Тёплая память

Сегодня, 29 сентября, ему исполнилось бы 67. Великолепному журналисту, репортеру от Бога, мастеру слова и просто хорошему человеку Евгению Воробьеву.
…Будучи внешне неторопливым и даже несколько грузным, он стремительной кометой осветил небосклон башкирской журналистики. Еще студентом он начал публиковаться в республиканской газете «Ленинец». И не просто публиковаться, а готовить настоящие бомбы для иных деятелей, например, устраиваясь в магазин обычным грузчиком или продавцом в пивной ларек. Журналистский диапазон Евгения Воробьева был просто огромен: он легко и запросто общался как с политиками мирового масштаба, мастерами искусств, знаменитыми учеными, так и с простым людом, а порой и просто забулдыгами. Общался, находя изюминку в любом разговоре, чтобы потом мастерски, вкусно донести самую суть до читателя. Для меня он был эталоном журналиста: легкий на подъем, дотошный, обладающий феноменальным талантом собеседника – доброжелательного, в меру ироничного и шутливо-недоверчивого. И ни разу не написавший ни одной проходной, не привлекшей читательского внимания заметки!
С годами он так и не стал кабинетным журналистом, для него работой было уйти «в поля», радуясь неожиданным встречам и свалившимся на неуемную головушку приключениям. В какие только уголки бывшего Союза его не заносила репортерская судьба! А уж родную республику он облазил, что называется, вдоль и поперек.
Для меня несколько лет назад уже мэтр журналистского цеха Евгений Анатольевич Воробьев открылся с новой удивительной стороны: он начал выдавать потрясающие рассказы и баечки, которые публиковал в соцсетях и которые сразу полюбились читателю. Это были какие-­то наблюдения, зарисовки, размышления… Всегда честные и бьющие прямо в точку. События подавались в них, что называется, без ретуши. Написанные простым языком, лишенные каких-то литературных изысков… Но какой они пронизаны теплотой! В них – и тонкий юмор, и ирония. И самоирония! Во всем этом – весь Евгений Воробьев.
Я открываю страницы недавно вышедшей в свет книги Жени, которую ему, увы, увидеть не было суждено: наш друг ушел из жизни в первых числах января 2021-го… Ее название точно отражает суть сборника: «Внукам, правнукам, всем…». В этих строках – то, что было у нашего друга на сердце: тепло от воспоминаний о глубоком детстве, горечь от человеческой черствости, а порой и подлости. А еще – много чего главного и не очень. Но все это читается взахлеб. Листая страницы, я словно слышу голос автора, который, размяв в руке сигарету и крякнув, говорит мне: «А вот слушай, какую я тебе сейчас баечку расскажу…» Спасибо родным и близким Жени, благодаря которым книжка увидела свет!
Сегодня велик соблазн опубликовать какую-нибудь смешную историю из этого сборника, но нам кажется, что все же стоит вспомнить о том, что Евгений Анатольевич Воробьев много писал об очень серьезных и важных вещах. Вспомнить, например, об опасной и знаковой командировке в зону страшного землетрясения в Армении, когда он был корреспондентом «Вечерней Уфы». Давайте вместе окунемся в события тех лет. А нам хочется сегодня сказать Жене, человеку, чье сердце никогда не было холодным: наша память о тебе тепла всегда…

