенькой. Во всем остальном Тамара Петровна их превосходила!) на служебной лестнице. Родилась гордой; при всей твердости, а подчас и колючести нрава невероятно ранимой, и если с чем-то не соглашалась, была оскорблена – уходила, отнюдь не легко расставаясь со ставшими родными стенами, с людьми, к которым прикипела душой. Так сложилось, что, попрощавшись в свое время с Русским театром, она пришла в ТЮЗ, который время спустя получил статус Молодежного, именно тогда сложился их творческий альянс с режиссером Азатом Надыргуловым, который затем, получив назначение возглавить Башкирский академический, позвал Тамару Петровну с собой, и она, долго раздумывая и сомневаясь, все-таки согласилась, всем сердцем, точно так же, как в свое время «русичей», а затем «молодежь» из НМТ, полюбив актеров БАТД. Открыла их для себя, начала учить башкирский язык, ездила с академиками даже на малые гастроли, в какие-то районы Башкирии, и писала замечательные статьи про мастеров из флагмана национального искусства республики. На одной из страничек своего дневника, который вела не только как завлит, но и делясь с ним своими сокровенными мыслями, написала тогда: «Ездила в Дюртюлинский район на юбилейные торжества актрисы Ильсияр Газетдиновой. Какой Голливуд, какой «Оскар»! Они просто отдыхают в сравнении с истинно народной любовью зрителей из глубинки… Приезд Ильсияр к землякам, да еще спектакль, который привез театр! Это было подобно взрыву атомной бомбы!»
И везде за ней хвостиком двигалась я, поскольку Тамара Петровна, завладев моим сердцем, каждый раз забирала меня с собой, расширяя круг моих интересов и знаний в области театральной жизни Башкирии. Мне довелось вволю поездить с Тамарой Петровной и по фестивалям, и на гастроли… Помню, я как-то, не успевая на одну из премьер Молодежного театра, сослалась на то, что во главу угла поставила в тот день спектакль Русского драматического. Она ужасно на меня обиделась, глянув пристально и по-скорпиошьи колюче, сказав почти жестко: «Люся, надо выбирать. Или успевайте!» И эта фраза тоже относится к тому, что принято называть часом ученичества. С тех пор, как бы трудно ни было, я, помня ее интонацию, выворачиваюсь наизнанку, но стараюсь успевать…
После Русского драматического, каковой стал ее первой и, может быть, даже вечной любовью и в который она время спустя вернулась, в Молодежном Тамара Петровна разительно помолодела. Наверное, потому, что юные, дурашливые обалдуи из НМТ – Боря Круглов, Женя Волошин, Линар Ахметвалиев, Ринат Басареев, Ильмар Альмухаметов и многие другие, окружившие Тамару Петровну, в том числе и девочки, а иные из них уже стали заслуженными и народными, вдохновляли ее, радовали, смешили, давая новые силы и буквально заставили полюбить себя. И она прикипела к этим шумным, чуть бахвалистым, уверовавшим в свою звезду обитателям бывшего Дома Политпроса, в коем тогда и обретался на улице Ленина бывший ТЮЗ. Сидела в зале на репетициях чеховской «Чайки», которую ставил Надыргулов, делала замечания по части ударений и стилистической культуры (в ней всегда жил настоящий филолог!), с благословения Азата Ахмадулловича пригласила на репетиции театрального критика и знатока Чехова Галину Яковлевну Вербицкую, замечания которой были так важны и режиссеру, и актерам молодого театра. В общем, стала полноправным членом творческой «команды». Я помню даже тот момент, когда для театрализованного концерта, который НМТ готовил к Дню Победы, Тамара Петровна принесла из дома награды своего свекра. Это были орден Красной Звезды, солдатская «Слава» и медаль «За Отвагу» – Деда Серега, так они его с Владимиром Сергеевичем Абросимовым звали, был фронтовиком, истоптавшим своими «кирзачами» многие дороги войны… И фронтовиком был отец Тамары Петровны – Герой Советского Союза, полковник Петр Леонтьевич Рогалев, командовавший 997-м стрелковым полком, участвовавший в штурме Сапун-горы, тоже прошедший всю Великую Отечественную… И дочь его свято чтила то, что связано с войной, праздником Великой Победы и героическим подвигом советского солдата.
