К Дню Великой Победы

Фронтовые пути-дороги Гали Ибрагимова

Мой отец, писатель Гали Ибрагимов, фронтовик, защитник Родины, с 1939 года нес срочную воинскую службу на Дальнем Востоке. Служил в железнодорожных войсках. Под огнем врага вместе со своими однополчанами восстанавливал железнодорожные пути, мосты. За ними шла армия, техника, боеприпасы.


- Война – это тяжелый труд, – говорил отец. – Чтобы победить, выжить, нужно не лениться, а работать. Нехитрое дело умереть на войне, а вот воевать, бороться и остаться живым – это очень трудно.
…Тысячи тонн земли перекопано одним только моим отцом при устройстве траншей, окопов, землянок. Земля не везде была мягкой. Был и камень, и мерзлый грунт. «Еще на один штык мне нужно углубить окоп, чтобы остаться живым и вернуться к маме, еще на один штык, чтобы увидеть отца, еще на один штык, чтобы встретиться с любимой». Только вырыл окоп, только сберегся от вражеских пуль и пристрелялся к немцам, как прозвучал приказ двигаться дальше. И снова копать, стрелять, бороться.
В годы воинской службы отец вел свой дневник «Дороги жизни». Вот некоторые странички дневника моего отца.
«6 сентября 1943 года. Ночью наш эшелон был подвергнут бомбардировке. Ничего страшного не было, однако многие вагоны прошиты насквозь осколками бомб».
«20 сентября 1943 года. Приехали на ст. Водяной. Рано утром сквозь туман виднеются развалины села Алексеевка. Ах, какой ужас охватил нас, когда увидели сплошные развалины, трубы, кирпичи. Люди угнаны по направлению Полтавы. Те, кто смог вырваться, начали возвращаться, кто на лошадях, кто на тележках, а многие с мешками. Они возвращаются в родной дом, сожженный немцами, и начинается у них жизнь в погребах. Идет дождь, жить им негде. Просто мука. Но чувство свободы, благодарность освободителям в них возбуждают ненависть к врагу, желание к тому, чтобы скорее начать новую жизнь. Вот сколько силы воли у советских людей!»
«9 января 1944 года. В бреду проснулся я, когда на меня посыпалась глина, повалились доски с потолка. Проснулись, поняли, что бомбят. Три осколка пробили стену около моей кровати. Я чудом только остался невредимым.
Лобанов, Захаров ранены, отвезли в госпиталь. Коротков скончался».
«21 января 1944 года. Многие в тылу представляют, что на войне ни о чем не думаешь, кроме атак да стрельбы и об истреблении врага, и о своей смерти. Это неверно – вспоминаешь обо всем. Нигде так много не вспоминаешь. То, что казалось значительным, серьезным, кажется пустяком, и наоборот, то, на что раньше не обращал внимания, казалось пустяком, вдруг становится серьезным, глубоким, трогательным. Я так часто вспоминаю наш городок и близких друзей, столицу и институт, где мы вместе учились. Особенно я люблю рассматривать фотографии тех времен, у меня, к сожалению, их так мало».
«24 марта 1944 года. На мой взгляд, любовь бывает у каждого человека только одна. Поэтому она должна быть сильной и очень большой, неугасимой до самой смерти.
Вот поэтому-то ее нужно беречь, не раздавать по частям, а отдать полностью только одной. Тогда только можно получить такую любовь. Некоторые, ссылаясь на вредную теорию, жестокость войны, на то, что она все спишет, занимаются не тем, себя ведут не так, как следует. Ведь война все учтет».
«17-19 мая 1944 года. Меня вызывают в редакцию газеты «За разгром врага». Там, кажется, будет совещание военкоров».
«2 июня 1944 года. Вызывали в редакцию газеты «За разгром врага». Оказывается, мои толчки не пропали даром. Решили издать одну страницу на национальных языках. Это поручили мне. Выпустил я неплохую страницу. За эти дни несколько раз побывал в татарской, узбекской, казахской газетах.
Многое узнал о Накие Исанбате. Непременно буду таким лингвистом».
«16 августа 1944 года. Теперь мы едем по Польше. Почти что нет разницы. Местность ровная, частые хвойные леса, а между ними друг за другом расположены польские села. Дома чистые, поля, сады.
