Тёплый подарок хранился с войны

Великая Отечественная война для граждан Советского Союза началась с речи Молотова и очередей в военкоматы. Буквально за несколько недель с полок продовольственных магазинов исчезли стратегически важные товары, люди старались сделать хоть какие-то запасы. Уфа перестраивалась на военные рельсы: здания школ, других учебных заведений переоборудовали под госпитали, готовясь принимать первых раненых.

И взрослые, и дети старались внести посильный вклад в приближение Победы. Но недаром существует в народе поговорка: кому - война, а кому - мать родна. В Уфе орудовали воры-домушники. Тащили всё, что под руку попадется; в военное время катастрофически не хватало самого необходимого. Моя мама Серафима Андреевна Окунева рассказывала, что пришлось пережить ей, двум её сестрам и их маме, когда однажды, возвратившись домой на улицу Зенцова из госпиталя, где работали, они увидели разбитое окно и открытую дверь. Воры вынесли мебель, зимнюю одежду, съестное. Семью в какой-то мере спасло то, что продуктовые карточки воры не нашли, а из одежды уцелели три юбки и два шерстяных платья, которые женщины взяли с собой постирать в прачечной. Кое-чем из одежды поделилась мамина старшая сестра, но когда начались морозы, легкая одежда не спасала.
В госпиталях не хватало медицинского персонала, медсестрам частенько приходилось ночевать на работе, чем и пользовалась моя мама. Свою телогрейку она отдала младшей сестре, с которой по очереди они носили одноухую мужскую каракулевую шапку и валенки. Когда термометр опускался ниже 30 градусов, приходилось просить у сестры-хозяйки ватные одеяла и заворачиваться в них, как в плащ-палатку.
В декабре в госпиталь привезли молодого паренька Аркадия Жука. У него была ампутирована нога до колена и множественные осколочные ранения рук и груди. Операции он перенес мужественно, но очень переживал по поводу своей инвалидности. Моя мама как могла поддерживала раненого, писала под диктовку письма его родным в Новосибирск. В процессе переписки выяснилось, что Аркадию всего семнадцать лет, хотя выглядел он крепким мужичком. По ночам он плакал, стонал, к утру немного успокаивался, а днем держался молодцом. Другие раненые старались оставить парнишке что-нибудь вкусненькое, санитарки заботились о нем, но он с нетерпением ждал, когда на дежурство придет Серафима - Симочка. Маме в ту пору исполнилось двадцать три года, она была незамужней, а до моего рождения оставалось еще пятнадцать лет. Не слишком общительная Симочка в свободную минутку бралась за вязание или читала. Кто-то подарил ей роман Шарлотты Бронте "Джейн Эйр", и она прочитала книгу Аркадию. Сюжет разволновал юного бойца, он подолгу лежал, задумавшись, глядел в потолок и что-то тихо шептал. А потом сказал: "Симочка, Вы чем-то напоминаете мне Джейн Эйр... Рядом с Вами я чувствую себя спокойно и уверенно. Не смею предложить Вам руку и сердце, но... я буду помнить Вас всегда."
В начале января к Аркадию приехала его мама Полина Евгеньевна - врач-пульмонолог. Это была маленькая, худенькая женщина, с седыми прядями волос и грустными каре-зелеными глазами. Чтобы дать возможность сыну восстановиться после ранений, она временно устроилась работать в госпиталь, здесь же ей предоставили жилье. Когда Полина Евгеньевна увидела Симочку, бегущую на работу в одноухой шапке и старенькой телогрейке, женщина позвала замерзшую девушку к себе в закуток, открыла большой чемодан и достала белую пуховую шаль: "Возьми! Завтра Рождество... Я не верующая, но... Спасибо тебе за Аркашу. Нет-нет! Не отказывайся! И вот еще... Аркаше теперь хватит и одного носка, а ты ведь вяжешь... Смотри, из этого шерстяного носка тебе можно две варежки связать".
Я хорошо помню мамину белую шаль. Этот теплый рождественский подарок она изредка надевала еще в начале
60-х годов, а в сильные морозы поверх цигейковой шапки и пальто шалью укутывали меня. Мама крест-накрест завязывала концы у меня за спиной и в очередной раз тихим голосом рассказывала про Аркашу и Полину Евгеньевну.