Полугерой, полуподлец

А вот в воздухе приключения случались. Не только забавные, но и драматические.
Начну со Спитака.
Декабрь 1988 года. Ужасающее землетрясение в Армении – неслыханные одиннадцать с чем-то баллов. Всё в руинах, под завалами – тысячи трупов. В эпицентр прибыл генсек ЦК Горбачев, у него белое лицо, трясущиеся губы и подбородок. Рядом премьер тогда еще существовавшего Союза Рыжков. Не стесняясь телекамер, он плачет на всю страну.
Сразу всплыли строчки из Вознесенского, с другого землетрясения, случившегося 22 годами раньше: «...Озверевшим штакетником вмята женщина в стенку. Помогите Ташкенту, помогите Ташкенту! Если хлеб – помоги, если нефть – помоги. Если есть – помоги, если нет – помоги...»
Я – корреспондент «Вечерки». Чем может помочь журналист? Поехать и написать о том, что волнует всех. Позвонил на УМПО, выяснил, что самолет с «гуманитаркой» как раз сейчас загружается и вылетает из Максимовки, с ведомственного аэродрома, завтра в полдевятого утра. Я – к редактору: так, мол, и так, Явдат Бахтиярович, отпустите. Хусаинов, сам журналист, в смятении: «Куда? Неизвестно куда! Никто не ждет! А обратно? Под Новый год...» – «Да обратно... Если туда летают, значит, и возвращаются? Выберусь как-нибудь...» Репортерская жилка редактора взяла верх: «Ладно, лети!»
Дорога ничем особенным не запомнилась, кроме тряски на воздушных ямах под оглушительный грохот двигателей грузового АНа (можно было орать и самого себя не слышать), пронизывающего холода в салоне, не приспособленного для пассажиров. Просто болтался на каком-то ящике и пытался дремать. Была еще промежуточная посадка в Элисте, дозаправка самолета и экипажа, где в маленькой столовке такого же маленького аэродрома нам предложили холодные манты. Это тоже была «премьера» блюда. У нас тогда манты почему-то не «котировались».
К Еревану подлетали уже к вечеру. Долго кружили между гор: заходящее солнце появлялось то справа, то слева, а то и вовсе куда-то пропадало. Самолет низко гудел, опуская нос к земле, потом вдруг снова взвывал, взбираясь вверх. Неделю назад как раз здесь разбился такой же «грузовик» с «гуманитаркой», только иностранный. Потом спросил у командира, были ли проблемы с приземлением. «Нет, просто схема посадки такая. Сложная. Горы...»
Сели в темноте. Вокруг вообще – ни фонаря. По моим представлениям, международный аэропорт в Ереване должен быть хотя бы освещен, пусть и после землетрясения, а тут – даже людей не видно.
Оказалось, сели мы не в Звартноце, главном аэропорту Армении, а в другом, Эребуни, который был и гражданским, и военным одновременно (может, потому и было так темно). А непосредственно до Звартноца – еще несколько километров. Экипаж растворился, куда-то пошел отчитываться, а что делать мне – непонятно. Встал на первую же дорогу – голосовать. Если не в ту сторону – подскажут. Повезло. Через полчаса засветил фарами пустой «ПАЗик», и водитель согласился подкинуть, хоть ему и не по пути.
Звартноц – это да, муравейник, даже ночью. Но и здесь я не нашел никаких следов «помощи землетрясению». Все закрыто, одни суетящиеся люди. Наконец с большим трудом выяснил, что штаб находится в самом Ереване, но автобусы туда – только утром.
…Штаб был тоже многолюдным, и там до меня тоже никому не было дела. И опять повезло. В коридоре вдруг столкнулся с бывшим комсомольцем, из обкома, который давно ушел в ЦК ВЛКСМ, как сейчас помню, Сергеем Епифанцевым.
– Ты как здесь?
– Сергей Николаевич, поспособствуйте, только прилетел, не могу добраться до эпицентра.
Через 15 минут влиятельный земляк представил меня теле­операторской бригаде «Взгляда», тоже пробиравшейся в Спитак: «Держись за них!»
Разрушенные районы поразили не только развалинами домов, разверзшимися дорогами, штабелями гробов на улицах (в Спитаке нетронутым оказалось лишь кладбище на горе, над городом), но и толпами местных мужчин, молча стоявших на площадях небольших сел и деревень. Они не кричали, не бегали, не разбирали развалины своих жилищ, они просто стояли кругом в своих кепи-«аэродромах» на головах и молчали. Одни мужики. Почему-то женщин было очень мало, может быть, их вывезли вместе с детьми.
Конечно, подвиг совершали спасатели. Конечно, медики. Молодой хирург-грузин из санитарной палатки вечером, после двойной смены за операционным столом, разлив спирт в черные от чифиря кружки, рассказывал, как они по тревоге, многие на своих автомобилях, ринулись в тот день сюда, и уже через час с небольшим были в Спитаке. Как резали по живому, как пилили кости чуть не ножовками прямо на месте, если человека нельзя было вытащить, и он, обессилевший от боли, криков о помощи, стонов, уже хриплым шепотом умолял отрезать ему эту проклятую ногу. Ему ничем не могли помочь, не могли даже пошевелить, не то чтобы приподнять многотонную плиту. Да и шевелить было опасно, все могло рухнуть окончательно и похоронить всех. И тогда приходилось резать. Потому что ждать дальше было смертельно опасно: многочасовое сдавливание тканей приводило к гангрене с неизбежным летальным исходом. Вливали в того же страдальца спирт вместо анестезии и резали. Остро не хватало медикаментов, лекарств, тех же обезболивающих.
Потом, по возвращении, я возмущенно интересовался у ответственных лиц, почему так произошло. А мне отвечали, что заказы на те же обезболивающие увеличивались в геометрической прогрессии день ото дня, и они удовлетворялись, хотя все мыслимые нормы были превышены многократно. Объяснение в другом: обезболивающие – вещества наркосодержащие, а контроль за их использованием в таких экстремальных условиях наладить было невозможно, поэтому на морфинах с первых же дней после трагедии стали делать бизнес.
Да. И увы: низость и героизм в такие страшные дни вполне уживаются, часто – в одном и том же человеке. Охотней же пишут только о светлой стороне, предпочитая называть обратную сторону размытым словом «мародерство». Не воровство, а мародерство. Почему укравший шубу в магазине вор, а укравший такую же в бесхозном доме – мародер? Вроде как подобравший брошенное. Один спас погибавшего, но тут же прихватил из его полуразрушенной квартиры шкатулку с семейными ценностями. Другой на моих глазах выкопал из развалин труп женщины, который уже неделю умоляли найти близкие, чтобы похоронить, и, не стесняясь, снял с безжизненного пальца обручальное кольцо (на правах перводобытчика). Третьи, добровольцы, разгружали борт с гуманитарной помощью и прилюдно растаскивали из «случайно» поврежденного тюка импортные рубашки. Сам видел. И не только я. Все, кто сидели на борту, отправлявшемся «на большую землю», Ереван – Москва.
Так кто они? Молодцы или подлецы? Герои или преступники?
Вот на такой ноте и закончу. Внутренний редактор велит. Потому что дальше заявлено «забавное», а оно со Спитаком как-то не вяжется...