Приехали на ст. Разводов и на свой участок. Здесь нам надо строить три моста. Отсюда до Вислы всего-навсего 6 км, там проходит линия фронта. Беспрерывно слышна (да и как еще слышна!) артиллерийская канонада, иной раз начинают строчить пулеметы. А по ночам реку немцы освещают ракетами, чтобы наши не могли форсировать. Однако наши войска уже заняли город Сандомир на той стороне Вислы.
Народ здесь очень добрый. Трудность лишь только в том, что плохо понимаю польский язык, придется научиться».
После окончания войны в мирное время отец с группой туристов вновь побывал в Польше, прошелся тропами военных лет в 1956 году.
«14 декабря 1944 года. Делали разведку боем. Наша рота заняла немецкую траншею, а 12-й полк занял высоту 262,0».
«16 декабря. Наш батальон занял оборону на этой высоте. Работаю парторгом батальона».
«17 декабря. Я радуюсь, когда вижу плоды своих трудов. Уже люди не дремлют на постах, не уходят с места, не курят, и потерь стало меньше. Агитаторы стали лучше работать».
«1 января 1945 года. С Новым годом, с новой победой, товарищи! Так поздравили друг друга, поздравили всех бойцов. Все мы рады, что дожили до нового года, и были бы счастливы, если б этот 1945 год явился годом окончательной победы над врагом. За новое счастье, за победу ровно в 00.00 дали салют, чувствительно было, наверное, немцам. И они по московскому времени в 02.00 дали свой новогодний салют, старались превзойти наш. Но они еще увидят такой салют...»
«28 января. Утром пошли в наступление. Перед нами встал новый город Старый Берунт. Надо было пройти более километра по открытому полю. Ну и что же, мир полон всякими глупостями и неумными поступками. Мы пошли на штурм. А немцы, оказывается, лежали за городским валом. Открыли по нам ураганный огонь. Залегли, идти нет смысла.
Отойти назад – не по-нашему, и как же отойдешь, когда на голову сыплются, как град, пули. Окопались в снегу. Лежу в ожидании своей смерти. Я никогда еще так не чувствовал близости смерти, как там. И никогда не любил жизнь, как в тот день. Вспомнил по порядку все: и родных, и любимую, и литературу.
Лежу и присматриваюсь: нет ли чего-нибудь такого, не идут ли немцы? А пули сыплются. И еще другой, не меньший враг – холод. Все застыло, ноги замерзли, пальцы не действуют. До каких же пор будем здесь лежать? Дотемна, потом идти. Наверное, так.
О нет! Наши начали артподготовку. И то не по немцам, а по своим. Ах, будь они трижды прокляты, эти безумные артиллеристы. Каждый, наверное, как и я, проклинал их всеми богами.
А танкисты молодцы! Слева пошли в обход. Это ободрило нас. И раненый командир батальона Попов встал и подал команду: «Встать, вперед!» Я находился с 1-й ротой в первой цепи.
Немцы, отстреливаясь, начали грузиться на машины. Но нам слышен только шум моторов, а самих не видно. Хотел пройти через прорез, открыли огонь. Тогда я залез на вал и первым покатился в сторону города. Думаю, будь что будет. За мной пошли остальные.
Заняли город. Комбат ранен. Замполит капитан Эфраимский ранен в лицо и в обе ноги. Убит инструктор политотдела майор Котловец.
Мне не везет с замполитами. Пришлось встать на его место».
«2 февраля. К вечеру перешли польско-германскую границу и вступили на территорию проклятой Германии.
Мечта, которую лелеяли мы в течение нескольких лет, сбылась! Вот она, Германия, вот она, проклятая берлога фашистского зверя!»
4 февраля 1945 года было последним днем войны для моего отца, так как его тяжело ранило в бою, пробило легкое, и еще осколок застрял в левом виске. Он так и остался там над ухом, образовав капсулу, его можно было нащупать.
Вот что написал отец про этот день:
«Дошли до берегов реки Одер. Немцы кричали на весь мир, радовали своих солдат тем, что эта река неприступна. Но увидим, что она из себя представляет.
