Ретроспектива

Красная палатка в белом безмолвии

После крушения дирижабля “Италия” престарелый генерал Нобиле продолжал мучиться, сорок лет пытаясь найти для себя оправдание за свою не слишком блестящую роль в той прогремевшей на весь мир трагедии 1928 года. В своем воображении генерал снова и снова собирал в своей комнате участников событий, чтобы потребовать от них суда над собой.

В фильме “Красная палатка”, рассказывающем о той трагедии, призрак великого полярника Амундсена примерно так успокаивает генерала:
- Останься я жив, простил бы тебя и себя. А теперь просто вспоминай о великих делах века и обо всем, что нам довелось увидеть...
Дальше на экране тают льды, величественно рушатся айсберги.
Есть силы, которые нам неподвластны, и ничего мы не смогли бы изменить... Не такие уж великие дела при нас происходили, но нам тоже довелось кое-что увидеть и пережить.
***
Уфа встречала Хрущева. Народ вышел на проспект Октября, чтобы увидеть генсека. Он пронесся, помахивая шляпой, мимо нас прямиком в историю. Его и любили, и ненавидели. Выпустил зэков из ГУЛАГа. Развенчал Сталина, переселил миллионы людей из бараков в панельные пятиэтажки. Кстати, у многих наших соседей была лагерная привычка курить на корточках, прислонившись к стенке. А когда мы переехали из барака в “хрущевку”, я робко спрашивал мамку: “Это чья комната? А это чья?”. Оказалось - все три комнаты наши, на шестерых. А в Ново-Александровке у нас была квартирка квадратов в двадцать. Плюс все удобства - в коридоре.
Когда я пошел в школу, магазины были забиты мешками с кукурузой и кубинским сахаром. А вот хлеба и молока не хватало.
Хрущева заменил Брежнев, и вмиг появились хлеб, масло, колбаса. До сих пор помню ее великолепный вкус. Но потом пищепром начал сдавать обороты, деньги шли на гонку вооружений. Начались перебои с продуктами. То вдруг за колбасой очереди, то “Прима” исчезнет. А иногда - раз, и завезли в магазин ямайский ром. Видать, ОБХСС взял кого-то за одно место. Но в целом война с дефицитом приняла у нас затяжной оборонительный характер. Помнится, настоящее сливочное масло с надписью на коробке “Коровье” я в первый и последний раз увидел на военном продуктовом складе в Тоцких лагерях. Прапорщики, отпилив нам двуручной пилой кусок на 200 человек, обтерли руки тряпкой. В тряпке осталась порция на троих.
***
Неправда, что преподаватели колледжей и вузов начали брать “на лапу” только в постперестроечные времена. Раньше, наверное, брали не деньгами, а знакомствами, блатом.
Вот поступил я в вуз, освоился, в общаге пообщался с ребятами. Смотрю, этот профессорский сынок, другой. Тот - сын видного партийного деятеля. У этого папаня - прокурор, у этой колоды “фатер” - председатель колхоза-миллионера. Человек десять было с Кавказа. Ребятами и девчатами все они оказались хорошими и умными, учились лучше меня. Автора этих строк, например, поперли с первого курса, когда он трижды завалил латынь. И я поступал по новой. Рабоче-крестьянское упрямство, видимо, взыграло. А недавно один из друзей мне признался, что пересдавал латинский язык тринадцать раз. Homo homini...
***
В1979 году в университете отмечали 60-летие Мустая Карима. Мы тогда зачитывались классиками “с окраин”. Приехали, на радость студентам, Олжас Сулейменов из Казахстана, Кайсын Кулиев из Кабарды, Расул Гамзатов из Дагестана, Давид Кугультинов из Калмыкии. А вот Чингиз Айтматов, к сожалению, не смог, телеграмму прислал, что даже не в Киргизии он, а в дальней командировке. Зато в двух шагах от меня надтреснутым голосом вещал что-то Мустафе Сафичу Сергей Михалков, рядом интеллигентно выжидал своей очереди великолепный поэт-переводчик стихов Карима на русский язык Михаил Дудин.
Между прочим, через чемпиона страны по хоккею среди юношей, моего друга - однокашника Ильдуса Каримова я был знаком с младшей матерью Мустафы Сафича Вазифой Хафизовной. Она уже была глубокой старушкой и поочередно гостила у своих детей, чтобы им не докучать. Дожила она до 105 лет.
***
Помню, в конце 80-х под Новый год стоял в длиннющей очереди за хлебом. Тогда в Уфе ввели талоны на продукты. Люди набирали килограммами овсянку, просо, ячмень. Съесть все это не могли физически. По домам летала крупяная моль величиной с воробья. Крупу перебирали, удаляя червячков.
Водку по талонам брали в огромных очередях и язвенники, и трезвенники. Она была надежной валютой. Прошу тракториста перевезти груз, называю сумму, не помню сейчас какую. Он отвечает, что за такие деньги и с места не сдвинется. Тогда достаешь “пузырь” - и вопрос решен.
Как-то меняли мы окна коллеге. Старые вынесли, прислонили во дворе к стене, ждем машину с новыми окошками. Подходит дядька: “Если не нужны - продадите? Для сада нужно”. Я пошутил: “Пузырь!” То-то было нам весело, когда он через минуту прибежал с бутылкой...
***
- Наступают новые времена, - сказал на планерке наш редактор Явдат Бахтиярович. - Хорошо будут жить люди активные, предприимчивые, даже рисковые.
Мы насторожились. Того, что в стране грядут перемены, не мог не чувствовать только слепой и глухой. Но если Бахтиярович озвучивает такие вещи после возвращения с высокого совещания...