Но вернемся к концерту Молодежного театра… В гимнастерках с этими боевыми, овеянными славой наградами ребята с особым чувством отработали на крыльце Дома Политпроса праздничное представление, собравшее массу зрителей, утиравших набегающие слезы, а затем, бережно сложив ордена и медаль Деда Сереги в ковшик ладоней, они принесли их Тамаре Петровне, и каждый поцеловал ее в щеку, а затем, пятясь, они вышли из маленького кабинета завлита, благодаря его хозяйку сияющими глазами…
Помню, как в 1994-м году, кажется, в Молодежном проходил первый Республиканский конкурс актерской песни, и мы с Тамарой Петровной вместе отсмотрели все этапы этого творческого состязания, сидя рядом. Не забуду того момента, когда на сцену вышла завоевавшая тогда Гран-при Ольга Шарафутдинова, защищавшая цвета флага Башкирского государственного театра кукол. Она исполняла во втором туре песню «Если ваш сосед в тюрьме» из спектакля БГТК. В черном платье, с залихватской шляпой на голове, Оля повернулась к залу спиной, сев на заранее приготовленный высокий стул. Звучат первые такты инструментальной фонограммы, а Тамара Петровна, повернувшись ко мне, шепчет: «Вот ведь, даже по спине сразу понятно, что перед нами настоящая актриса!»
Она знала всех их и любила каждого актера – за талант, за то, что, не жалея, тратят себя на сцене ради зрителя, ради чуда, которого от них ждут. Была ласкова с ними, внимательна, многие доверялись ей в личных секретах, и она берегла эти истории в своем огромном, исполненном любви к актерскому люду сердце. И писала замечательные материалы про «русичей», труппу «Молодежки» и академиков из БАТД. Каждый ее текст, взвешенный, продуманный до мельчайших деталей, согретый приязнью к артистической братии, становился очередным мастер-классом для таких, как я, газетчиков, рискнувших размышлять о театре, для будущих театроведов – ее учеников из УГИИ, для студентов, мечтавших о большой сцене и не слишком дисциплинированных в том, что касается посещения лекций Тамары Петровны, посвященных обожаемой ею великой русской литературе. Тамара Петровна страдала от этого, но притом жалела малышню, поселившуюся в институтском общежитии, без мам и пап, и старалась в процессе занятия вложить в эти бедовые головы как можно больше знаний, понимая, что вряд ли они лишний раз будут утруждать себя бдением над учебником. Единственное, что вызывало в ней настоящий гнев, – это то, что иные из студентов не читали самих произведений, редко кто приходил на экзамен, постаравшись одолеть весь список обязательной литературы. Она страдала, переживала и оскорблялась таким отношением к классикам.
...Вот представьте себе: Берлин, в котором некогда жил и учился ее любимый сын Егор, окончивший в Германии киношколу и ставший известным режиссером (а затем – продюсером), снявшим немало интересных фильмов… Так вот, Берлин, раннее-раннее утро, часа четыре, жара и духота стоят несусветные, город потихоньку начинает просыпаться, из открытых настежь окон доносится шум машин, заспанный Егор, которого приехала навестить Тамара Петровна, выходит в зал и обнаруживает маму, завернутую в специально смоченную холодной водой простыню, сидящую в кресле и держащую в руках… огромный том с романом Толстого «Анна Каренина». «Мам, ты что?!» – приходит в замешательство он. «Гоша, не мешай мне, – раздается в ответ, – я читаю Толстого».
Не знаю, что в этот момент ответил Егор… Германия, масса соблазнов, пленительный запах утренних булочек и «напитка черного» доносится из ближайшей кофейни, впереди экскурсии и поездки по художественным галереям (живопись она тоже любила), а Тамара Петровна, спасаясь от изнуряющей жары с помощью мокрой простыни, читает роман Льва Николаевича… Мне лично добавить к этому нечего.