В немецком селе Жития наши два батальона ведут уличные бои. И нас послали туда. Еще была ночь. Мы начали прочесывать дома, подвалы, чердаки. Здесь же каждый угол стреляет, в каждом подвале – засевшие немцы. Одни в военной форме, другие переодеты в цивильную одежду.
Рвутся мины справа и слева. Одна разорвалась передо мною. Небольшим осколком поранило мне голову поверх левого уха, а другим снесло шапку. Потекла кровь по щеке. Но еще было терпимо. Я без перевязки продолжал организовывать сопротивление.
Держались долго, более двух часов. Нас было всего несколько человек. А немцев больше в несколько раз. Однако русский характер выстоял.
Немцы зашли и слева, и справа. Мы остались в «мешке»... Надо решиться на что-нибудь. Я набрался смелости идти в огонь и, если удастся, преодолеть этот страшный бугор. Другого выхода я не видел. Оказывается, был еще другой. Дуло своего пулемета направить на свою грудь. (Томанцев застрелился).
Я с парторгом 2-й роты Рафаловым пополз вперед. На первых порах нас прикрывал кирпичный дом, затем мы вошли в полосу, куда сыпался свинцовый дождь.
А я еще ползу. И вдруг что-то ударило в левое плечо, словно дубинкой. Я ткнулся лицом в груду земли. И, вмиг придя в себя, пополз дальше. Думать - ничего не думал, но в голову пришли образы матери и отца. Ползу, ползу. Чувствую, что так не выдержу. Рану на спине давит автомат, между руками болтается бинокль. В одной руке пистолет, а в другой граната. И я решил, пока еще не истек кровью, встать и во всю мочь бежать. Пробежал около двухсот метров и уже был в безопасности. Но силы меня покинули».
«5 февраля. В медсанбате узнал диагноз ранения - «сквозное пулевое ранение с повреждением лопатки и грудной клетки в области левого плеча».
…Гораздо позже, после войны, отец, отвечая на мои вопросы, вспоминал дальнейшие события февраля 1945 года: «После боя санитары начали разыскивать раненых. Меня подвели к повозке, чтобы отправить в полевой медсанбат на перевязку. На повозке уже сидели легкораненые, сумевшие занять место. У кого был прострелен палец, кого-то царапнуло пулей. У меня не было сил требовать для себя место, да и не в моем характере это. Я прицепился рукой сзади повозки и шел, сцепив зубы, так как силы мои были на исходе. Я ощущал, как кровь заливала меня и спереди, и сзади. Но, изо всех сил стараясь не упасть, не разжимал руку, шагал и шагал.
Полевой медсанбат был забит ранеными. Медсестры и санитарки бегом-бегом делали перевязки, легкораненые старались быстрее попасть к медсестрам, отстраняя тяжелораненых.
Потеряв много крови и обессилев, я прилег около какого-то кустика, но медперсоналу было не до моего состояния».
Мой отец по характеру был очень терпеливым и скромным и никогда не лез вперед. Как-то мама, сходившая с ним на какое-то торжественное заседание, возмущалась:
- Его приглашают сесть в президиум, это ведь почетно, а он прячется за спинами в зале. Нельзя же быть таким стеснительным!
Отец дальше продолжал свой рассказ: «Вдруг слышу девичий голос медсестры:
- У кого есть ножницы?
Я что есть сил закричал, но мой голос прозвучал тихо:
- У меня!
Подошедшая медсестра наклонилась надо мной и виновато оправдывалась:
- Не успеваем, столько раненых. Ой, да ты, солдат, весь в крови, давай перевяжу! – сказала она, принимая от меня маленькие ножницы.
Я их носил в солдатском вещмешке, они пригождались, когда нужно было подстричь волосы, ногти или порезать бумагу. Не было бы их у меня, не дождался бы я, наверное, и от большой потери крови около медсанбата и умер бы. А вот эти ножницы выручили меня».
Отец из ящика своего письменного стола вынул маленькие когда-то никелированные, а теперь потемневшие от времени ножнички и показал мне. Я потрогала с таким теплым чувством благодарности эту волшебную вещицу. Да, в детстве я наивно считала, что благодаря этим волшебным ножницам мой любимый отец остался живым. Но на самом деле его спас терпеливый характер и борьба за жизнь.
Эти ножницы я передала в литературный музей Башкортостана как память о моем отце.