Хусаинов обладал удивительно тонким политическим и административным чутьем в масштабах республики и города. Он пережил восьмерых секретарей горкома партии, был неоднократно вызываем на ковер за наши проколы, но никого не подставлял. Если начинало припахивать жареным, уходил на больничный и всплывал, когда проблема уже была решена. Благодаря этому и многим другим замечательным качествам он просидел в кресле редактора “Вечерки” тридцать два года. От Брежнева до Путина, от Шакирова до Рахимова. Чуть дольше продержался в своем кресле только редактор “Вечерней Москвы”.
Но эта-то заявочка насчет крутых перемен была в масштабах не города и республики, а страны!
И он, как всегда, оказался прав. Многие из нас почувствовали это на своей, так сказать, шкуре. Подруга тещи, классная портниха Аня, а к тому же и инженер, поменяла свою квартиру возле Курочкиной горы на сталинскую роскошную, с четырехметровыми потолками в центре Баку. С ее балкона был виден Каспий, а по ночам над домом кружили летучие мыши. Мы приехали к ней погостить, но Бахтиярович предупредил: “Это самое, ты пойми, там зреет война, зря едешь, да еще с семьей. Всякое может с вами быть...”
Я только ухмыльнулся. Портниха познакомила меня с бакинскими шоферами, братья которых выращивали гвоздики. Парни из Баку пригласили в кафе на стадионе “Спартак”. Были поданы шашлыки из осетрины в гранатовом соусе и водка в чайниках, поскольку когда начался конфликт с Арменией, в Азербайджане ввели сухой закон. На бакинской набережной стояли столики с белоснежными скатертями, в вазе - бесплатные кубики сахара. Чай официант приносил в беленьком заварнике. Вот в таком нам водку и принесли.
Мы обговорили детали. Заказали в Уфе несколько киосков, и бизнес начал набирать обороты. Бакинцы привозили авиарейсами внушительные коробки, на которых уже были расписаны уфимские адреса доставки: “Норс, Сипа, ТЦ”, и т.д. “Норс” - это Инорс. Крутые, короче, ребята.
В мои обязанности входило с пяти утра развозить цветы по киоскам, а вечером собирать выручку, искать надежных водителей, киоскерш, проверять их на “вшивость”. Самым сложным в этом деле было не проспать подъем и не раззевать рот, когда у тебя немаленькие деньги. На дворе же были лихие 90-е.
Но журналистскую работу я не бросал и получал почти вдвое больше коллег. Кстати, самые шустрые из них ушли из “конторы” и основали собственные рекламно-информационные газеты и агентства.
В конце концов бакинцы понаставили в Уфе столько точек, что я не успевал физически. А они уже подумывали о соседних крупных городах. От их предложения бросить редакцию и полностью уйти в кооператив я отказался. Хусаинов научил осторожности.
В один прекрасный день они пришли в редакцию с баулом, полным восточных деликатесов. Тогда и котлета халявная была за счастье, а тут шашлык, лаваш, кинза, тархун, азербайджанский коньяк.
Редактора “Уфимской недели” в тот день на месте не было, и мы расположились в его кабинете. Я опасался, что меня нахлобучат за такие вольности на рабочем месте. Но тут распахнулась дверь, и возник Юрий Федорович Дерфель, наш ветеран, спортивный обозреватель, поэт и искрометный шутник. К тому же в пределах разумного - эпикуреец. По акценту моих друзей он безошибочно определил их национальность, поприветствовал по-азербайджански. Конечно, его тут же усадили за стол. А за дружеским столом Федорович всегда автоматически становился тамадой. И все слушали его, забывая выпить и закусить. Он ведь весь Кавказ исколесил, и даже работал в Якутии.
Потом кавказцы еще несколько раз навещали меня в Уфе и интересовались: как тот старик, жив, здоров?
И вдруг война, о которой предупреждал редактор, вспыхнула с новой силой. Наши десантники уже не беседовали мирно с азербайджанцами на танцплощадке, а разгоняли их саперными лопатками. Из республики начали изгонять армян, евреев, русских. Наша портниха Анна за бесценок продала свою роскошную квартиру и купила убитую “двойку” где-то в средней полосе России...
Насколько я помню, авиарейсы между Уфой и Баку закрыли. И все, теперь у нас продают цветы из Колумбии, Боливии, Бразилии, Эквадора. Ничего плохого об этих цветах не скажу, но мы начали тогда терять великую страну...
Теперь нашу “красную советскую палатку” разобрали, и те, кто большую часть своей жизни провел в прошлом веке, оказались словно в заснеженном холодном поле. Хотя и в палатке жизнь была не сахар. Советскую власть на кухнях костерили, но позже даже анекдот такой появился: “Старики верят, что если не грешить, то после смерти попадешь в социализм”. Но не войти нам снова в ту реку. Разве что по какому-нибудь шведскому варианту.
А пока, как сказал сатирик, настали времена, когда при встрече и больной, и врач с надеждой смотрят друг на друга. Не так давно со здоровьем у меня возникли проблемы, и я часто посещал поликлинику. Противно видеть, как врачиха первым делом профессионально “прощупывает” глазами твой пакет, а только потом смотрит на тебя. Я потом, однако, пообвыкся и отделывался от мздоимки свеженькой газетой.