В доме Абросимовых все мы бывали не раз, отдавая должное изумительному борщу, который готовила Тамара Петровна, умирая от смеха над байками известного балагура и говоруна, одного из самых обаятельных актеров Русского драматического театра, заслуженного артиста России и народного артиста Башкортостана Владимира Сергеевича Абросимова, угощавшего нас замечательным кофе, до которого был охоч и сам, и заваривать его умел просто фирменно. Он вместе с Тамарой Петровной переехал в Питер, куда неустанно звал родителей обосновавшийся там Егор, и опередил свою любимую супругу на четыре года, уйдя из жизни в 2018-м… Как она его смерть пережила, я просто не представляю!.. Но именно с тех пор что-то в ней надломилось. И эту пустоту и холод, поселившиеся в душе, не могли заполнить и согреть ни бесконечные пешие прогулки Тамары Петровны по Северной Пальмире, ни полюбившиеся ей концерты Академического симфонического оркестра Санкт-Петербургской филармонии под управлением Юрия Темирканова. Сноха Леночка подарила ей филармонический абонемент, и Тамара Петровна переслушала практически весь репертуар уникального коллектива, стараясь посещать концерты знаменитых исполнителей, которых приглашал Юрий Хатуевич… А еще именно в Питере Тамара Петровна наконец собственными глазами увидела спектакли любимого ею Резо Габриадзе. Она даже рискнула подойти к нему лично, что было не свойственно ее стеснительной, деликатной натуре, и попросить у Реваза Левановича автограф. Тамара Петровна была счастлива той короткой беседой с ним настолько, что даже позвонила мне, буквально в красках передав основную суть и нюансы разговора с фантастически талантливым основателем Тбилисского театра марионеток. Но это была эпизодическая вспышка на фоне того тотального одиночества, в которое погрузилась она после ухода Владимира Сергеевича. Егор, Леночка, внук Федя, который был для супругов Абросимовых истинным счастьем, окружили ее заботой. Но неизбывную тоску по человеку, с которым прожита жизнь, не может унять ничто…
Она всегда читала невероятно много, но в городе Петра эта ее страсть к книге превысила, мне кажется, все существующие пределы – дневники Андрея Платонова, современная проза, в том числе и книги Евгения Водолазкина, воспоминания об Исааке Бабеле его супруги Антонины Пирожковой, романы Гузели Яхиной, безусловно классика – Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Толстой… И стихи, невероятно много стихов, начиная с Анны Ахматовой, Иосифа Бродского и завершая Борисом Рыжим, которого открыла для себя именно в тот период и перечитывала по многу раз…
Удивительно, но весть о том, что случилось, собрала нас вместе, словно притянув в кабинет, чьим духом, хранителем места сего была Тамара Петровна. Мы плеснули на донышко разнокалиберных кружек по глотку маслянистого на язык хмельного зелья и, выпив его, не чокаясь, судорожно заговорили-зашумели, вспоминая ее. А она словно незримо присутствовала здесь, иронично поглядывая на нас, и мне все казалось, что сейчас наши спонтанные поминки и торопливые рассказы о днях, проведенных рядом с Тамарой Петровной, прервет ее знаменитое и по-скорпиошьи язвительное: «Дуся моя!»… Но нет, мы продолжали нестройно гудеть, смахивая слезы и хлюпая носами в полной тишине обители, все еще оберегающей ее любимые фотографии и какие-то дорогие сердцу частички бытия…
…Мне трудно дался этот текст, уважаемый читатель. Он нестроен и несет следы торопливости, я это понимаю сама. Но слишком свежа еще кровоточащая рана, точно из груди вырвали кусок сердца. И я, честно, не знаю, как завершить свое повествование. Потому отдам это право стихам. Некогда мы с Тамарой Петровной выяснили, что одинаково горячо любим с ней цикл стихотворений Ильи Сельвинского «Алисе», который поэт написал, вдохновленный образом Алиции Жуковской. Мы даже читали какие-то строки наизусть – она начинала, а я продолжала… Эти строчки и приведу в финале:
Как же быть теперь без нее?
Как мне жить теперь без нее?
Кофе пить. Газеты читать.
Никогда ничего не ждать.
Ничего
о ней
не знать…